12+
  

ВОЙНА И ВРЕМЯ

НИНА ЕПАНЧИНА

Дневник войны 1941—1942 гг.

 

В Российский государственный архив Военно-морского флота на постоянное хранение передан «Дневник войны 1941—1942 гг.» Нины Николаевны Епанчиной. Он охватывает трагический период ее жизни — с 22 июня 1941 года по февраль 1942 года — и обрывается рассказом о смерти сына в блокадном Ленинграде, когда моральных и физических сил у нее почти не остается.

Н. Н. Епанчина (13 (26) февраля 1881—8 декабря 1942)[1] — дочь вице-адмирала Николая Александровича Беклемишева (1851—1913) и Марии Александровны Беклемишевой (рожд. Хартулари, 1858—1929).

15 (28) апреля 1901 году Нина Николаевна вышла замуж за морского офицера Гавриила Алексеевича Епанчина.[2] Некоторое время проживала с мужем в Париже, там же в 1903 году родила сына Алексея (с детства за ним закрепилось имя Лулу)[3], в 1906 году — дочь Александру (умершую от воспаления легких младенцем в 1907 году), в 1909 году в Петербурге появилась на свет дочь Елена[4], которую в семье звали Нелли.

Нине Николаевне выпала участь пережить и мужа, и всех своих детей.

Летом 1942 года она была эвакуирована из блокадного Ленинграда в Уфу (где скончалась), вместе с семьей сестры, Евгении Николаевны.[5] Сын сестры, Николай Александрович Вейс[6] и сохранил ее записи. В 1977 году он отредактировал дневники тети. То, как это было сделано, свидетельствует, на наш взгляд, о высокой нравственной ответственности Н. А. Вейса перед памятью своих родных:

«Приведенный „Дневник войны“ Нины Николаевны Епанчиной представляет собою несколько сокращенную копию с оригинала, который я уничтожил. Поступил так я по следующей причине.

Помимо основной темы, оригинал содержал еще материал сугубо личного характера. Он не предназначался для посторонних лиц, да, кстати, был бы им и не интересен. Этот материал я счел себя обязанным изъять, что потребовало почти полностью переписать весь „Дневник“. Занимаясь этим, я одновременно изъял и некоторые ничего не значащие записи, вроде: „…хотела зайти к…“, или „заходила к…, но не застала“ и т. п., которых было много <…>.

Весь остальной материал я перенес в эту тетрадь без изменений (включая пунк­туацию и заглавные буквы), добавив лишь связки, вызванные купюрами. Впрочем, их мало, т. к. текст был вообще отрывочный.

Как явствует из „Дневника“, Н[ина] Н[иколаевна] и ее сын имели какой-то крохотный запас продуктов, который их подчас выручал, но голодали они не намного меньше других. К тому же оба они уже давно болели туберкулезом, что дополнительно ухудшало их состояние».

Дневник Н. Н. Епанчиной — свидетельство о повседневном негромком сопротивлении ленинградцев голоду, холоду, смерти, — стремлении сохранить достоинство и человечность в невыносимых условиях войны и блокады, — и мечте о Хлебе. Казалось бы, мы многое знаем об этом, но каждый новый выявленный документ свидетельствует, что вся правда еще не рассказана.

У автора дневника имелся опыт выживания, приобретенный в голодном Петрограде 1920-х годов, как и опыт борьбы за освобождение арестованного мужа, бывшего морского офицера, в конце 1930-х.

В начале Великой Отечественной войны она предусмотрительно (имела и финансовую возможность) запасалась продуктами, которые в блокаду некоторое время спасали ее с сыном. В самое тяжелое время, «не смущаясь ценой и не жалея вещей», несла она их в обмен — на хлеб с запахом дуранды.

На одной из своих тетрадок с записками Нина Николаевна оставила эпиграф, который сегодня, при публикации ее дневника, звучит промыслительно: «Кто написал в своей жизни хоть строчку — как будто уже не совсем умер».

«Дневник войны 1941—1942 гг.» Н. Н. Епанчиной хранится в фондах РГАВМФ, публикуется с разрешения внучатого племянника автора Александра Николаевича Вейса (С.-Петербург) с незначительными сокращениями по правилам современной орфографии. Сохранены особенности авторской орфографии и пунктуации, за исключением очевидных описок.

Публикатор выражает благодарность за помощь А. Н. Вейсу.

 

1. Даты рождения Н. Н. Епанчиной и ее родственников зафиксированы в записках самой Нины Николаевны «Памятные дни», хранящихся в РГАВМФ. Дата кончины Н. Н. Епанчиной дается в соответствии со свидетельством о смерти, выданным 11 декабря 1942 в Уфе.

2. Гавриил Алексеевич Епанчин (22 ноября (5 декабря) 1863 — 21 ноября 1933) — сын адмирала Алексея Павловича Епанчина (1823—1913). Окончил Морской кадетский корпус, мичман (с 1883), артиллерийский офицер 1-го разряда (с 1896). Старший флаг-офицер штаба командующего Учебно-артиллерийским отрядом (1899—1900); и. д. старшего делопроизводителя низшего оклада Главного морского штаба (1899—1901). В 1901 окончил курс военно-морских наук при Николаевской морской академии. В 1901—1906 — морской агент во Франции. 19. 01. 1908 (здесь и далее при указании одной даты до 1918 дата дана по старому стилю) зачислен в береговой состав. Член правления Обуховского сталелитейного и Ижорского заводов. В 1896—1907 награждался многими отечественными и иностранными наградами, в т. ч. французским офицерским крестом Почетного легиона (1902). Капитан I ранга (29. 03. 1909). Состоял в комиссии правления Общества Суэцкого канала (до 1911). Генерал-майор флота (23. 12. 1913—06. 04. 1915). Член хозяйственного комитета Ижорского завода от Морского министерства (на 01. 01. 1915). В 1918 уволен от службы, работал в Откомхозе (1918—1923), затем уволен на пенсию как инвалид труда. В 1927 арестован в Гатчине, где проживал с семьей, 12. 01. 1928 освобожден из ленинградской тюрьмы на Шпалерной ул., но вскоре приговорен к ограничению проживания и должен был покинуть Ленинград. От высылки его спасло заступничество Е. П. Пешковой, возглавлявшей организацию «Помощь политическим заключенным», к которой обратилась Нина Николаевна. Скончался в Ленинграде, место захоронения неизвестно. До 1917 Епанчины имели дом в Гатчине на Люцевской ул. (ныне — Чкалова) и являли «собою сплоченную, дружную, но несколько замкнутую семью»; Гавриил Алексеевич запомнился как хороший семьянин: «…о своей семье он очень заботился и ее очень любил (но только ее)» (из отзыва Н. А. Вейса, племянника Н. Н. Епанчиной).

3. Алексей Гавриилович Епанчин (10 (23) февраля 1903 — 19 февраля 1942). Родился в Париже, крещен в церкви при российском посольстве. Учился в Тенишевском коммерческом училище (с 1915), в Ленинградском технологическом институте (с 1920). Инженер Ленгор­энерго. Был женат на Марине Иосифовне Колышко, с 1939 — в разводе. Скончался в блокадном Ленинграде, похоронен на Большеохтинском кладбище.

4. Елена Гаврииловна Епанчина (4 (17) августа 1908 — 19 декабря 1922). Училась в Тенишевском коммерческом училище (с 1919). Занималась живописью, лепкой, любила мастерить поделки из дерева и т. п. Скончалась от менингита, похоронена в Гатчине. Памяти дочери Н. Н. Епанчина посвятила записки (в виде дневника), охватывающие 1908—1922, назвав их «Нелли» (хранятся в РГАВМФ).

5. Евгения Николаевна Вейс (рожд. Беклемишева, 31 октября (12 ноября) 1883 — 19 дека­б­ря 1931). 03. 11. 1904 вышла замуж за А. К. Вейса. После Октябрьской революции работала с беспризорниками. Скончалась от общего заражения крови. Дети: Николай (Ника), Константин (Котик), Кира. Муж — Александр Константинович Вейс (6 (18) июля 1870 — 5 июля 1935). Окончил Морское училище (1891), Минный офицерский класс (1896). Командовал миноносцем № 12 (1903—1904), эсминцами «Стройный» (1907—1908), «Легкий» (1908—1910), «Страшный» (1910—1911), 4-м дивизионом эскадренных миноносцев Балтийского моря (09. 12. 1911—13. 01. 1914). До 1916 — командир БКР «Баян» (назначен 23. 12. 1913, вступил в командование в июне 1914). Награжден Георгиевским оружием «За отличие в делах против неприятеля» (10. 02. 1916). Назначен исполнять должность начальника штаба Минной обороны (15. 07 1916), командира Дивизии сторожевых судов (06. 09. 1916). Контр-адмирал (за отличие по службе 06. 12. 1916). Начальник штаба Балтийского флота (август 1918 — 27. 01. 1919). Зачислен в резерв (16. 04. 1919). С 11. 01. 1922 по 01. 04. 1924 служил в Управлении безопасности кораблевождения на Балтийском море; командир гидрографического судна «Силач» (с 12. 10. 1923), начальник партии Гидрографического отряда Балтийского флота (с 13. 12. 1923). Преподавал в Электротехнической школе комсостава (до 18. 10. 1924), затем уволен в бессрочный отпуск. С 18. 08. 1927 по 21. 05. 1929 служил на Северной верфи техником. Арестовывался в 1931; 12. 03. 1935 арестован как социально опасный элемент и сослан в Оренбург на 5 лет, где скоропостижно скончался. Реабилитирован 31. 08. 1989.

6. Николай Александрович Вейс (24 октября (6 ноября) 1907, Кронштадт — 5 марта 1991, Ленинград). Окончил Ленинградский электротехнический институт (1935). В первые месяцы войны — сотрудник Ленэнерго, начальник Первого узла связи, в его задачу входило восстановление проводной связи в черте города Ленинграда, к тому времени уже сильно разрушенной в результате бомбардировок и артобстрелов. В эвакуации в Уфе работал на заводе № 697, где осуществлялся выпуск военной продукции, в т. ч. и аппаратуры, предназначенной для высокочастотной связи по ЛЭП. В 1945—1946 — в Германии в составе группы военных осуществлял демонтаж заводов фирмы AEG; с 06. 12. 1946 по 10. 08. 1948 — начальник Бюро проводной связи НТО МПСС, одновременно возглавлял завод NEF (Neu Electrizität Fabrik), созданный на базе концернов AEG и Siemens. В 1950—1971 работал в Ленэнерго в должностях начальника службы высокочастотной связи, начальника района высокочастотных каналов. Автор около 20 научных трудов. С 1970 — на пенсии. Похоронен на Южном кладбище.

 

 

 

Начало войны 1941 г.[1] Лето, или время отпуска Лулу, мы опять собирались провести в Гатчине. Мы сняли ту же комнату, как и в 1940 г., и думали так же хорошо отдохнуть, как и прошлое лето. В ожидании отпуска, который предполагался в июле или августе, мы начали ездить на дачу на выходные дни и понемного перевозить туда нужные вещи. О войне нашей с немцами начали уже ходить упорные слухи, судя по газетам, мы всё больше и больше склоняли свои симпатии к Англии, но все же не было прямых указаний, что она разразится именно сейчас, и не было данных бросить все помыслы об летнем отдыхе и сидеть и ждать в городе войны.

Итак, мы собрались в Гатчину. В пятницу, 20-го июня, я поехала туда вперед и, погуляв и переночевав, ждала в субботу, 21-го, Лулу. Он приехал довольно поздно, так [как] после работы съездил домой взять кое-какие вещи, нужные для дачного житья. Я встретила его на дороге с вокзала, и мы пошли домой. За поздним временем в так называемый «большой дом» к Алексею Алексеевичу[2] мы не пошли, а попив дома молока, легли спать. Лулу рассказал мне, что накануне у него были Николай Иванович Карлов[3] и Котик[4]; они, как обычно, много говорили о политических делах, и Лулу сказал: «Мы ведь ничего не знаем. Вот, может быть, мы тут сидим и рассуждаем, а немцы садятся в это время уже на самолеты, чтобы лететь к нам».

Проспав приятно и спокойно ночь, мы с 8 ч. утра 22-го июня начали свою обычную жизнь на даче. Выпили молока с булками и маслом и вынесли складные кресла на воздух. Лулу стал читать вчерашние «Известия», а я пошла на вокзал, посмотреть нет ли уже сегодняшней газеты. Но ее не оказалось. Вокзал был минутах в пяти хода. Жили мы в Малой Гатчине, которая менее городская, и вокруг нашего домика было большое картофельное поле. Тени не было, но зато не было и близких соседей.

Посидев у дома, к 12-ти часам пошли в железнодорожную столовую, где, как обычно, плотно пообедали. В столовой среди служащих было много разговора о внезапной кончине доктора Стрелкова, местного старожила. Умер он накануне вечером, и вся Гатчина этим волновалась. После обеда, купив в буфете пряников, мы, как обычно, перешли рельсы, чтобы успеть на электричку и поехать в Мариенбург, лежать в лесу. По дороге заглянули нет ли газеты. Купили ее, но в ней не было ничего особенного. Радио по соседству слушать не пошли, а сели на перрон ждать поезда.

Сели на электричку и через 8 минут были в Мариенбурге. Там в буфете купили пряников, соевых палочек и тут же у вокзала вошли в лес.

Ничего не подозревая о событиях, не зная, что уже объявлено по радио [о нападении Германии на Советский Союз], мы, пройдя несколько шагов и облюбовав симпатичное место, легли. Читали, беседовали, дремали. Чудная погода, тишина, ели и сосны вокруг, дивный воздух. Все это успокаивало нервы, от всего веяло миром и покоем.

Мы закусывали принесенным и разговаривали. Вдруг, почти без особого ветра, тихо нагнулась и медленно упала в нескольких шагах от нас, вырвав свои корни, ель. На нее стремглав налетели проходившие мимо дети и начали с вершины срывать ветки с шишками.

Около пяти часов мы, не особенно охотно, покинули лес и вышли на станцию. Лулу должен был вечером ехать в город, и потому надо было заблаговременно попасть в Гатчину. Я же еще думала дня на два остаться на даче.

Несколько времени мы ждали на вокзале электричку и обратили внимание, что на противоположном перроне, где ждут поезд в город, была группа уезжающих военных и много провожающих дам. Но значение этому мы не придали. В поезде было много народу, едущего в Гатчину, но все молчали и никаких возбуждающих подозрение разговоров мы не слышали. В Гатчине, переходя на вокзале рельсы, заметили, что на перроне много милиционеров, чего обычно не бывает. Думая, что они находятся там для того, чтобы штрафовать публику, которая неправильно переходит [дорогу], мы пошли, как следует, по мосткам. Встретили нашего хозяина дачи Александра Ивановича, который шел со своим знакомым и, улыбаясь, спросил нас: «Что, нагулялись?» Мы ответили: «Да, отлично». Обратили внимание, что у ворот домов сидят дежурные женщины с противогазами, и говорим: «Ну, опять химическое учение».

Когда мы подошли к нашему дому, там у крыльца стояла наша хозяйка Анна Ивановна и ее сестра. Я спросила, отчего дежурят, видно опять учения. Она говорит: «Нет — это война». А сама смеется. Мы не поверили, спрашиваем: «С кем?!» — «С немцами». Мы, видя, что они обе смеются, все же не хотели верить и говорим: «Нет, вы смеетесь, это неправда!» Она отвечает: «Зачем же нам плакать. Везде в цехах уже были по этому поводу митинги. Киев и Одессу уже бомбили с самолетов».

Видя, что дело как будто и серьезно, мы вошли к себе в комнату, сели за стол пить молоко и были как-то ошеломлены. Все казалось, не шутка ли это с ее стороны, так как Анна Ивановна любила иногда в шутку сказать, что-либо такое. Решили идти сейчас же в «большой дом» к Алексею Алексеевичу и, если это правда, уехать вечером в город вместе. Я без Лулу оставаться боялась и хотела уезжать с ним.

Выйдя во двор, встретили нашего хозяина, который уже серьезно подтвердил нам факт войны.

У Алексея Алексеевича в гостях были две дамы. Там мы узнали, что в 1 час дня по радио выступал Молотов[5], что он сказал, что Германия на нас напала и мы находимся в состоянии войны. Я не сказала бы, что в доме Алексея Алексеевича это событие произвело очень сильное впечатление. Мария Александровна[6] и ее гости больше говорили о смерти доктора Стрелкова и предстоящих похоронах.

Вообще в Гатчине было как-то мирно и ни в чем не замечалось важности грядущих событий. Никакого оживления, большего, чем полагается в обычные выходные дни. Лица у публики улыбающиеся.

С поездом 9 часов мы поехали домой. В электричке народу было очень много, но меньше, чем бывало всегда в воскресенье вечером, в дачный сезон <…>.

В поезде все молчали или вели незначительные разговоры. Обстановка ничем не отличалась от мирной. Но при приезде в город сразу почувствовалось, что что-то произошло. Огромные массы людей на улицах и в трамвае, везде суета, толчея. Толпы людей стоят у радиоприемников, которые все время что-то оповещают. В трамвае нервно говорят о призыве, известиях и проч.

Так как мы вернулись довольно голодные, не успев в Гатчине выпить чай, то решили зайти в гастроном, что-либо купить. И вот тут-то мы увидели форменную панику. Огромные очереди к продавцам и в кассу, и почти пустой магазин [его прилавки], так как публика хватала все, без разбору. Нам удалось купить сыру, масла и банку консервов трески.

Дома застали Ирину Михайловну.[7] Протопопов в волнении. Все мы столпились в прихожей и обсуждали событие.[8] Важно было уже затемняться, потому, не зажигая огня, пили чай. Но белая ночь давала себя знать и вообще было еще все видно.

Легли спать в первом часу ночи и, не успела я заснуть, как тревога и первый налет. Стрельба отдаленная, но немного дрожали окна. Этот первый налет произвел какое-то потрясающее впечатление, гораздо более, чем все прочие, гораздо более страшные. Казалось, вот не успели начать войну, уже летят! Потом он [налет] был первый и все мы были необстрелянные.

Сердце у меня страшно билось, и я разбудила Лулу. Но он был очень храбр и спокоен. Через час все утихло, и мы легли спать. На другой день все друг другу признались, что провели или бессонную, или беспокойную ночь.

23 июня. В 7 утра вернулись с дачи из Мартышкино Протопоповы с Никой. Говорят, видели, как был налет на Кронштадт. Нику призвали было по мобилизации, но он получил от завода бронь и его освободили.

24 июня. Днем две непродолжительные воздушные тревоги. Стрельбы не было слышно. Поехали было к Ольге Сергеевне[9], [но нас] по дороге из-за тревоги высадили. По окончании вернулись домой. Достала 0,5 кг макарон. На рынке милиционеры обыскивают сумки хозяек и у кого было чего больше назначенной нормы — уводили в пикет.[10]

25—28 июня. Были у Киры.[11] Ее мобилизовали (врач) и она уехала по назначению в госпиталь, в Лугу.

Звонила Ируся и сообщила, что уезжает с очагом.[12]

29 июня (Воскресенье). Провели день в Гатчине. Там все в своих садах рыли траншеи для укрытия от бомб. В Мариенбурге, [в парке] в Зверинце, военный лагерь. Большинство дачников уехало, но еще не все. Вернувшись вечером, узнали, что эвакуируют детей от 2-х до 14-ти лет. Сперва это было обязательно и среди матерей поднялась паника. Многие попрятали своих детей. Тогда объявили, что это только для желающих. Ируся уехала со своим очагом, как руководительница.

Владельцы радиоприемников должны их сдать.

30 июня-3 июля. Заходили Котик и Ника с женами.

Александру Михайловну[13] посылают копать траншеи для укрытия на Марсово поле. К работам по трудовой повинности привлекают женщин до 45 лет, а мужчин до 50 лет. Образовано Чрезвычайное Правительство.[14] Начали вербовать добровольцев.

4—9 июля. Лулу ходил рыть окопы между Дачным и Лиговым. Было несколько воздушных тревог. Сильная пальба вдали. 7-го дежурила у ворот нашего дома с 7 час. до 10 час. вечера. Продукты все, кроме муки, есть в достаточном количестве.

Матерям разрешено сниматься с работы и уезжать. Желающих везут даром со справкой от ЖАКТа.

Из Старой Руссы и из Луги детей везут обратно.

10 июля. Лулу на службе. Тревоги в 11 час. утра и в час дня. Александра Михайловна назначена начальником звена. Теперь через день она должна ходить заниматься по ПВХО.[15] Пришло письмо от Ируси. Живет в ужасных условиях: 35 детей и взрослых спят в одной комнате. Дети кричат, она ночами не раздевается и все в этом роде.

Лулу вернулся в 6 ч. вечера: заболела нога — порезал на окопных работах, теперь нарывает. Ходил показывать ее Николаю Ивановичу [Карлову].

11—13 июля. Невыносимо жарко. На солнце 50°, — ни облачка. Тревога в 2 ч. 20 м. дня. Нику отправили на работу в сторону Луги.

С продуктами стало труднее. На рынке почти ничего нет, колхозники почти не приезжают. Всякое мясо пропало. Ежедневно днем тревоги. Пальбы не слышно. Говорят, бомбят Малую Вишеру, Англия собирается высадить 4-х миллионный десант в Германию. Дежурила у ворот с 7 ч. до 10 ч. вечера. В церквах служат молебны, поощряемые властями (!).

14 июля. Военный союз с Англией. На рынке с продуктами все хуже и хуже. Сахар исчез, остальное — почти. Днем тревога. Во время тревоги начал греметь гром (гроза), а люди вообразили, что это уже взрывы. Вечером был Николай Иванович. Говорят, бомбили Сиверскую.

15 июля. Узнала, что Кира эвакуирована в Оредеж. Ника еще не возвращался. Говорят, бомбили Чудово. В 7 ч. вечера пришел Лулу: спешно надо [оформить] справку об иждивенцах для получения продовольственных карточек. Купила булок и печенья. Народ бросился в магазинах покупать кто что может. Вечером был Котик с женой. Тревог не было.

16 июля. Утром была у Николая Ивановича. Бомбят Октябрьскую ж[елезную] д[орогу]. Посылают людей работать по починке рельс и рытью противотанковых рвов. По дороге от Ник[олая] Ив[ановича] покупала кое-что из провизии. Ажиотаж с запасом продовольствия у публики. К вечеру все булки раскуплены. Была Ольга Сергеевна. Начали собирать у населения лом цветных металлов, на снаряды. Ломбард эвакуируют, те, у кого там что-либо заложено, в панике. Уезжать теперь можно только с эшелонами: безопасна одна северная дорога на Вятку. Тревог не было.

17—19 июля. Введены комиссары в Армии. Появилось Смоленское направление. Тревог не было.

20 июля. С утра безумная очередь за хлебом. Стояла в очередях за сахаром, крупой и печеньем. Попала в две тревоги. Стрельбы не слышала. Дежурила с 4-х до 6-ти вечера. Только закончила, и сразу тревога. Большая стрельба, отдаленные взрывы. Продолжалась 1 1/2 часа. Пришел Ника. Работал у Толмачева.[16] Интересно рассказывал.

Назначение Сталина командующим.[17] Ночью две тревоги — с 1 ч. и 4 ч. утра.

21 июля. Неожиданно утром явилась Ируся. Вернулась со станции Веребье.[18] Детей разобрали родители по домам.

У Лулу вдруг разболелась его нога, температура 39°. Пошел в амбулаторию, ногу разрезали (нарыв) и дали бюллетень. Тревога в 12 ч. дня и в 6 вечера. Вечером заходил Котик. Ночь. Принесли повестку в военный стол для Лулу.

22 июля. ЖАКТ[19] заверил на повестке, что [у Лулу] есть бюллетень и отправил ее обратно в милицию. Бомбили Москву. Была Ируся и осталась обедать. Тревоги в 10 ч. утра и в 6 ч. и 8 ч. вечера. Заходил Котик.

23 июля. Появились Петрозаводское и Житомирское направление [военных действий]. Ездила за деньгами на службу к Лулу. Там все уехали копать окопы на 10 дней по Финляндской ж[елезной] д[ороге]. Тревоги в 8 1/2, 9 1/2, 11 часов. Бомбили опять Москву.

Была у Николая Ивановича. Вечером заходил Ника.

24 июля. Тревога в 4 ч. и 9 ч. утра. Лулу ушел записываться в диспансер — у него все держится температура.

К Ольге Сергеевне на именины не пошла — худо себя чувствовала и боюсь попасть в тревогу. В 14 ч. тревога — всего несколько минут. Лулу в диспансере записался на понедельник. В 19 ч. тревога — 1 1/4 часа. Была слышна стрельба. Сегодня ночью опять бомбили Москву.[20]

25 июля. Утром сходила за продуктами. Пришла в 9 ч. и сразу тревога почти на час. Стрельбы не слышно. Утром до 7 ч. по радио почему-то молчала Москва. Сидим как в мешке: ничего не знаем. Питаемся слухами и догадками. С 4-х ч. до 7 ч. вечера дежурила у ворот. Лулу ходил в диспансер, где получил справку, освобождающую от рытья окопов. Потом был в амбулатории, где его выписали на работу. Вечером заходил Николай Иванович, а потом Котик. Опять везде составляют списки трудоспособных, чтобы посылать рыть траншеи.

26 июля. Все время стоит прекрасная, летняя погода. Лулу ушел на службу. Узнала, что Леша Володарский[21] ездил к Кире в Лугу. Вчера вернулся. Немцы в 10—30 км от Луги. Прошел слух, что бомбили Гатчину. Послала Алексею Алексеевичу открытку.

Тревога в 12 ч. дня, как обычно около 1/2 часа. Лулу вернулся около 8 ч. У них было собрание по случаю съезда Ленинградского актива[22]: сказали, что враг рвется к Ленинграду и Москве. Ленинград в опасности и помощи ему ждать неоткуда. Должны надеяться на свои силы. Что надо послать 1 миллион людей рыть окопы на 100-километровой полосе и набрать 60 тысяч добровольцев.

27 июля. Тревога в 9 ч. Никуда не выходила, целый день дремала. Лулу дома — выходной. Вечером заходила Наталия Степановна.[23] Завтра ее отправляют рыть окопы. Заходил Ника.

28 июля. Лулу на работе. Приехала молочница из Тосно, последний раз. Говорит, видела немцев, слышала канонаду, боится больше ездить. Распродают скот за бесценок, бегут при слове «немцы». Говорят, бомбили Гатчину-Товарную и так же аэродром. Беспокоюсь за Алексея Алексеевича и его семью. Ничего о них не знаю. Вчера Москва весь день молчала. Люка[24] лежит больная — копала окопы несмотря на свое больное сердце.

Лулу получил от тубдиспансера бюллетень до 31-го. Ольга Сергеевна прислала открытку, что Алексей Алексеевич пишет ей, что, хотя Гатчину и посещают иногда «неприятные гости», они целы. Варя с 15-го числа на окопных работах. Вечером заходил Котик. Наталия Степановна сегодня уеха­ла со службой на окопы. Тревог не было.

29 июля. Лулу все же ушел на службу с тем, чтобы ночь там дежурить. Продолжают снимать телефоны в квартирах. Весь день была одна. Тревог не было.

30 июля. В 9 1/2 ч. тревога. Слышна сильная пальба. Вторая тревога в 12 ч. Обе — по часу. Успела между ними сходить на рынок. В комнатах душно и тяжело — чудное, жаркое лето. В 17 1/2 ч. тревога — полчаса. Стрельбы не слышала. Вечером были Люка и Ника. Ему поручили что-то налаживать на заводе. Люку, бедную, всё посылают, с ее пороком сердца, на окопные работы.

31 июля. Утром ухитрилась поймать молочницу. Тревога в 11 ч. Дежурила у ворот с 16 ч. до 19 ч. В 18 ч. — тревога. Слышна пальба. Во время тревоги была Марина[25] — отказалась эвакуироваться. Сейчас каждый день копает окопы в пятидесяти километрах от Красного Села. Лулу продлили бюллетень до 4-го.

1 августа. Тревога в 12 ч. дня, всего 10 мин. Старухи, читающие Библию, предсказывают, уже давно, на завтра конец войны и весь город об этом говорит. Что-то на это не похоже. Приходили из ЖАКТа собирать облигации. Заходили: Ируся, Николай Иванович и Котик. Наталия Степановна все время копает [рвы], а служба Котика собирается эвакуироваться.

2 августа. Тревога в 9 ч. В 10 ч. поехала за карточками к Лулу на работу. Тревога в 10 1/2 ч.: высадили из трамвая на Невском и загнали всех в бомбоубежище какого-то учреждения. Большое помещение в подвале. Стулья рядами, точно кино. Много народу, гуляет медсестра с медикаментами. От скуки перевязала какому-то мальчику палец. Через полчаса — отбой тревоги. Выпустили, и я благополучно, получив продовольственные карточки, вернулась домой.

Москву бомбят ежедневно. Пишут в газетах, что и к нам летают, но мы ни пальбы не слышали, ни самолетов, ни своих, ни чужих, не видим. В газетах не пишут ничего. А за распространение слухов карают, вплоть до расстрела.

3 августа (Воскресенье). Тревог не было. Днем заходил Котик. Очень за это время поседел. Говорит, Киру с госпиталем куда-то перевели. К вечеру — первый дождь, за большой промежуток времени.

4—5 августа. Заходила Ольга Сергеевна. Говорит, Москву очень разбомбили. Ни новостей, ни слухов. Настроение падает.

6 августа. Я дежурили с 4-х до 7 ч. вечера. Вечером были Ника, Люка и Котик. Нику после работы еще два часа учат маршировать и обучают штыковому бою. Тревог не было.

7—9 августа. Тревог нет. Никого не видели и ничего не слышали, точно войны и нет. Сводки такие, что все равно, что их и нет. Все какая-то суетня, приготовления, распоряжения. Лулу заходил к Николаю Ивановичу.

10 августа (Воскресенье). Тревог не было. Лулу с Котиком ездили гулять в Лесное. В 6 ч. вечера переполох в доме: постановление — всех матерей с детьми от грудных до 12 лет насильственно эвакуировать в 4 дня, в колхоз на Урал. Кто не поедет по повестке, вышлют в 24 часа насильственным порядком, комнату отнимут и назад больше не пустят. Вечером во дворе было общее собрание жильцов. Очень бурное. Многие резко выступали. На матерях лиц нет.

11 августа. Тревог нет. Сегодня масло выдают по карточкам не всем.

12 августа. Начала ходить в столовую брать обеды на дом. С провизией совсем плохо. Приходил Котик с Наталией Степановной. Его спешно отправляют рыть окопы. Нат[алия] Степ[ановна] сегодня вернулась из Толмачева, очень похудела. Работали по 10 часов. Кормили очень плохо. Там было спокойно, но на обратном пути их поезд обстреляли.[26] Они прятались в лесу. Никто не пострадал.

Говорят, из Кингисеппа работающие бежали, спасаясь от наступления немцев.[27]

Дежурила с 10 ч. до 13 ч. у ворот. Вечером был Николай Иванович. Тревог не было.

13 августа. Тревог не было. Стоит жаркая погода. На фронте — ничего существенного не произошло.

14 августа. Мы оставили Смоленск, появилось Старорусское направление. Вечером заходила Наталия Степановна. Котик ей телефонировал из Красного Села, где он копает, звал его навестить. Днем заходила Лиза, только что была у себя в деревне у Копорья. Говорит, что там все время бомбят железную дорогу и слышна вдали канонада.

Бедная больная Люка отправлена от ЖАКТа рыть окопы под Оредеж. Тревог не было.

15—18 августа. Кратковременные тревоги. Заходила Ольга Сергеевна. Попили с ней кипяточка с пряниками. За обедами хожу в столовую. Был Ника.

Нами оставлены Николаев и Кривой Рог.

19 августа. Все утро я была на рынке, стараясь достать молока. Но так и не получила. Моя очередь уже подошла, но вдруг тревога и всех изгнали с рынка. Пошла напротив к Марусе Паукер.[28] Узнала, что Ника вчера отправлен рыть окопы под Дудергоф.[29] Люка еще не вернулась, но у нее, у Оредежи, очень страшно. Немцы наступают и работающие бегут. Мы оставили Кингисепп. Говорят, Гатчину эвакуируют и ее очень бомбят.[30]

Лулу вернулся к обеду. У них опять партия [сослуживцев] едет копать окопы. Три инженера едут в командировку на Урал. «АХО»[31] хочет уехать с группой детей.

20 августа. На рынке еще слабее с продуктами. В столовой больше нет коровьего масла. Объявлено, что все приготовлено на кокосовом. Зашла к Марусе Паукер. Вчера вечером она была на станции Понтонной[32] у мужа[33], говорит, там слышна сильная артиллерийская стрельба. Говорят, Чудово совсем разбомбили. В 12 3/4 часа тревога, как обычно, 35 мин. Стрельбы не слышно. Вечером с 7 до 10 часов дежурила в ЖАКТе. Лулу пришел в 8 1/2 часов пообедать и ушел на ночное дежурство. Говорят, немцы не далеко от Гатчины <…>.

21 августа. Ходила утром к Николаю Ивановичу. Он сказал, что больше по вечерам заходить не будет. Слишком темно идти домой. Раз чуть уже не попал под автомобиль. На улице все отъезжающие, разговоры об отъезде. Но очень многие ни за что ехать не хотят. Масло пропало. Говорят, эшелоны с отъезжающими стоят еще здесь все и не могут уехать. Из нашего дома уехала семья 19-го, а вчера еще самого инженера [соседа] видели в городе, семья же его сидит в поезде.

В 17 ч. тревога 1 ч. 40 мин. Сильная пальба. Говорят, был налет на Северную дорогу.

22 августа. Два месяца войны! Везде на заводах были митинги, чтобы записывались в ополчение. Утром заходила к Николаю Ивановичу и к Марусе Паукер. От нее узнала, что Люка вернулась, больная и измученная. Видела кругом себя войну, видела бегущих беженцев и отступающую нашу армию. Кто шел с ружьем, кто с лопатой, кто с топором. Все это бежало от Оредежа. Люка шла пешком 70 километров.

В Гатчине10-го еще все были на месте, но 20-го, говорят, ее и Красное Село жестко бомбили и были пожары. Со вчерашнего дня оттуда и из Красного Села бегут сюда беженцы. Мы отдали Гомель.

Вечером неожиданно явился Котик, прямо из Кр[асного] Села, где он был на окопных работах. Приехал на один день.

Его прямо не узнать: худой, черный, оброс бородой, с курчавой шевелюрой, в стеганой куртке. Говорит, что в стороне Гатчины очень бомбят и что в общем это очень страшно. Говорит, в Красном Селе армия сыта и разложения в ней нет. Все говорят разное.

23 августа. Пришла Люка. Рассказывала, как она копала, как уходила и что видела. Потом пришел Котик и Нат[алья] Степ[ановна]. Завтра он едет обратно в Красное. Ника еще не вернулся. Кира с госпиталем переехала в Вырицу.

24 августа (Воскресенье). Лулу сегодня работает — у них нет выходных дней. Была утром у Ольги Сергеевны. Узнала от нее, что была Нютя[34] очень расстроенная: ее семья, вместе с другими семьями, собирается уходить в деревню за 10 километров, т. к. Гатчину бомбят. Пойдут пешком, а Алексей Алексеевич, верно, поедет на телеге. Бедный, в 83 года такая передряга. Заходил Котик. Он сегодня в Красное Село не уехал, т. к. с сегодняшнего дня туда нужен пропуск, а у него его не было. Вероятно, поедет завтра. Ника прислал письмо из Таиц[35], где он копает.

Во главе Ленинграда встали Ворошилов и Жданов.

25 августа. С сегодняшнего дня по улицам ходить можно только до 10 ч. вечера. Теперь уже никто к нам не зайдет! Все освобождаются слишком поздно, не успеть. В магазинах все продукты катастрофически пропадают. От Марии Александровны — открытка из Гатчины от 21-го. Вторые сутки сидят в щелях: стреляют дальнобойные орудия, пулеметы и бомбят самолеты. Они никуда не ушли, Алексею Алексеевичу это не под силу. Сидит вся семья вместе и полагаются на волю Божию и судьбу. Многие разошлись по деревням. Гатчина пустая. Но есть, которые остались.

Вечером неожиданно явился Ника с Люкой. Он вернулся из Таиц. Видел большое зарево в стороне Гатчины. Говорят, там были немцы, но ушли и теперь там тихо. Но было ужасно. Будто, говорят, беженцы, целые деревни взлетали на воздух. Надеюсь это преувеличено. Жива ли семья Алекс[ея] Алекс[еевича]? Ночью у нас слышна была отдаленная канонада.

26 августа. В магазинах пусто. Хожу за обедом в столовую. Там опять все на масле. Обеды хорошие, жирные и я ежедневно за ними хожу. Была у Николая Ивановича. Теперь только я и могу иногда к нему заходить, а вечером он уже не придет. С 7 ч. до 10 ч. вечера должна буду сегодня дежурить в ЖАКТе.
Скучное и абсолютно бесполезное занятие. Во время моего дежурства — тревога. Прибегает милиционер: «Отчего окна не закрыты?» — «Управхоз говорит, распоряжение Ленсовета именно держать их открытыми». Поспорили. Никто ничего не знает.

Мы оставили Новгород.

27 августа. Стало совсем холодно. Осень. Была небольшая тревога днем. Из Гатчины всё бегут беженцы, говорят разные ужасы. О наших гатчинцах ни слуху, ни духу. Лулу вернулся пообедать и сейчас же пошел обратно на ночное дежурство. У них перед концом работы прочитали список назначенных быть ополченцами и моментально отправили в казармы на обучение и постоянное там пребывание.

У Лулу на службе сбежал «АХО». Вчера вечером провожали эшелон с детьми от их службы, где уезжала его жена, и когда поезд тронулся, он вскочил в последний вагон и был таков. Пишут в НКВД, что он сбежал, не сдав дела, и просят найти и вернуть. Это начальник отдела, коммунист!

28 августа. Успение [Пресвятой Богородицы]. С утра дождь. Ни в одну церковь не попадешь. Все закрыты, осталось всего три. Далеко и переполнены. Знаменская церковь так и лежит грудой развалин, как взорвали ее накануне войны, не успев убрать.[36]

Заходила к докторше, которая 22-го приехала из Гатчины. Ее, старушку 80 лет, изгнали оттуда наши войска, дав на сборы 5 минут. Приехала в чем была. Гатчину очень обстреливали, но она не была еще разрушена. Наших гатчинцев не видела. Но потом, говорят, город горел и будто бы немцы уже в Загвостке.[37] Оттуда все бегут. Их гонят наши, угрожая расстрелом. Тревог не было.

29 августа. Дежурила с 7 ч. до 10 ч. утра в ЖАКТе. Мы оставили Екатеринослав. Неожиданно явилась Кира и Котик. Ее [Киры] госпиталь сейчас здесь у Балтийского вокзала, но ее никуда не пускают. Была рядом по делу и потому на минуту зашла. Одета в военную форму. Котик на один день приехал из Кр[асного] Села. Говорят, Тосно уже занято немцами и Северная дорога уже перерезана. Да, много что говорят, не знаешь, что верно.

30 августа. Заходила Марина. Вернулась с работ около Кипени.[38] Заходил Котик. Завтра едет обратно в Кр[асное] Село. Дежурящие по ночам на крышах слышат вдали орудийную пальбу и видят вспышки.

31 августа. Хотела утром съездить в Никольский собор, но опять льет дождь, как из ведра. Бедные копающие [траншеи] и беженцы! Беженцев гонят сюда со всех сторон. На улицах много военных прямо с фронта, грузовики, маскированные ветками, и толпы народа. Откуда только? <…> Говорят, Москву каждую ночь бомбят. Говорят, немцы в Саблине и Белоострове.[39]

У Лулу сегодня выходной день, но он дежурит на службе с 8 ч. утра до 6 ч. вечера.

1 сентября. Сегодня ночью слышна была пальба из тяжелых орудий. А может быть, это были взрывы бомб. Утром сказали, что это бомбили Колпино, Ижору и Обуховский завод.[40] Северную дорогу разбомбили. Говорят, мы отрезаны. От гатчинцев нет вестей. Вечером очень грохотали орудия и небо освещалось заревом.

2 сентября. Сегодня хлеб уменьшили. За керосином огромная очередь. Время от времени пальба. Иду дежурить с 1 ч. до 4 ч. дня. Закуталась, как могла, т. к. очень холодно.

Сегодня в 2 ч. ночи была тревога и никакой пальбы. Пошли из ЖАКТа звонить по квартирам, чтобы шли все вниз. Но никто не пошел. Бомбоубежища у нас нет, а бегать по лестнице, когда и вдали выстрелов не слышно, никому не хочется. Предпочитают спать. Все так измотаны и устали, что ни на что, кажется, уже не реагируют.

Сегодня весь день по радио передавали статью из «Правды», что враг у порога города, что Ленинград — это уже фронт и надо защищать каждую улицу.[41]

3 сентября. Очень холодный и ясный день. Утром всего 4°. Норму хлеба уменьшили довольно значительно. Яйца уже по карточкам. Спички тоже. Утром была на рынке. Попала в тревогу и зашла к Марусе Паукер. Тревога продолжалась 1 1/2 часа. Маруся была у своего мужа на Понтонной. Он говорит, что 29-го им велено было задержать наши бегущие войска. Они стояли с ружьями, образовав цепь, и не пускали их к городу. Говорят, в вой­сках большое озлобление на комсостав. Вечером Лулу был у Котика, туда же зашел Ника с окопных работ. Они вместо выходного дня где-то копали.

4 сентября. В 6 ч. утра звонок. О, удивление! Все гатчинцы: Алекс[ей] Алексеевич, Мария Александровна, Варя[42], Нютя, Наталия Капитоновна[43] и Томка (собака). Они до вчерашнего дня сидели в подвале каменного дома. Стрельба там была ужасающая. У их дома снесло вышку. Они не выдержали и пошли под обстрелом в конец Гатчины, по направлению Ленинграда. Разрушения в Гатчине огромны: многие дома разрушены, многие снесены. Их подобрал военный автомобиль и довез до ст. Мозино[44], оттуда уже поездом доехали до города. Алекс[ей] Алекс[еевич] приехал в ужасном виде — 11 ночей не спал. Весь день дремал, но к вечеру отошел. Наталия Капитоновна тоже сразу бухнулась спать. Остальные бодры и довольны, что вырвались из такого ада смерти.

5 сентября. Утром узнали, что керосин по карточкам — всего три литра на человека в месяц! Сижу на диете, немного прихворнула и чувствую себя слабой. Но зато изображаю барыню — Наталия Капит[оновна] готовит обед и все прибирает. Теперь надо хлопотать с пропиской [для гатчинцев], что совсем не просто. Сегодня время от времени стреляют зенитки, но тревоги не дают. Вечером все же была получасовая тревога.

6 сентября. Это, оказывается, вчера стреляли не зенитки, а дальнобойные орудия, и вчера разрушения где-то за [Александро-Невской] Лаврой и на Газовой улице. Сегодня стрельба еще громче и даже дрожат стекла. Итак, со вчерашнего дня нас стали обстреливать дальнобойные орудия. Алекс[ея] Алекс[еевича], Марию Алекс[андровну] и Варю прописали на 20 дней. А других надо теперь стараться прописать в другом месте. Больше троих не захотели [прописывать]. Когда легли спать, услышали свист и взрыв.

7 сентября (Воскресенье). Утром сказали, что взорваны дома на Старо-Невском и на Херсонской. Так, как это близко, решили проверить. Мы с Лулу пошли обедать в столовую, но везде такие громадные очереди, что побежали домой, съели хлеба с колбасой и немного овсяного супа, который варился для Алекс[ея] Алекс[еевича], и отправились: Лулу в гости на Каменный остров, куда он был приглашен вместе с гатчинцами, а я на Старо-Нев­ский.[45] Дом действительно разрушен. Снаряд скосил три этажа, в каждом по 2 комнаты, а другие части дома целы. Дом большой, пятиэтажный. Перед домом воронка от снаряда.

Вечером зашел Николай Ив[анович] — раньше кончил [работу]. Говорил, что из разрушенных домов к ним в больницу привезли 30 убитых и 25 раненых. Все об этом говорят, а в газетах — ничего, как будто ничего и не случилось.

8 сентября. Утром бегала по рынку. Огромные очереди. Масса беженцев из Поповки и Саблина.[46] Говорят, их очень бомбят, а в Колпине сражение. Ничего купить нельзя. Достала сырых помидор и немного моркови по дорогой цене. И то постоявши в очереди.

Пошла поздравить Н. В. Превлоцкую[47] с именинами. У них был самый настоящий и очень вкусный пирог с капустой. Когда-то теперь попробуем такой? Может, никогда!

К обеду варили суп с мясом, полученным по карточкам, и на второе картофель, который подарила Варе ее подруга со своего огорода. Лулу пришел вовремя и все сели обедать. Не успели начать — тревога и сразу же пальба. Зенитки и массовое падение и разрывы бомб. Все повскакивали из-за стола и ушли в прихожую за капитальные стены. Некоторые удары были очень сильные и они следовали один за другим. Когда минут через сорок тревога кончилась, за Московским вокзалом стал подниматься черный дым. Он распространился по всему небу, а когда стемнело, стало видно зарево. Лулу пошел на улицу и дошел до Ново-Каменного моста. Зарево и дым были в районе от Московского и Варшавского вокзалов. Шли толпы людей, т. к. по Лиговке и Обводному каналу трамваи не ходили. Говорили, что это горит завод «Кр[асный] нефтяник».[48] Мало-помалу и у нас стало пахнуть дымом. Вечером пришла ночевать Марина. Ее оштрафовали на 50 р. за то, что она ночует у тетки без прописки. А т. к. она прописана еще у нас, то придется теперь ей тут и ночевать. Поставили ей походную кровать в угловой. Варя и Нютя соорудили себе ложе в прихожей. Легли спать в 10 час. Около 10 1/2 ч. тревога. Пальба, грохот, иногда дом дрожал. Один раз у меня задрожало окно и открылась форточка. Одна Нютя продолжала спать. Лулу сидел в кресле одетый, Марина не вставала. Я ходила из комнаты в прихожую и обратно. Остальные сидели в прихожей за капитальными стенами. Тревога и пальба были около двух часов. Марина потом сказала, что в вечернюю тревогу на их дом на Суворовском упало около пяти зажигательных бомб: две на крышу и три во двор. Но их быстро загасили.

9 сентября. В 8 ч. утра опять тревога, но без пальбы и короткая. Все разошлись по своим делам. Говорят, горели Бадаевские склады[49] с продовольствием. Много разрушено домов: на Чайковского 3 дома, Петра Лаврова 1 дом, на Литейном 1 дом. Всего 11 домов. Сегодня до 5 ч. уже 6 тревог! Но без особой пальбы. Что-то будет ночью?! Все опоздали к обеду из-за тревог. В трамваи не попасть и из них постоянно высаживают из-за тревог. Всего было 9 тревог. Вечером опять пальба, гудение немецких самолетов, стрельба зениток. Опять до 12 ч. ночи сидели в прихожей за капитальными стенами. После отбоя легли спать.

Говорят, сбрасывают листовки, чтобы к 10-му числу приготовили город к сдаче.

10 сентября. С утра опять тревоги, одна за другой. Пошли все в столовую. Тревога. Переждали ее в подъезде. В столовой народу тьма. Очередь в кассу, очередь у столов. Опять тревога. По счастью не выгнали в убежище, а разрешили обедать. Тревога продолжалась два часа. Но все без пальбы. Верно разведчики готовятся к ночи. Потом опять тревога за тревогой. В 10 1/2 ч. вечера тревога и опять ночной ужас. Было два ужасных взрыва. Во время одного небо в стороне Московского вокзала осветилось заревом, потом был свист и взрыв. Окно у Лулу в комнате распахнулось и дом закачался. Другой — точно пошатнулась вся прихожая. В час ночи успокоилось и легли спать.

11 сентября. На утро узнали, что на углу Надеждинской[50] и Жуковского небольшой дом разрушен до основания. Много разрушений на Песках.[51] Говорят, жутко разбомбили Кировский завод и Порт. Бадаевские склады, говорят, горели еще и вчера. Сегодня тревога за тревогой, со счета сбились. Со вчерашнего дня булок нет, а хлеба сегодня опять уменьшили: рабочим в день 500 гр., служащим 350 гр., а инвалидам и иждивенцам по 250 гр.

Сегодня должна дежурить с 7 ч. до 10 ч. вечера. Иногда вдали слышна пальба и почти все время стреляют зенитки. Алекс[ей] Алекс[еевич] со своими ушел на ночь в бомбоубежище соседнего дома. Мы с Лулу и Мариной остались дома. Налет начался в 11 ч. вечера и длился 2 часа. Мы одели пальто, взяли деньги и сели в прихожей за капитальные стены. На этот раз пальба была отдаленная и поэтому было менее страшно. Наутро сказали, что бомбили Васильевский Остров и Гавань.

12 сентября. Сегодня Святой Александр Невский.[52] Может быть, Он заступится и спасет жителей нашего города!

Утром в 9 ч. тревога, а потом тихо. Вот уже 2 часа [ночи], а второй тревоги нет. Не знаешь, хорошо ли это или худо? Будут ночью нас бомбить или нет? Так жутко, так все нервничают! Сегодня весь день слышен вдали гул дальнобойных орудий. Лулу вечером не вернулся домой, будет ночью дежурить на службе.

В 9 1/2 вечера тревога. Алекс[ей] Алекс[еевич] категорически отказался куда-либо идти и остался в прихожей. Мария Ал[ександровна] с дочками спустилась в нижнюю квартиру. Было страшно и тихо. Ни прожекторов, ни выстрелов. Отбой был дан в 11 ч. Подождали немного и легли все спать и спали до утра.

13 сентября. Говорят, что вчера вечером очень бомбили у Волкова кладбища. А мы-то ничего не слышали. Сегодня погода серенькая. Стоит зловещая тишина — ни тревог, ни канонады. Что-то они готовят и когда это будет?!

Сегодня мы сдали Чернигов.

Наложили лимит на потребление электричества и запрещено употреблять бытовые приборы. Норму выдачи продуктов опять убавили.

Город начали обстреливать из дальнобойных орудий. И 12-го пальба была не с неба. Лулу вернулся к обеду. Завтра у них воскресник, вся служба идет копать картофель под городом. Вечером была короткая тревога. Мария Ал[ександровна] и На[талия] Капит[оновна] остались и обедали. Пальбы не слышно. Забегал Котик. Легли спать. Часа в 3 ночи тревога на 10 мин., только успели встать, а Лулу отказался вставать и спал. Ночью были видны в небе вспышки и слышен отдаленный рокот орудий.

14 сентября (Воскресенье). Лулу в 7 ч. утра уехал на воскресник.

Все осунулись, похудели; спят которую ночь не раздеваясь, изнервничались. У немцев танки, минометы, а у наших бойцов ничего. Требуют, чтобы все мы защищали город до последней капли крови с голыми руками. Запасы продовольствия те, которые еще оставались, сгорели. Впереди голод. Частые тревоги.

Лулу вернулся в 5 ч. Они поехали за Кировский завод. Все время слышна была орудийная пальба. У Дачного[53] вошли в рощу. Оказалось, там засели наши красноармейцы — это фронт. Приехавших на воскресник прогнали. Начальство бросилось в трамвай и уехало обратно в город. За ним остальные. Военные сказали, что Лигово взято немцами.[54] Лулу прошел немного, потом сел в трамвай и вернулся домой. Вечером — тревога, но бомбежка вдали. Больше стреляют из дальнобойных орудий. Были попадания на Невском.

15 сентября. Мы оставили Кременчуг. Частые тревоги и орудийная пальба. Хлеб с примесью, нормы уменьшены. Голод быстро приближается. Колоссальные очереди за овощами, но их очень мало кому хватает. Остальное — по карточкам, и дают все меньше и меньше. Вечером сильная орудийная пальба, после чего за Московским вокзалом появилось зарево и густой дым. Лулу ходил смотреть. Говорит, за вокзалом море огня. Дежурила в ЖАКТе с 7 ч. до 10 ч. вечера. Ночь прошла спокойно, но никто не раздевался.

Письмо от Ольги Сергеевны. У них тоже было страшно на Петроградской стороне. У нее побиты стекла. Говорят, 13-го взята Гатчина.

16 сентября. Все время орудийная пальба. Всё утро все в очередях и ничего получить не могут. Расхрабрилась и навестила Николая Ивановича. Рассказал, как у них было страшно — дом качался, как во время землетрясения. Утром две небольшие тревоги. Лулу на службе пожарник и во время тревог должен лезть на крышу. Еще один новый источник тревог для меня! Про Киру ничего не знаю. Ночью тревог не было. Спали, но одетые.

17 сентября. С продуктами все хуже и хуже. Хлеб с примесью. Столовые закрыты для всех — только прикрепленным ничего нигде не продают. Говорят, эвакуируют Нарвскую заставу и Московский район в центр. Днем несколько тревог. Вечером сильное зарево за Московским вокзалом и гул орудийной пальбы. Вечером небольшая тревога. На всю ночь зарево и орудийная пальба.

18 сентября. Холодно. Дождливо. Все утро в очередях. Нютя достала пол коровьей головы — это особая удача. Днем несколько сильных орудийных выстрелов. Дрожали стекла. Жителей из-за застав эвакуируют в центр города, а там строят баррикады. Будто бы здесь теперь 4 миллиона жителей, т. к. все забито беженцами из окрестностей. Мы совершенно отрезаны. Подвоза никакого.

Днем обстреливали из дальнобойных орудий. Были попадания в здание Сената, Адмиралтейство, в Гл[авный] штаб, на Конюшенную, в трамвай на Невском. Дежурила с 7 ч. до 10 ч. вечера в ЖАКТе. Управхоз говорила, как она металась со своим мальчиком под обстрелом на набережной и на Нев­ском; на ее глазах падали снаряды и было много раненых и убитых. Легли спать. Ночью была большая канонада, но мы все так устали, что ее проспали и ничего не слышали.

19 сентября. Лулу сегодня опять дежурит ночью. Не успел уйти — тревога. Длилась час. Большая стрельба. Бомбили в направлении Петроградской стороны. Пошла в очереди и опять тревога. Длилась часа полтора. Из магазина выгнали во двор, где все ворчали и мерзли. В бомбоубежище не пускали, говорят, что оно «для своих» (?!) Пришла домой, опять тревога около получаса. В четвертом часу пошла к Марусе Паукер узнать что-либо о Вейсах. Застала там ее мужа, который пришел с фронта ее повидать. Через минуту тревога. И тут началось! Самолеты бомбили, зенитки стреляли…

Бомбы упали на углу ул. Кр[асной] Конницы и Суворовского в здание промакадемии, две — в больницу (быв[шая] Мариинская), на Жуковской и на Невском. Это в нашем районе, а в других где, не знаю. Вечером опять две тревоги. К 12-ти часам только угомонились и все легли спать.

20 сентября. Ходила в очередь за сахаром. Говорят, идут Сибирские войска к нам на выручку, и они уже близко. А другие говорят, что мы готовим кулак и хотим прорваться не то у Чудова, не то у Мариинской системы. Киру с ее госпиталем перевели отсюда на Мельничьи Ручьи.[55] Им сказали: «Попрощайтесь с вашими родными — вы их больше не увидите». И она и ее муж в отчаянии.

Вечером пришло много гостей: Нютяна приятельница, потом Котик — он выглядит очень, очень худо. Затем Николай Иванович. У него прием больных раньше кончился, т. к. в амбулатории перебиты все стекла в окнах, и есть разрушения. Вчера там рядом упали две бомбы.

21 сентября (Воскресенье). Весь день сидела дома. Покупать нечего. По карточкам все взято, без карточек ничего нет. Вечером тревога за тревогой и Лулу, вместо того, чтобы выйти на дежурство в 5 ч., ушел окончательно в 7 ч., а то уходил и возвращался. В 9 ч. опять тревога до 10 час. Когда бывает сигнал тревоги, Мария Алекс[андровна] с дочками поспешно одеваются и бегут на лестницу и вниз, хотя бы это было ночью и каждые полчаса.

22 сентября. В 7 ч. утра небольшая тревога. Днем тревога и довольно сильно стреляют. Мы оставили Киев. Вечером на востоке видны яркие вспышки, точно магнием освещают все небо, и [слышен] гул артиллерийской канонады. Ночью тревог не было, но очень громкая артиллерийская пальба.

23 сентября. Сегодня до 3-х ч. дня уже 7 тревог. Не успевают дать отбой — новый налет. Но пока пальбы вблизи не слышно. За весь день 11 тревог, пока это рекордное число. Из них последняя довольно страшная. Над головами раздавалось жужжание немецких самолетов, были слышны взрывы и видны отсветы от взрывов.

24—26 сентября. Тревог мало. Стреляют редко. Ночами спокойно. Заходила Люка.

27 сентября. Тревоги в 7 ч., 9 ч., 10 ч. и 12 ч. дня. В 5 1/2 дня очень длительная тревога. Во время утренних тревог бомбы бросали на Петроградскую и Выборгскую стороны. Говорят, четвертый день громят Кронштадт.[56]

28 сентября (Воскресенье). Сегодня днем зашел Котик и Наталия Степ[ановна]. Они стоят в очереди в столовую, чтобы иметь возможность днем пообедать.

Лулу в 5 ч. дня ушел на ночное дежурство. А в 7 ч. была тревога и опять большой налет в нашем районе. Было видно зарево и слышался свист бомб и их разрывы. Были попадания на Невском, в Инженерный замок, Таврический сад, на Калашниковской набер[ежной][57], в заводы на Выборгской стороне и др. местах.

29 сентября. Утром было тихо, ни стрельбы, ни тревог. Пришла Елена Леонтьевна.[58] Возмущалась, что у них на территории Боткинской больницы целый военный лагерь: на дворе окопы, орудия, на крышах зенитки, а в трехэтажных бараках лежат инфекционные больные из гражданского населения! А потом жалуются, что в госпиталь стреляют. Говорит, у них очень страшно.

Днем тревога. Нютя ушла в техникум на ночное дежурство. Вечером был большой налет, но далеко от нас. Ночь прошла спокойно.

30 сентября. Лулу сегодня опять на ночь остается на службе: все ушли на всеобуч[59] и некому дежурить. Вечером тревога с 7 до 8 1/2 час. Стрельбы не слышно. Ночью спокойно.

1 октября. С утра получали продукты. Крупу, мясо, рыбу и масло убавили. Только сахар немного прибавили. Днем все время стрельба дальнобойных [орудий], где падали снаряды — не знаю. Лулу пришел вовремя. Пообедали. В 7 1/2 час. тревога и начался налет. Слышали жужжание самолетов противника, разрывы бомб и стрельбу зениток. Вдруг наверху, в квартире, забегали и на лестнице поднялся шум и крик: «Зажигательные бомбы, дом горит». Лулу сейчас же пошел. А я взяла [кота] Пузыря и заготовленный давно тюк, и пошла с лестницы вниз. Но пока я шла, уже раздались голоса, что пожар погасили. Оказывается, было сброшено много зажигательных бомб, но мальчишки нашего дома, в мирное время большие хулиганы, здесь оказались на высоте. Они вместе с некоторыми мужчинами лопатами побросали все бомбы на улицу, а одну тут же загасили. Все же наши «звеньевые» попрятались. До конца тревоги мы домой не поднимались. Она продолжалась больше двух часов.

2 октября. Всю ночь стреляли дальнобойные орудия. Днем тоже. Тревог не было.

3 октября. Утром заходила к Нике. У него бюллетень. Выдернул себе зуб, поднялась температура. На будущее смотрит мрачно. Вечером к нему заходил Лулу. Не успел Лулу вернуться, как началась бомбежка. Иногда дом дрожал. Продолжалась 3 1/2 часа. В 1 ч. ночи опять тревога на полчаса. В 3 часа опять и в 5 ч. утра опять. Последние две [тревоги] Лулу уже не вставал, а в последнюю мы оба спали — сил уже не было.

4 октября. С утра несколько тревог, но без пальбы. Сегодня опять дежурю в ЖАКТе с 7 ч. до 10 ч. вечера. Все устали не спавши ночь, а какая-то впереди — никто не знает! С 8 ч. вечера тревога за тревогой. Устали и перестали вставать.

5 октября (Воскресенье). Сегодня изобрели на службе у Лулу воскресник. Вместо того, чтобы отоспаться, надо было ехать к 8 ч. утра к Нарвским воротам, где был назначен сбор. Но трамвай дошел только до Калинкина моста, дальше пришлось идти пешком. На сбор вместо 50 человек пришло 8, и сам управляющий не явился. Никто не знал, зачем они там и для какой цели. Все разошлись по домам. Шли до Балтийского вокзала, оттуда только идут трамваи. Дома Лулу был в 12 ч. Я тем временем была у обедни в Преображенском Соборе.

С едой очень плохо. Все мы уже живем впроголодь. Керосина дают 1/2 литра на человека до 15-го числа. В 7 час. все легли спать — пока нет тревог. Тревога была в 1 ч. ночи, когда луна была высоко. Уж эта луна! Скоро ли пойдет на убыль?! Особой пальбы не было. Кончилась в 2 часа, и все легли. На следующей уже не вставали. Так устали, что сил больше нет. Даже Мария Алекс[андровна] с дочками, которые всегда бегали вниз, оделись было, потом ткнулись одетые на свои ложа и уснули. Сколько было тревог, не знаю — стрельба нас не будила.

6 октября. Утром тревога. Ходила в поисках еды, стояла в очереди за солью. Как обычно, в 7 1/2 ч. вечера тревога. Мария Алекс[андровна] с дочками осталась дома и сидела с ними в прихожей. Тревог несколько. Последние — спали.

7 октября. В 7 1/2 вечера тревога и налет, продолжавшиеся 6 1/2 часов! Летали вражеские самолеты, мы слышали их жужжание и стрельбу, стрельбу зениток. Но бомбили не в нашем районе. Заснули только после отбоя, около 3-х часов утра.

8 октября. Появились направления Брянска и Вязьмы.

Все ищу свинину по карточкам, что нам полагается, и не нахожу. Заходил Котик. Ловит спекулянтов на улице и покупает у них картофель по 10 р. кило. Для своей собаки достает через сторожа одной столовой отбросы, и она сыта. А наш бедный [кот] Пузырь и особенно [пес] Томка голодают. Да что звери, и люди живут больше, чем впроголодь.

9 октября. Всех разбудила тревога в 5 ч. утра. Немного стреляли зенитки. Длилась [тревога] около часу.

Появилось Мелитопольское направление (сдан Орел). Опять нигде нет свинины. Утром поехала к Ольге Сергеевне, целый месяц ее не видела. Она живет относительно ничего.

Днем были две тревоги. Дневные тревоги обыкновенно не страшные. Больше летают разведчики. Только раз бомбили. Сегодня тревога началась раньше 7 1/2 час. Лулу опоздал придти домой до ее начала и ему пришлось сидеть в бомбоубежище на Невском. Я очень волновалась, где он. По счастью около 9 ч. был отбой на 1/2 часа и Лулу успел проскочить домой. Затем опять налет до 2 часов ночи. Опять 6 часов! Летали самолеты, стреляли зенитки, но разрывов бомб не слышали. В 12 ч. легли спать, не дождавшись конца тревоги.

10 октября. Очень холодный день. Мария Ал[ександровна], Наталия Кап[итоновна] и Марина уехали за Политехнический институт собирать на огороде капустные листья. Голод все больше и больше дает себя чувствовать. Тревога длинная, но не очень шумная.

11 октября. Началась выдача продуктов на вторую декаду. Нормы опять уменьшили. С 8 ч. утра до 3 ч. дня стояла в очередях. Получила на Лулу (1 категория) и на себя (иждивенец) всего: 400 гр. чечевицы, 300 гр. манной [крупы], 250 гр. сахарн[ого] песку, 100 гр. сливочного масла, 300 гр. кокосового масла. Еще осталось получить: 600 гр. мяса, 300 гр. сельдей и 300 гр. сладостей. Вот все на 10 дней. Хлеба, со всякой примесью вплоть до соломы, Лулу — 400 гр., мне — 200 гр. в день. Без карточек нет ничего.

К вечеру все собрались. В 11 часов тревога. Мы встали, т. к. очень освещалась улица — думали, не зажигательные ли бомбы. Вскоре был отбой, потом опять тревога. Я думала было встать, но была так уставши, что не смогла. Ни о чем не думаешь, только спать, спать и спать. И все заснули и проспали большие налеты, которые, говорят, были один за другим до 5 ч. утра. Я даже пальбы не слышала.

12 октября (Воскресенье). Лулу опять не отдыхает. Дежурил на службе с 8 ч. утра до 6 ч. вечера. Утром кое-что добрала из продуктов, зашла в Преображенский Собор и оттуда к Николая Ивановичу. Он мерзнет, голодает и говорит, что ему не дотянуть. Вечером маленькая тревога. Ночь спокойная. Спали.

13 октября. Мы оставили Брянск. Холодно. Из-за бомбежек окна рискованно закрывать плотно и в них очень дует.

Нютя вернулась [с окопных работ] в 5 ч. Их опять ничем не кормили. Велели принести хлебные карточки, чтобы по ним дать по 400 гр., и они свои 200 гр. не взяли. А в 2 час. объявили, что хлеба нет. Голодные женщины отказались работать. Начальник сказал, что он их «заставит». Но они заявили, что не будут, и сидели, ничего не делая до 4-х часов, когда их наконец отпустили, так и не накормив.

В 12 ч. ночи проснулись от громкой стрельбы зениток. В небе осветительные ракеты. Я боюсь зажигательных бомб и встала. Лулу сердился, что его будят, и встать отказался. Он и Марина продолжали спать. Гатчинцы вниз больше не ходят, сидят на стульях в прихожей.

14 октября. Покров Пресвятой Богородицы. Мороз 4 градуса. Заткнула окна ватой, замазать нечем, да и боюсь. Мы оставили Вязьму. Нютю накормили ложкой каши из овса с шелухой и опять они все отказались с голода работать после 2-х часов на окопах.

Котик и Нат[алия] Степ[ановна] (оба инженеры) устроились малярами красить чердаки огнеупорной краской. Зато будут иметь карточки 1-й категории. Лулу принес немного замазки. Завтра кое-какие окна замажу. Разлетятся они или нет никому неизвестно, а вот что морозы зимой будут — это уж обязательно.

15 октября. Чудный зимний день. Голод все больше и больше ощущается. Жутко думается, как дальше быть. Немцы заняли Мариуполь. Тревог днем и ночью не было.

16 октября. Ходила утром к Нике. Мар[ия] Алекс[андровна] и Нат[алия] Кап[итоновна] опять ездила за хряпой[60] — иначе совсем есть нечего. Вечером тревога в 7 час. Бросали много зажигательных бомб и в окно кухни видно было большое зарево. Позднее узнали, что это горел Народный дом на Петроградской стороне.[61] В час ночи проснулись от взрывов — опять налет. Через час, когда был сбой, легли и следующую тревогу уже не вставали.

17 октября. Заходила Люка, узнать куда ездят за хряпой. Тоже сегодня поедет. Ходила в поисках продуктов. Сегодня повезло! Купила случайно у колхозницы редиску по 1 р. 50 к. за небольшой пучок. Взяла их несколько, и в аптеке гематогену. Публика за ним гоняется. Керосина нет. 1-го числа дали по 1/2 литра на человека и все. В аптеках очереди. Покупают клопомор, скипидар, все, что может гореть в примусе. Но и этого уже нет. Скупают гематоген для подкрепления сил, но и его нет, не хватает.

2 тревоги вечером и 2 ночью. Последние проспали.

18 октября. Ходила в поисках продуктов и ничего не нашла. Купила желатину (100 р. кило). Делаем что-то между (пропуск; вероятно, киселем. — Т. А.) и желе. Сегодня вдали постреливают. Тревог не было. Ночь спали.

19 октября (Воскресенье). Лулу уехал с Мариной за хряпой в Лесной [участок][62], а мы с Мар[ией] Алекс[андровной] стояли в очереди за газированной водой с сиропом и из него потом делали желе и кисель. Лулу вернулся очень поздно. Они шли от трамвая километров восемь. Устали, но зато привезли очень хороших листьев и много кочерыжек, видимо, цветной капусты. Я очень волновалась, т. к. было уже совсем темно, а Лулу все не было.

В 10 1/2 часов явилась милиция проверять у всех документы. Искали дезертиров и безработных. Записали Марину как безработную. У Лулу не было штампа на билете об освобождении [от призыва в армию] и ему велели завтра идти в милицию, в военный стол.

20 октября. Лулу был в милиции. 23-го надо идти на комиссию для переосвидетельствования. У Алекс[ея] Алекс[еевича] целый день гости. Теперь у его семьи роскошный обед. Рассказывали, что порт очень расстреливают из орудий. Ночью тихо.

21 октября. Сегодня выдача продуктов на последнюю декаду. Опять всего уменьшили. Лулу: 200 гр. сахара, 200 гр. сладостей, масла коровьего 100 гр., растительного 200 гр., мяса 500 гр., крупы 500 гр. и все. Мне: мяса 150 гр., сахара 50 гр., сладостей 100 гр., крупы 100 гр., растительного масла 100 гр. и все.

Ездила утром к Ольге Сергеевне. Видела большое пожарище у Нар[од-ного] дома. Вечером туман, мокрый снег. Решили, что погода не летная, и я рискнула раздеться и лечь спать по-настоящему. Такое наслаждение. Больше двух месяцев все спят одетыми. Один Лулу неукоснительно раздевается. Ночь прошла спокойно.

22 октября. Серый день. Хлеб одни занозы, из чего он делается неизвестно. Одно видно, что муки в нем почти нет. Сегодня попробовала вместо хлеба взять печенье. Дают 1/2 веса от хлеба, который полагается. Зашла к Ник[олаю] Иванов[ичу]. Он и его Маня слабеют от недоедания. Опять легла спать раздевшись. Ночь прошла спокойно.

23 октября. Сегодня Алекс[ею] Алекс[еевичу] 83 года. Лулу поднес ему табаку, а я одну конфетку. Утром заходила опять к Николаю Иван[овичу] за рецептом. Очень тяжелое впечатление. Он совсем слабеет, его Маню шатает. Собака — скелет, кошка тоже. Едят по 200 гр. хлеба в день, да суп из травы.

У Лулу на службе тоже уже многих шатает от голода. Положение делается жутким. Кое-как держимся. Наши крохотные запасы на исходе и ничего не купить без карточек, а карточек хватает на один день, если есть [т. е. питаться] как следует, а тянуть это надо на 10 дней. Сегодня мы отдали Таганрог. Лулу дежурил сегодня ночью, а в 6 ч. вновь пошел на дежурство. Ночь прошла спокойно.

24 октября. Днем канонада, налетов нет. Лулу заходил к Никол[аю] Иван[овичу]. Ночь прошла спокойно.

25 октября. Ищем еду, варим хряпу. Топим плиту, керосина нет. Мои маленькие запасы [дров] сожгли гатчинцы. Вечером Лулу был на комиссии — направили в диспансер. 8-я ночь спокойная.

26 октября (Воскресенье). Вдали слышна канонада. Говорят, бомбят Выборгскую сторону. Ночью опять тихо.

27 октября. День прошел, как все дни. Встаем, обыкновенно, рано. Мария Александровна и Варя в 6 часов. Варя идет в Лесной на работу. Лулу встает в 7 ч. и я тоже. Остальные немного позже. Лулу уходит в 8 ч., т. к. идет пешком. Утром все попьют кипяточку, чем-нибудь подкрашенным, чаем или кофе, с маленьким кусочком хлеба. Лулу я даю какао на воде. Молока давно нет в помине.

Утром все ищут провизию. Без карточек, конечно, ничего нет, но и по карточкам найти не так просто. Часов в 12 поедим хряпы и попьем кипятку из самовара. Интересуются, что говорили по радио, обсуждают слухи.

Нютя днем идет в техникум. Алекс[ей] Алекс[еевич] дремлет, немного читает, но он почти слепой. К 6 часам вечера все понемножку собираются домой. Семья Алекс[ея] Алекс[еевича] обедает в 4 часа — хряпа в различных видах и иногда каша из крупы, которую выдают по карточкам. Лулу приходит к 7 ч. вечера и тогда мы обедаем. К 10 ч. вечера Нат[алия] Капит[оновна] ставит самовар, и все вместе пьем чай, каждый со своим хлебом и со своим сахаром или конфеткой, что у кого есть. Если нет налетов, [все] торопятся лечь спать.

Сегодня Лулу был в диспансере, получил справку. Вечером принесли ему повестку на врачебную комиссию 31-го. Ночью спокойно.

28 октября. Зима. Снег. Пурга. Вчера мы оставили Юзофку[63], и появилось Харьковское направление. В 6 1/2 час. неожиданно тревога. Уже мы от них отвыкли. Вдалеке стреляли. Вдали было зарево. Налет продолжался час. Легли спать опять одетыми, но ночь прошла спокойно.

29 октября. Утром была у Николая Ив[ановича]. Он, бедный, худеет и слабеет от голода. Сегодня у них ничего нет, кроме 200 гр. хлеба на человека, и ведь нигде ничего не достать ни за какие деньги!

От 4 ч. до 5 ч. сильная орудийная стрельба. По радио передали, что начался обстрел города. На улице Гоголя снаряд попал в троллейбус, было много жертв. В 6 1/2 час тревога, — продолжалась час. Опять лунные ночи! Легли в 10 часов — опять одетые. В 11 часов тревога, но мы не вставали. Устали. Стрельба была сильная, но не близко. Когда утихла — заснули.

30 октября. Мы оставили Харьков. Голод все больше и больше дает себя знать. Страшно вперед смотреть. Зима. Снег засыпал поля с ботвой и капустными листьями — последними ресурсами. Все волнуются, каковы-то будут нормы выдачи продуктов на ноябрь! Для нас они уменьшаются. Лулу будет иметь теперь 2-ю категорию, вместо 1-й. У них на службе ее от инженеров отняли. Тревог сегодня не было. Ночью проснулись от сильных орудийных выстрелов — дрожали стекла.

31 октября. Лулу ушел на комиссию. А я пошла к Николаю Иван[овичу]. Понесла куриных костей его голодным зверям. Варя где-то много их достала для своего Томки и поделилась с другими. Все ждут завтрашнего дня, чтобы узнать, какие нормы выдачи продуктов на ноябрь, и все надеются на увеличение порции хлеба. Сегодня появилось Тульское направление. Лулу признали негодным с переосвидетельствованием через год. Тревога была с 11 до 12 ч. ночи. Мы не вставали. Ослабели, хотим спать.

1 ноября. Разочарованье. Хлеба дают по-прежнему по 200 гр. И рабочим даже не прибавили. Но всем гражданам дают по плитке шоколада. В 7 ч. вечера — тревога более часа. Некоторые районы сильно обстреливаются. Там есть убитые и раненые. В 11 ч. вечера опять тревога, но мы все, кроме Марии Алекс[андровны], продолжали спать.

2 ноября (Воскресенье). С утра Лулу, Марина, Мария Алекс[андровна] и Варя уехали в Шувалово на поля собирать ботву, брошенную под снегом. Выкапывали ее из-под снега и привезли домой. Лулу привез 8 кило. Я ее разобрала: часть заквасила, а часть на завтра в суп. Несмотря на лунную ночь, налетов не было и все спали. Но весь день слышали грохот орудий.

3 ноября. Утром очередная беготня за продуктами, которые дают по карточкам и за которыми большие очереди. Все время отдаленная пальба <…> Иногда негде приткнуться. Гатчинцы заполнили всё. Живет [в квартире] лишних 5 человек, а комнат две. Прилечь отдохнуть не могу — везде толкаются, везде говор. Вечером тревога.

4 ноября. На праздник хлеб не прибавили, но всем дают по литру вина. Очереди за ним стоят колоссальные — по целым кварталам.

5 ноября. Ходила, ходила за продуктами по карточкам и пришла с пустыми руками. Очереди такие, что ничего не добьешься. Гатчинцы не помогают — всякий сам за себя. Лулу принес из столовой вермишель. За нее из карточек вырезают 50 грамм. По крайней мере варить не надо. Около 7 ч. вечера начался страшный обстрел нашего района из орудий. Женщины, дежурившие у ворот, в панике бежали со своих постов в ЖАКТ. Видели огненные шары, которые рвались очень близко. Скоро обстрел прекратился, но начался налет. Бомб сбрасывали очень много. Наш дом качался, как палуба корабля. Тревога кончилась к 9 ч. Мы выпили чай и легли. Конечно, все, кроме Лулу, одетые. В 11 ч. опять тревога, но все продолжали спать, кроме Марии Ал[ександровны].

6 ноября. Сегодня рождение Ники. Никто его не увидит. Утром узнали, что бомба упала очень близко от нас, но так удачно, что ничего не повредила. Все боятся сегодняшней ночи и завтрашнего дня. Все люди голодные. Все стали страшные и раздражительные. В 6 1/2 тревога. Мы с Марией Александровной взволнованы, что нашей молодежи еще нет. Но через 10 мин. вбегают Варя и Нютя — бежали от Литейного. Сейчас же за ними Лулу — бежал с Невского. Почти сейчас же последовали два взрыва, так, что задрожали окна. Как оказалось, эти бомбы упали на Виленском пер[еулке]. Тревога продолжалась час. Очень скоро за ней — вторая. Ночь прошла спокойно.

7 ноября. По радио митинги и веселые песни. А как аккомпанемент — грохот орудий. В магазинах ничего нет. Вчера бомба попала еще на Таврической, 11. Днем зашел Котик, сказал, что у Ники все окна вылетели, т. к. рядом с ним упала бомба. Вопреки ожиданиям ни днем, ни ночью налетов не было. Лулу принесли повестку на медицинское переосвидетельствование 6-го (!).

8 ноября. Лулу был на Выборгской стороне, на заводе. Выборгскую сторону очень обстреливают из орудий. Лулу слышал свист снарядов, разрывы где-то дальше.

9 ноября. Была у Ники. По дороге к ним сказали, что на Моховую не пускают, т. к. там разрушен дом. Но через проходной двор я к ним попала. Их дом цел, но окна все вылетели. Бомба попала в соседний дом. Ника выглядит плохо, но сейчас все выглядят плохо.

Сегодня соседка принесла комочек обрезков сырой конины кошке и собаке, но гатчинцы в нее вцепились и будут варить из нее суп и есть сами. Вот до чего все голодны! 11-го новая декада и опять новые нормы. Говорят, если не убавят продуктов, их хватит только до 1-го декабря. Одна знакомая принесла гатчинцам немного сухарей. Хотя некоторые уже с червями, но они в полном восторге. Тревога в 3 ч. дня, пальбы почти не слыхали. А Лулу в это время был на крыше своей службы и рядом с ним упал осколок снаряда. Шел домой под грохот обстрела Невского.

10 ноября. Была у Николая Ив[ановича]. Ему пациенты иногда кое-что приносят и это его поддерживает. Был налет на центр города. Попали в банк. Тревога длилась час. Лулу принес только полпорции каши, теперь больше не дают. Отрезают [талон с продуктовых карточек] за это 25 гр. А суп был до сих пор без отрезания талонов. Завтра, говорят, и за него будут резать талоны. Ночью небольшой налет с часу до двух.

11 ноября. Опять нормы уменьшили. Сливочного масла никому не дают, даже 1-й категории. Только детям. Сахар уменьшили: служащим 100 гр., а иждивенцам 50 гр. Сладостей по 200 гр. Мяса тоже убавили: 300 гр. и 100 гр. Хлеба пока та же порция. Всю ночь и все утро грохот орудий вдали. Опять Лулу принесли повестку для медицин[ского] переосвидетельствования.

12 ноября. Лулу ушел на переосвидетельствование. Ему подтвердили осво­бождение. Сегодня в газетах пишут, что у нас полная блокада и что мы будем делать попытку прорвать кольцо блокады.

13 ноября. Опять утром Лулу повестка: новое переосвидетельствование. Лулу говорит: «Мне это надоело — иду в амбулаторию». Встал и ушел брать бюллетень или в амбулаторию, или в диспансер. Ничего не понимаю, почему ежедневно [о]свидетельствование? Ушел. До 12 ч. не вернулся. Вдруг приходит девушка с запиской, что Алексей Гаври[и]лович увезен в Боткинские Бараки[64], т. к. почувствовал себя худо. А она будет осматривать нашу квартиру на вшей и в ней будут делать дезинфекцию. Я сразу поняла, что подозревают сыпняк. В панике и отчаянии я одела шубу и убежала, бросив все на Марию Ал[ександровну]. Побежала как сумасшедшая в Бараки. Долго искала там Елену Леонтьевну и через нее узнала, что у Лулу была высокая температура, нашли какую-то сыпь и, заподозрив сыпной тиф, увезли. Что самочувствие его удовлетворительное и сыпняк еще под вопросом. Ушла домой. Там всех пересмотрели и нашли насекомых у супруга Александры Михайловны, у нее самой и Наталии Капитоновны. В квартире будет дезинфекция. Это хорошо. Мы иногда ловили вшей на кухне, но все стеснялись им об этом сказать. Всех распорядились направить в баню. Алексею Алексеевичу дали автомобиль. Все уехали, а я осталась ждать дезинфекторов.

14 ноября. Утром побежала в Бараки. Лулу лучше, температура нормальная. Кормят прилично и ему тепло. Видела его очень недолго. Оттуда побежала в баню, где прекрасно вымылась под горячим душем. Но все время была тревога. Едва вернулась домой, опять тревога и всю ночь.

15 ноября. В 6 1/2 утра побежала к Елене Леонт[ьевне] узнать о Лулу. У него брали кровь, надо ждать результата. Без Лулу скучно и беспокойно во время налетов, когда не знаешь, что у него. Зашла к Никол[аю] Иван[овичу]. Он совсем слабеет от голода и очень за него страшно. Положение прямо угрожающее. Магазины пустые и даже того, что полагается по карточкам, не достать. По улице бегают голодные собаки, которых уехавшие хозяева бросили. Говорят, в лечебницах очереди на их усыпление. Днем было две тревоги, но без стрельбы. Зато вечером длиннейшая тревога. Наш дом содрогался от взрывов, вещи качались. Налет продолжался более двух часов. Когда он кончился, к нам постучались и сказали, что в дом напротив упало три бомбы, которые еще не разорвались, и велели скорее всем идти вниз. Я забрала Пузыря, и все стали спускаться по темной лестнице. Хотя мне казалось, что это ни к чему. Лучше было идти в комнаты, которые [окнами] во двор, чем идти вниз. Когда дошли до низу, какие-то люди сказали, что одна бомба разорвалась, другая во дворе и нашему дому не угрожает. Пошли все обратно. Все взволнованы, говорят, Алекс[ей] Алекс[еевич] делается все раздражительнее и раздражительнее. На всех сердится и на всех кричит. Ночь прошла спокойно. Кажется, обе бомбы обезвредили.

16 ноября. Была утром у Николая Ив[ановича]. Снесла ему немного настоящего кофе. Он совсем слабеет. Вчера рядом с ним в дом попала бомба. На Литейном [в дом] против [улицы] Петра Лаврова тоже. Голод ужасный — нигде ничего нет. Даже по карточкам ничего не получить. Говорят, наши войска стараются пробиться 4-й день и идут очень большие бои. Сейчас пушки слышны меньше, но налеты были жестокие. Вчера сгорел дом на углу Лиговки и Жуковской от зажигательной бомбы. Все 5 этажей выгорели дотла, одни стены стоят. Наискосок от нас, на углу Радищевой и Ковенского, бомба прошла через все этажи и разорвалась в нижнем. На 7-й Советской было 7 бомб. Страшно. Сегодня вечером две тревоги, но пальбы близко не слышно.

17 ноября (Воскресенье). Все в панике от наступающего голода. Днем было три не длинных налета. Вчера у меня украли из мешка 200 гр. конфет. Ужасно обидно! А на днях у одной женщины из рук вырвали хлеб. С голоду начинают открыто грабить. Вечером опять тревога, опять дом дрожал.

18 ноября. На эту декаду ни мяса, ни крупы не получили, нигде ничего нет. В 3 часа — сюрприз: пришел Лулу. Очень худой, обросший и бритый [наголо]. Бюллетень до 23-го. Так хорошо, что опять вместе. Кормили там прилично, но теперь надо нести карточки и в больнице отрежут те талоны, которые он проел. Вечером налеты, но менее сильные. В 11 часов легли спать и спали до утра.

19 ноября. Ходила с Лулу к Нике. Они очень голодают. Едят одну хряпу и соевые бобы, которые получили за крупу. Одна его сослуживица уже съела кошку. [Брат Ники] Котик ловит голубей и ест их. Ника говорит, что положение с продовольствием катастрофическое.

Дома готовим свою еду в печке. При последней бомбежке засыпало дымоход плиты и теперь ее топить нельзя. Вечером тревоги одна за другой.

20 ноября. Сегодня хлеб опять убавили. Всем по 125 гр. в день, а рабочим по 250 гр. Лулу ходил в Бараки со своими карточками. Отрезали только крупу и мясо, а хлеб оставили, что очень приятно. Тревог не было, только сильная пальба пушек кругом города.

21 ноября. Нормы на последнюю декаду приблизительно те же. Но крупы нигде нет. Когда взвешивают нормы, у гатчинцев начинаются совещания. Дебатируют долго и горячо, кто возьмет какие конфеты, песок или сахар. Дают сахар 50 гр. на человека, а конфет по 200 гр. Эту декаду опять дают по 100 гр. шоколада, т. е. по плитке. Люди голодны, едва бродят. <…> Весь день и ночь артиллерийская пальба. Тревоги с 6 ч. вечера до 10 1/2 ч. почти непрерывно. Иногда сильная бомбежка.

22 ноября. Вместо крупы дают яичный порошок — 25 гр. за 100 гр., т. к. крупы нигде нет. Голодные люди стоят в очередях за конфетами, которые им полагаются. Днем сильный артиллерийский обстрел. Варя со службы шла пешком. Их трамвай из Лесного доехал до Ломанского пер[еулка][65] и встал, т. к. Выборгскую сторону очень обстреливали. Все вышли и побежали под свист снарядов и шрапнелей. К вечеру канонада стихла. Тревог не было.

23 ноября. Мария Ал[ександровна] с 7 ч. утра до 12 ч. дня стояла в очереди, чтобы получить льняного масла по карточкам. Я дежурила в ЖАКТе от 7 ч. до 9 ч. вечера. Налетов не было. Говорят, вчера жестоко обстреляли из орудий Выборгскую сторону, район Оперного театра и улицу Герцена.

24 ноября (Воскресенье). Жуткий голод. Лулу заходил к Николаю Ивановичу. Он совсем слабеет, едва ходит в свою больницу. Его Маня на улице падает в обморок. Рабочие едва работают. Стояла сегодня в очереди за хлебом. Пришел мужчина, подошел к прилавку, схватил кусок хлеба, сунул себе в рот и ушел. Никто ахнуть не спел, да видно и не собирался. Везде страшные очереди в ожидании, что может быть, что-нибудь подвезут и дадут по карточкам. Иногда так и разойдутся ни с чем. Иногда дадут картофельную муку вместо крупы, или подозрительную колбасу, и так ее мало привезут, что хватит человек на 50, а стоят сотни. Остальные уставшие, голодные разойдутся ни с чем. Мария Александровна уже опухла. Днем была длинная тревога, а вечером налетов опять не было.

25 ноября. Везде очереди в ожидании — не будет ли чего, а магазины пустые. Ходила, но ничего не достала. С 1 ч. дня до 5 ч. три тревоги, последняя длилась 3 часа. Лулу был в амбулатории. Дали бюллетень до 28-го и велели сделать анализ крови. Вечером налетов не было.

26 ноября. Страшные очереди за хлебом с самого утра. За остальными продуктами бесконечные очереди с ночи, но их в магазины совсем не привозят.

Тревога с 12 1/2 ч. дня до 4-х. Лулу ходил на службу за деньгами. Все очень похудели. Некоторые улетели на самолетах, некоторые собираются улететь [в эвакуацию]. Заходил Котик. Ест голубей, а Наталия Степ[ановна] с матерью поймали и съели кошку. Вечером наш район обстреливали из орудий, а потом был налет. Но у нас большой пальбы не было.

27 ноября. Сегодня вместо постного масла дают повидло. Получила 300 гр. на двоих. Решила взять, т. к. за постным маслом, когда оно бывает (очень редко) (подчеркнуто автором дневника. — Т. А.), безумные очереди — все равно не хватает всем. Днем с 1 часа тревога. Сегодня Александра Мих[айловна] видела, как подрались женщины: одна несла свою порцию хлеба, а другая хотела его у нее отнять силой. Муж Александры Михайловны совсем слабеет; лежит, едва шевелится. У него в октябре украли все карточки, и они 3 недели были без продуктов и 2 недели без хлеба. Опять тревога с 12 ч. до 5 ч. — весь день. Кое-где было много разрушений.

28 ноября. Л. Н. достала у себя (вероятно, на службе. — Т. А.) на наши карточки для нас крупы и рыбные консервы, вместо мяса. Это прямо благодеяние — этого нигде не достать. Опять весь день тревога — с 12 ч. до 5 часов. Все останавливается, никому никуда не попасть.

29 ноября. Тревога с 11 ч. до 2 ч. дня. Голод ужасающий и угрожающий. Одному Богу известно, что будет и кто выживет! Говорят, немцы нас окружили вторым кольцом и блокада от Тихвина. Вечером налетов не было.

30 ноября. Утром ходила на рынок, думала обменять пиво на что-либо. Там толпа народу, но больше таких, которые хотят обменять вещи, чем тех, которые имеют продукты. У меня ничего не вышло.

Огорчение! Пропала большая банка мясных консервов. Это прямо ужасно, когда ничего нет и полный голод стучится в дверь. Неужели это муж Алекс[андры] Мих[айловны]?! Тревога с 12 ч. с промежутками в час и полчаса продолжалась до полночи. В промежутках сильный орудийный обстрел города. Мар[ия] Алекс[андровна] привезла с Выборгской стороны по карточкам хорошего вина. Прикрепились к магазинам, теперь ввели такой порядок. Завтра будут давать тем, кто не получал за прошлый месяц ни крупы, ни мяса. А таких много. В некоторых магазинах вместо мяса дают шоколад. Дежурила в ЖАКТе от 7 до 9 час.

1 декабря. В 9 ч. утра тревога до 10 ч., потом артиллерийский обстрел. В 2 1/2 ч. опять тревога. Это теперь стало часто и обычно. Сегодня Лулу видел против амбулатории на ступеньках сидящего мужчину, рядом лежал портфель, и он был мертв. Толпа стояла и смотрела на его бледное и невероятно исхудавшее лицо. Одна из первых жертв голода! В столовых теперь за суп отрезают крупу 25 гр. и масла 5 гр. А на 10 дней служащим полагается всего 300 гр. крупы. За каши отрезают 50 гр. крупы, а дают чуть-чуть. У Нюты в музыкальном техникуме один профессор свалился в обморок. Публика инертна, апатична. Никто на дежурство в ЖАКТ во время тревоги не выходит, а раньше по первому сигналу мчались вниз с противогазом. Сегодня тревоги с перерывами продолжались до 11 вечера. Но хотя они и сопровождались стрельбой и сбрасыванием бомб, на них не обращали внимания. По улицам продолжают все ходить. И хотя по радио кричат и в газетах пишут, что таких надо штрафовать, милиция на это смотрит сквозь пальцы. И у них, видимо, энергия пошла на убыль.

2 декабря. В магазинах до сих пор не выставлены нормы на продукты, и в них ничего нет. Сейчас кое-где выдают мясо тем, кто еще не получил за прошлый месяц. А крупы многие так и не получили. Всему же населению обещают начать выдачу 5-го числа. Мария Ал[ександровна] сегодня поменяла на рынке свое вино на 2 кило льняной жмыхи. Очень рада: толчет ее и будет печь лепешки. А то у них совсем ничего нет. Нормы хлеба прежние, но качество его с каждым днем хуже. Пекут уже его в формах, иначе он рассыпается. Это какая-то темная замазка с занозами.

В 3 ч. начался налет до 5 ч. дня. Одна бомба упала в дом на ул. Некрасова около Лиговки, совсем близко от нас. У нас открылась форточка и задрожали стекла. Дом качался. Вечером тревог не было.

3 декабря. С 6 ч. утра были в очереди. Нормы опять убавили. Ни масла, ни сахару не дают. Получила маисовой муки[66] вместо крупы, 400 гр. на двоих, и соевых конфет. Днем, после того, как несколько женщин сбегало в Смольный, «выбросили», как теперь говорят, американские копченые языки из банок, но очень мало и нам не хватило. Два налета днем и вечером. Лулу был у Николая Иван[овича]. Ему достали 1 кило конины и плитку шоколаду. Кроме того, дали наконец 1-ю категорию. <…> Ник[олай] Ив[анович] немного ожил.

4 декабря. Встала в 6 часов. Пошла в магазин в надежде получить 300 гр. мяса, которые нам полагаются на 10 дней. Но там было пусто. В 9 ч. утра стали очень обстреливать из орудий. Варя не пошла на службу, не было трамваев и испугалась стрельбы. Заходил Котик. Ловят с Нат[альей] Степ[ановной] голубей и едят. Два раза ели кошек. Света с утра нет. Должна была вечером дежурить в ЖАКТе, но он закрыт за неимением света, больше не дежурят. Днем и вечером сильный артиллерийский обстрел, но оба короткие.

Днем у мужа Алекс[андры] Мих[айловны] был доктор. Сказал, что это «медленное умирание» и сделать ничего нельзя. Он уже неделю лежит, едва шевелясь. Умирает от истощения, питаясь 125 гр. ужасного хлеба и иногда жалким супом из столовой, а чаще из хряпы. Да вот третьего дня им дали на двоих 1/2 кило конфет в бумажках. В 5 ч. вечера Мария Алекс[андровна] встала в ту очередь, которую я заняла в 6 ч. утра. Были розданы номерки, и все ходили наведываться [отмечаться]. К 8 ч. вечера она получила на всех нас студня из кишок в счет мяса. Все магазины пустые; хватают, если что дают.

Легли спать рано, т. к. электричества так и нет. В час ночи тревога и налет с взрывами бомб. Вдруг выходит из своей комнаты Алекс[андра] Мих[айловна] и говорит, что ее муж умирает. Сбегали за медсестрой, живущей в [нашем] доме, вспрыснули камфару. Напрасно. К 4-м часам утра он тихо кончился.

5 декабря. Мороз 20 °C. В комнатах тоже холодно. По вечерам темно: электрич[ество] больше на дают. В магазинах мрак — горит одна, две свечи. Продуктов нет. Кое-где дают американские мясные консервы. У Алекс[андры] Мих[айловны] много хлопот. Похоронить человека сейчас очень трудно: гробов не достать, лошадей тоже. По 11 дней людей похоронить не могут. Вечером налет. Был бомбой совсем разрушен 5-ти этажный дом на углу Ковенского и Маяковской.

6 декабря. В 6 ч. утра пошла за хлебом — уже очереди поменьше, чем днем. Наша еда с Лулу пока такая: утром черный кофе с крошечным кусочком хлеба. Крошечный кусочек сахара в прикуску или, если есть, соевая конфетка. Во втором часу опять пьем черный кофе с кусочком хлеба [со] спичечный коробок и съедаем по несколько китайских орешков, которых у меня еще немного есть. В 5 ч. обедаем. Готовим в печке. Эти дни варили густой суп из 100 гр. вермишели, который украшает ложка консервов — перца, из моего запаса. Эти дни еще прибавляем по маленькому кусочку студня, что дает сытость. Эти дни мы еще стали на ночь выпивать по рюмочке сладкой наливки или вина, которое мы получили, и съедаем по соевой конфетке.[67] Тревог не было. Но вдруг днем раздался взрыв и у меня в комнате в обоих окнах
вылетели стекла. Говорят, взорвалась бомба, но наверно ничего не известно. Кое-как закрыли газетами. Сегодня днем знакомый священник отпел мужа Алекс[андры] Мих[айловны].

7 декабря (Воскресенье). Мороз 20 °C. Всю ночь сильная артиллерийская стрельба — из окон высыпались ранее поврежденные стекла. Лулу, Варя и Нютя заделывали окна картоном. Потом топили печи, а то в комнатах было 5—6°. Света так и нет. Пока есть еще хоть керосин, жжем коптилки, когда это необходимо. А то сидим в сплошной тьме. Алекс[андра] Мих[айловна] нашла столяра у нас в доме, который делает у нас на кухне гроб для ее мужа. Точно страшный святочный рассказ. Мрак, голодные, худые люди при свете коптилки. В одной из комнат лежит покойник, умерший от голода. Об нем все забыли и не думают. Заняты мыслями, где бы, что достать и что поесть. На кухне из старых ящиков столяр мастерит гроб. И все это под аккомпанемент артиллерийской стрельбы. Налетов не было. Легли спать пораньше.

8 декабря. Ночью стрельба. Совершенно неожиданно утром получила 300 гр. сыру по карточкам — за жиры. Говорят, очень много рабочих умирает от истощения. Придет с работы, ляжет и утром не проснется. Мария Ал[ександровна] уже мечтает съесть кошку. Выглядит очень худо и у нее еда, как будто грозит психом. Вчера через одного татарина за серебряные ложки достала немного конины, и он обещает еще. Мария Ал[ександровна] так [один] раз набросилась на студень, что стало жутко. Напуганная смертью мужа Ал[ександры] Михайловны, и узнав, что в нашем ЖАКТе вчера еще двое умерло от истощения, она решила зарезать своего Томку и съесть. Мне жалко Томку, я к нему привыкла и мне жутко.

Вечером пришла Марина. Давно уже не была, работает. Говорит, что управхоз советовал набрать воды, т. к. возможно, что водокачка встанет за неимением угля.

9 декабря. Все утро отдаленная канонада. Хлеб второй день ужасный: песок скрипит на зубах и запах дуранды.[68] Но в очереди говорят, что его прибавят. Сидим без электричества. Вчера весь день не ходили трамваи. Рельсы занесло снегом, никто их не расчищает. Люди обессилены. Наш образ жизни таков: утром, если не надо идти за продуктами, все стараются если не спать, то лежать. Около 9 часов ставится самовар. В это время светает и кое-что видно. Пока светло, стараемся что-нибудь сделать по дому. В 4 ч. уже темно. Зажигаем коптилку, а гатчинцы — лампадки. Жгут пока варят обед, или едят, или ложатся спать. Остальное время ходят и сидят в полной темноте — экономия топлива. Вернее, лежат, пообедавши в 5 час. В 8 час. самовар. Вылезают, зажигают коптилки, пьют и уже ложатся на ночь, если нет тревоги и налета. Варя получила отпуск. Лулу на бюллетене. А у бедного Ники весь день мрак, т. к. у него все окна перебиты и заделаны досками. Люди съели всех кошек и теперь некоторые ходят и ищут крыс. Я трясусь над Пузырем, как бы не выскочил на лестницу: живо съедят. Он тощий, но еще довольно бойкий.

10 декабря. Каждый день в очереди говорят: «Завтра хлеб прибавят!» Сегодня Мария Алекс[андровна] позвала живодера и на кухне зарезали и ободрали Томку. Теперь будут его есть! Может и сама дойду, на дай Бог, до этого, но пока мне это омерзительно и жалко Томку. Налетов не было.

11 декабря. Вывесили нормы: крупы служащим 350 гр., иждивенцам 250 гр., мяса 250 гр. и 150 гр., кондитерских изделий 350 гр. и 250 гр., масла 150 гр. и 100 гр. Но когда все это получишь! Толпы народа дерутся в очередях, а продуктов привозят по капле. Я все же ухитрилась получить хлопковое масло. Теперь немного хоть жиров поедим! Сегодня Александра Мих[айловна] наконец похоронила своего мужа. Это страшно сейчас сложно. Покойников привозят на кладбище в одеялах и даже в шкафах! Везут сами [родственники] на саночках. Копать [могилы] некому. Просят за это хлеба, а ведь его ни у кого нет. Лулу был в диспансере, а потом зашел к Нике. Кира уехала со своим госпиталем через Ладожского озеро. Идет усиленная эвакуация жителей и (нрзб. — Т. А.). Идут пешком через Ладожское озеро 270 км! Детей везут на машинах. Хлеба еще не прибавили, но регулярно об этом говорят в очередях. Налетов не было. Стоят морозы.

12 декабря. Сегодня что-то худо Алексею Алекс[еевичу]. Видимо, произошло кровоизлияние, появились мозговые явления. Не могу привыкнуть к мысли, что каждый день едят Томку, как-то неприятно и противно. К вечеру у Алекс[ея] Алекс[еевича] сознание стало яснее. Он нас всех по очереди призывал к себе и прощался. Это было очень тяжело. Еще одна жизнь угасает. Люди так и мрут. В каждом доме кто-нибудь умер от истощения, а то и не один человек. Жизнь города тоже замирает. Он имеет совсем не обычный вид. Улицы занесены снегом, рельсы никто не расчищает. Трамваи четвертый день не ходят. Иногда пойдут с утра, и встанут. А теперь их второй день и совсем нет. Люди толпами идут посреди улицы. Транспорта тоже не видно. Изредка проедет грузовик, окрашенный грязно-белой краской, или санитарная машина. Налетов не было. Все обещают прибавку хлеба.

13 декабря. Алекс[ей] Алекс[еевич] очень слабеет. Сегодня приходил знакомый батюшка и его причастил Св[ятых] Тайн. С утра нет воды. И не только у нас в доме, но и у других. Александра Мих[айловна] пошла в столовую. Служащие, получив суп или кашу, могут обедать только 5 дней в декаду, т. к. на большее не хватает талонов в карточке. Остальное время живи как хочешь! В столовой Алекс[андре] Мих[айловне] сказали, что раз воды нет, то нет и супа. Вечером была сильная канонада. Вблизи разрывались снаряды. Заходила Л. Н., сказала, что порт ужасно обстреливают, что там много убитых и раненых, и ей ходить очень страшно.

Вечером Алекс[ею] Алекс[еевичу] стало плохо. Его окружила семья и он, не приходя в себя, тихо уснул навек.

14 декабря (Воскресенье). Мороз. Лулу заделывает последнее разбитое стекло. Варя и Александра Мих[айловна] ушли пешком на Охту (на Большеохтинское кладбище. — Т. А.), говорить о могиле. На кухне тот же столяр делает Алекс[ею] Алекс[еевичу] гроб.

Вечером пришла вдова доктора Стоммы, сказать, что Николай Иван[ович] гибнет от голода. 6-й день лежит, слабеет. Она его 3 дня кормила, а теперь у самой ничего нет. Хлопочет устроить его в больницу, что сейчас невероятно трудно. Мы тоже ничего не можем сделать. Сами живем совсем впроголодь и передвигаться сил не хватает. Бедные служащие ходят на службу пешком. Иногда это составляет до 10 километров. А в порядке трудовой повинности их заставляют убирать еще снег. Служащие 3 часа в день сверх службы, неработающие — 8 часов, без оплаты и без питания. А морозы всё крепчают и крепчают. Говорят, что пешеходная эвакуация [по Ладоге] прекращена, т. к. много людей замерзло в дороге, и лед, местами, разбомблен. Вообще сейчас и другая эвакуация замедлена, т. к. все станции по пути забиты замерзающими людьми и кормить их нечем. Пока только улетают. Слышна канонада, а налетов опять нет. Варя на Охте сговорилась с могильщиком — за рытье могилы 100 р. и 1/2 кило хлеба.

15 декабря. Ну вот и 15-е число, а хлеба, конечно, не прибавили. Говорят, «завтра, наверное, прибавят». Легковерные люди!

16 декабря. Утром Мария Алекс[андровна] с Варей пошли на Охту, договариваться на кладбище. Но Мар[ия] Алекс[андровна] так ослабела, что у Смольного не могла дальше идти и зашла в богадельню к Е. Г.[69] Там пролежала где-то в коридоре на скамейке до 11 часов, пришла немного в себя и вернулась домой. Лулу пошел к себе на службу, снести своей бюллетень. Но на его службе, где он не был три недели, из 35 его сослуживцев умерло трое, лежит по бюллетеню 6 человек и все от истощения. А которых он застал, так изменились, что он не сразу их узнал. 30-летние молодые люди имеют вид сморщенных старичков. А в 3 часа пошли еще на трудовую повинность по уборке снега.

В 5 часов пришел батюшка и отпевал Алекс[ея] Алекс[еевича]. Гроб спустили волоком по лестнице, поставили на салазки и повезли: мальчик-ремесленник, которого наняли за 40 р. и 125 гр. хлеба, и Варя. Сзади Нютя толкала палкой. Остальные обессилили и остались дома. Я проводила до Мальцевского рынка и пошла там попробовать променять что-либо на продукты. Но это, кажется, безнадежно. Масса людей ходит с вещами, а с продуктами почти никого. И если есть кто, то меняют продукты на продукты. Например, кусочек дуранды на сладкое; банку квашеной хряпы на хлеб. Пришла домой ни с чем и узнала горестную весть: вчера умер Николай Иванович. Больше 40 лет его знала. Люди так и мрут. Страшно, что же дальше?!

В ночь на 16-е видела во сне Женю[70], что бывает со мной очень редко. Она спросила меня [о своей дочери]: «Где Кира?» Говорю: «Была здесь, но сейчас ушла». Она говорит: «Мне нужно ее видеть по делу». Я спросила, могла ли она летом бывать со своими детьми; она ответила, что часто с ними бывала. Теперь все думают, что может Кира сейчас едет через Ладожское озеро?

18 декабря. Сегодня был сильнейший обстрел города. Снаряд попал против нас и вызвал пожар. Утром Лулу ходил на службе в свою столовую, в надежде получить что-нибудь. Принес 100 гр. вареных макарон. В магазинах ничего не дают. В столовых супы из жмыха и больше ничего. Лулу обнаружил, что к вечеру у нас всегда тает наш жалкий кусочек хлеба, и берет теперь его к себе в комнату. Положение делается отчаянным. Недостатки людей на почве голода выходят наружу. Зависть Марии Алекс[андровны] увеличивается. Даже бедной, голодной Алекс[андре] Михайл[овне] она все время тычет тем, что у нее сейчас временно, до конца месяца, будет две карточки — ее и [покойного] мужа, и что у нее сейчас 250 гр. хлеба в день! Но ведь кроме этого хлеба, она ест только раз в день суп в столовой за 13 коп. — вода, заправленная мукой, и больше ничего.

19 декабря. Сегодня печальный день. День смерти Неллички и Жени.[71] Но может быть они еще счастливее нас. Сегодня даже думать о прошлом нет сил, так тяжело настоящее. Лулу пошел на службу [и] в столовую. Он два дня не видел своих сослуживцев и нашел в них опять перемену к худшему. Люди опухли, постарели.

Утром наш Пузырь совсем ослабел. Открыли банку сгущенного молока, последнюю и единственную. Дали ему чайную ложку на воде, остальное спрятали на еще более черный день. Он сразу ожил и теперь спит на теплой печке. Лулу перевел меня в свою комнату.

Ходила на рынок. Взяла свечки, папиросы. Ничего не вышло. Масса [людей] меняющих вещи и никого, кто предлагал бы за них продукты. Город замирает. Никто уже друг к другу не ходит. Все ослабли и двигаются только по самой необходимости. Ни про кого ничего не знаешь. Городские письма ходят по несколько недель. Сил уже не хватает. Неужели еще долго будут морить нас?

20 декабря. Сплю теперь в комнате Лулу. Он ежедневно топит печку, думает, в тепле будет меньше затраты сил. Он трогательно заботится обо мне и не хочет, чтобы я много выходила из комнаты и виделась с Ма­рией Алекс[андровной], которая очень действует на нервы. У Алекс[андры] Мих[айловны] много беготни с пенсией и пособиями на похороны, а она едва-едва таскает ноги.

Сегодня угас мой [кот] Пузырь. Жаль мне его очень. Он был привязан ко мне, как собака.

21 декабря (Воскресенье). Новая декада, но даже норм еще не вывешено. Стояла утром часа два за студнем из кишок. Это за прошлую декаду. Днем был жестокий обстрел из орудий нашего района. А в 3 ч. — налет, первый после 5 декабря.

Наталия Капит[оновна] сказала, чтобы я ободрала Пузыря, и удивилась, что я хочу его похоронить. Верно они собирались его съесть. Лулу закопал его в подвале.

22 декабря. Норм опять нет. В магазинах ничего нет. Крупы еще за ту декаду не получили. Трамваи не ходят. Все слабеют, всех нас утром шатает. Мария Алекс[андровна] все время лежит, ослабела. В столовых дают одну воду с хряпой, а вырезают за нее крупу. Если еще долго продлится осада — никто не выживет. Мор настоящий. Видели, как из больницы на трех грузовиках увозили покойников. Хоронят в общих траншеях. Невероятное народное бедствие.

23 декабря. Сегодня в 6 ч. утра умерла Мария Алекс[андровна]. В квартире над нами наш давнишний жилец Захаров три дня уже лежит мертвый, а его теща и ее дочь лежат, может, тоже уже умерли. Это такой кошмар, о котором и писать страшно. Кривая быстро пошла вниз. Трамваи второй день стоят. Где встали вчера утром, там сейчас и стоят. Ходила на рынок, хоть что-нибудь обменять. Толпы людей с вещами и никаких продуктов. За пачку папирос один человек предложил мне 25 гр. хлеба, и я рада, рада была, что удалось потом получить за нее 60 гр.! Хлеб (нрзб.; сто`ит. — Т. А.) 300 руб. кило. Нервы у нас у всех взвинчены до невероятности, мы худы, истощены и слабеем. И вот странное было у нас у всех ощущение. Когда умер Алекс[ей] Алекс[еевич], Мария Алекс[андровна] сразу же сдала, — на самых нервных из нас, т. е. Александру Михайловну, Лулу и меня, точно навалил на душу камень. Сразу стало хуже самочувствие, какая-то подавленность и чувство грядущего страха. Когда утром Мария Алекс[андровна] кончалась, Александра Михайловна влетела к нам как безумная, в какой-то ажитации; говорила, что это надо прервать, эту нить [смертей] нужно оборвать, отслужить в квартире молебен. Лулу тоже был сам не свой, говорил без конца и тоже был очень ажитирован. Когда же все было кончено, мы трое стали чувствовать, как постепенно с нас свалился камень, который давил нас, мы стали отчего-то спокойнее, точно от чего-то нам стало как будто легче, когда собственно ничего хорошего не произошло, все было также тяжело и кошмарно. Значит ли это, что мы нервные и истощенные были, как аскеты, более чувствительны ко всему духовному и как бы ощущаем влияние грядущей смерти, или то было от того, что в это время солнце перешло на летний поворот?[72] Не знаю, но факт тот, что мы все трое одинаково что-то ощущали и потом друг другу это сказали. Алекс[ей] Алекс[еевич], некрасивый при жизни, после смерти стал красивый и как бы одухотворенный. От него веяло миром. А Мария Алекс[андровна] стала очень страшной. Я, которая не боюсь покойников, отчего-то боялась на нее смотреть и, пока она была дома, мне было жутковато.

24 декабря. Сегодня утром опять тревожно, но без пальбы. Трамваи стоят, вода [водопровод], временами, тоже. Пообедав (громко сказано), вернее, съев свой суп, который варили в печке, ложимся отдохнуть. Это лучший момент дня. Печка натоплена, тепло; Лулу ложится на кровать, покрывается тремя пальто; я протягиваюсь в мягком кресле. Коптилка гасится. Обыкновенно является Александра Михайловна и садится с нами. Идет мирная беседа по возможности о чем-либо, что не волнует нервы. Варя и Нютя, уставши, в это время, т. е. в седьмом часу, ложатся уже спать на ночь. Мы же в 9 час. вечера пьем свой кипяток, если есть, и ложимся спать.

25 декабря. Наконец-то солнце пошло на лето. Ходила сегодня на рынок опять менять [вещи] и мне удалось променять 2 1/2 метра хлопчатой бумажной материи двойной ширины на 10 лепешек-хлебцев — 5 ржаных и 5 пшеничных, весом всего 600 гр. Мы очень, очень довольны. Они оказались доброкачественные, действительно из ржаной муки, и сытные. Не то что хлеб, который мы получаем. Тот какой-то пустой — съешь и никакого впечатления. Его сейчас неожиданно прибавили: служащим и иждивенцам по 200 гр. в день, рабочим по 500 гр. На улице иногда лежат умершие и их никто не подбирает. Люди ходят страшнее покойников. На каждом шагу встречаются люди, которые впряглись в салазки и везут гроб с покойником. Из больничных палат все время выносят умерших и их образуется такая гора, что не успевают увозить. Александра Михайлов[на] пошла спроведать Елизавету Константиновну в больнице, куда ее взяли. Это специально для истощенных. И она видела, как вели туда под руки ослабевших людей, жуткого вида! Ангел смерти летает над нашим городом. Сегодня в газетах распоряжение [отправить] всех на лесозаготовки под город, чтобы обеспечить топливом электростанции, заводы и пр. А трамваи стоят и на службу чуть живые люди ходят пешком. Все понятия перевернулись, всё не так, как было. Покойник, которого любили и которого оплакивали, лежит брошенный, [и] в комнате, где он находится, кричит радио, т. к. надо не прослушать тревогу, а все его близкие носятся за продуктами.

26 декабря. Трамваи не ходят. Наш продуктовый магазин закрыт «на переучет». Лулу пошел в свою служебную столовую. Принес 150 гр. макарон и 5 мясных котлет, правда очень маленьких, по 50 гр. каждая, но вкусных. Но ведь это его порция на всю декаду, которую ему удалось взять сразу. У нас теперь шикарный обед: суп-вода с 1 1/2 столовыми ложками ржаной муки и 1 столовая ложка горошку-консервов, а на второе по одной котлете и половина принесенных макарон, которые мы подогрели на касторовом масле, другого сейчас нет.

Сегодня приходил священник и отпевал Марию Алекс[андровну]. Опять тьма, одна свечечка у батюшки, чтобы читать Евангелие, и группа людей.

27 декабря. У нас в окно виден на перекрестке грузовик, вмерзший до половины колес в лед. Стоит брошенный, видимо за неимением топлива. Лулу ушел в диспансер, получил, наконец, соевое молоко, которое диспансер дал ему на 2 недели. Будет получать по 1/2 литра в день. Это так, так для нас важно и мы страшно рады. Наш образ жизни сейчас такой. Просыпаемся в девятом часу. Окна затемнены, и мы по светлым щелкам на потолке стараемся угадать который час. Электричества нет, а спички мы экономим. Их дают по карточкам. Лулу, как служащему, 4 коробки, мне, как иждивенцу, 2 коробки на месяц. Затем в печке, в кастрюлечке, грею кипяток. Пьем кофе черный без сахара, с ложечкой повидлы и кусочком хлеба, которого сейчас стало больше, т. к. мы его имеем по 200 гр. на человека в день. Потом иду в магазин или на рынок, попробовать что-либо сменять. Лулу спускается в сарай и приносит 2 охапки дров. Около часу пьем опять кофе. Завтра будем пить соевое молоко. Около 4-х часов топим печь. Греем кипяток на вечер, который выливаем в термос. Варим суп — 2 глубоких тарелки. Сегодня будем еще подогревать котлеты на касторовом масле. Обедаем. Закрываем печь. В комнате тепло, градусов 15. В 9 часов зажигаем коптилку, попьем опять тот же кофе с хлебом и ложимся спать.

28 декабря (Воскресенье). Сегодня похоронили Марию Алекс[андровну]. Свезли по лестнице гроб с 3-го этажа, погрузили на санки, дочери и Евгения Платоновна (их старинный друг) впряглись и повезли. Вот и все! Варя по дороге видела ужасающую картину на улице: у самого кладбища, лежала гора трупов, в полкомнаты вышиной. Какие-то военные таскали их в общую яму.

В магазинах ничего не дают. Трамваи стоят.

29 декабря. Ходила на рынок, что-либо обменять. Но ничего не вышло. День прошел как обычно. В магазинах ничего нет. Пили соевое молоко, надеюсь, оно подкрепит Лулу. Он очень худ и бледен. Мы с ним так дружно живем.

30 декабря. Опять ходила на рынок, но сегодня удачнее. Променяла 2 1/2 метра муслина на 400 гр. хлеба и купила за деньги 3 плитки шоколада по 50 гр. каждая и по 70 руб. за штуку. Трамваи стоят. Водопровод не работает. Люди бегают с ведрами, т. к. в некоторых домах вода еще есть. Письмо от Ольги Сергеевны. Шло с Петроградской стороны 6 дней. Это еще скоро. Ее племянник лежит от истощения. Вообще гибнут почему-то больше мужчины и молодые.

31 декабря. Ходила на рынок. Встретила вчерашнюю даму и купила у нее еще три плитки шоколаду, по той же цене. Лулу пошел к себе на службу за деньгами, карточками и какой-нибудь кашей из столовой. Но каши получил только 50 гр., больше не было из-за отсутствия воды и света. Варя тоже пошла за карточками в Политехнический инст[итут]. Трамваи стоят.

Сегодня в нашем доме замерз водопровод. У нас в доме за это время умерло 9 человек. На улицу нельзя выйти, чтобы не встретить гроб, который везут на санках, вручную. Днем был жестокий обстрел из орудий всего города.

Пообедали супом из жмыховой муки и на второе по 200 гр. хлеба, который я выменяла на свою материю. Один ломоток съели с горчицей, один без ничего и один намазанный немного сгущенным молоком. Потом, как обычно, легли отдохнуть, погасив коптилку. Вспоминали, как встречали Новый год раньше. В начале 11-го встали, зажгли коптилку. Достали все, чем думали встретить Новый год, и начали ждать полночи. Без десяти зажгли елочную свечу, чтобы было посветлее. Выпили по 1/2 рюмочки водки и закусили кусочком хлеба с горчицей. В 12 час. чокнулись рюмкой хорошего старого вина, 1/2 бутылки которого у нас уцелело, и затем пили настоящий кофе с соевым молоком. Вместо сахара взяли «в примазку» сгущенного молока. Съели еще по маленькому кусочку хлеба и прянику.[73] И потом, в довершении всего, по рюмке, еще папиной, очень сладкой малиновой наливки и по кусочку того шоколада, который мне утром удалось купить. Все это было непривычно вкусно и сытно, а главное скрашивалось той хорошей домашней атмосферой, которая у нас была. Потом легли и, поговорив немного, довольные уснули.

1 января 1942. Новый год. Что-то он принесет нам? Сегодня мороз больше 25°. На рынок не пошла — побоялась мороза. Около 12 час. пришла соседка и принесла нам 400 гр. хлеба, который она достала по 120 руб. Мы страшно обрадовались. Деньги сейчас в счет не идут — надо главное выжить. На то, что дают по карточкам, требуются гроши, а больше их тратить некуда, как на еду, по спекулятивным ценам.

2 января. Говорят, сегодня ночью была тревога и недалеко от нас бомбили, но мы ничего не слышали, проспали. Опять мороз больше 25°. В комнатах стало холоднее, что тяжело переносится. Руки не шевелятся от холода. Положение города кошмарное. Его трудно представить человеку, не испытавшему нашей осады. Лулу принес хлеба на 2 дня и получил бюллетень еще до 7-го. Идет борьба за жизнь. Стараемся одеться теплее, чтобы не расходовать силы на согревание. Добываем пищу, не смущаясь ценой и не жалея вещей, экономим силы.

3 января. Ходила на рынок; обменять ничего не удалось, но встретила свою даму и опять купила у нее одну плитку шоколада, большую за 150 р. Вчера Алекс[андра] Михайл[овна] достала по карточкам пшена себе, и нам 600 гр. на первую декаду. У нас давно не было доброкачественной муки и потому радость.

4 января (Воскресенье). Сегодня погода помягче, но сильный ветер. Закуталась и пошла на рынок в надежде купить еще шоколаду. Мобилизовала все оставшиеся ресурсы.[74] Там я наткнулась на человека, который продал мне около 100 гр. шпика за 130 р. Это такая радость и такая удача, почти то же, что выиграть двести тысяч. Сегодня поэтому у нас будет чудный обед: пшенная каша и третья часть этого шпика. Еще удалось купить и шоколадную плитку за 160 р.

От Киры письмо, что она благополучно переехала через Ладожское озеро, «где многие нашли себе могилу». Не было ли это в ту ночь, когда я видела [во сне сестру] Женю? Сегодня вдруг затор с хлебом. Где огромнейшие очереди, а где его вовсе нет. Нютя утром стояла за ним 4 1/2 часа, а Лулу днем тоже 4 часа.

Сегодня умерла Наталия Капитоновна. Слабела все эти дни, и сегодня не проснулась утром. В доме еще одна женщина умерла — уже 11 человек! Вообще положение в городе ужасающее. Трамваев уже две недели нет. Воды почти нигде нет. Люди собирают снег. Смертность ужасная: говорят, чуть ли не больше 5 тысяч в день. Бани закрыты из-за отсутствия воды и часто, поэтому же, [закрыты] столовые. На улицах теперь часто видишь, как везут покойников без гроба, просто запеленутых. Детей в очагах так плохо кормят, что один врач сказал, что они уже питаются за счет своих клеток, а потому 80 % из них обречены на вымирание. Недалеко от нас, на углу Радищева и Солдатского пер[еулка] два дня стоял на салазках брошенный гроб с покойником. Лулу видел, как двое шатающихся людей вели под руки третьего, молодого, еще более слабого. Наконец, бросили его тут же на тротуар и сели рядом в изнеможении. И много, много еще таких ужасающих сцен, о которых можно бы написать тома.

5 января. Ходила на рынок. Купила еще одну плитку шоколада за 160 р. Теперь надо ждать, когда Лулу получит деньги по бюллетеню. Обмен идет очень туго. Варе удалось получить за пачку табаку 12 листов желатину. Мне удалось обменять кое-что из серебряных вещей. Нютя и Александра Михайловна с 7 ч. утра стояли в очереди, чтобы получить что-либо мясное, полагаю­щееся на первую декаду. Но в час дня объявили, что котлеты будут только тем, кто не получил еще в декабре, и они ушли ни с чем.

Днем был артиллерийский обстрел города.

6 января (Сочельник). Сочельник. Нынче первый раз елки не будет. За последнюю неделю мне удалось кое-что достать, благодаря чему у нас сегодня роскошное меню. Варим остатки шпика, который едим уже третий день. Варим его, разрезая на куски, и туда же высыпаем рис, оставшийся у нас еще из запаса. Вышла чудная маслянистая и, что очень важно, жирная каша, в достаточном количестве. Лулу еще, по случаю праздника, берет ломоток хлеба, на его «мужской аппетит», как я говорю. На второе у нас тоже роскошное блюдо. Две неполных чайных ложки оставшегося какао, сваренное с малым количеством воды и большим количеством соевого молока. Едим его каждый с одним круглым пряником и по чайной ложке сгущенного молока. Его осталось еще на один такой раз. Вкусно все это до невероятия. Потом, как обычно, легли. Днем был сильный артиллерийский обстрел города, о котором объявили даже по радио, которое по большей части молчит. Вечером опять чудное угощение: настоящий кофе с соевым молоком, пряник, половинка чищеного грецкого ореха и чайная ложка меду. После этого выпили по 2 рюмки наливки из розы. Чудная, сладкая, еще папина. На этом кончились наши наливочные запасы. Съели пополам плиточку шоколаду в 55 гр. и легли спать. И благодаря тому, что эту неделю мы немножко больше ели и три дня имели жиры, мы спали самым прекрасным образом.

7 января. Хлеба не прибавили, но он стал повкуснее — в него мелят разную крупу, которую никому не дают [по карточкам]. Лулу ушел в диспансер. Ему продлили бюллетень до 13-го. В диспансер приходят люди и там из-за слабости остаются. В амбулатории, в ожидании приема к врачу, на днях умерло 4 человека. Больницы переполнены. В них перестали топить и едва кормят. Сегодня у нас еще праздничный обед: суп из пшена с ложкой морковного пюре (консервы) и по 1/2 плитки шоколада с галетой. Время от времени обстрел города из орудий, сильный, но короткий.

8 января. Лулу ушел к себе на службу получить деньги и попытаться получить кашу в столовой, а я пошла на рынок.

В это время началась сильная канонада, но не долго. На рынке мне не удалось ничего ни продать, ни променять: это делается все труднее и труднее. Совершенно неожиданно, после месяца перерыва, дали электричество. Лулу вернулся домой уставшим от такого длинного путешествия пешком. Комнату, в которой они обыкновенно сидели и работали, он нашел покинутой. Весь пол и столы покрыты слоем льда, на стульях сосульки. Чертежи, работы, все брошено. Из 40 сослуживцев его цеха на работу выходит один. Кто эвакуировался, кто уже умер, кто по бюллетеню. Все страшны до неузнаваемости. Люди лет 30-ти похожи на сморщенных серолицых старичков.

На Невском и др[угих] улицах ни трамваев, ни автомобилей. Рельсы занесены снегом. Все магазины закрыты, включая Гостиный Двор.

В булочных вертятся подозрительные люди, которые норовят украсть хлебную карточку, а то и вырвать из рук хлеб, что случается сплошь и рядом. Публика перестала верить в прибавку хлеба и обилие продуктов в ближайшее время. Женщины открыто бранятся на улицах.

Вечером тот же батюшка отпел Наталию Капит[оновну].

9 января. Ходила на рынок — опять ничего. Из съестного никто ничего не продает и не меняет. Сегодня Наталию Капит[оновну] похоронили. Варя и Нютя завернули ее в байковый платок, привязали к доске и на салазках повезли [на кладбище] на Охту. На гроб нет ни сил, ни средств. В доме умерло всего теперь 16 человек. Наша жизнь ужасна. В грязи, т. к. воды нет. Копоть от печки лежит на всем. В одной комнате спим, едим, готовим и все «что требуется». Температура около 15°, т. к. есть еще не украденные дрова, чем далеко не многие могут похвалиться. Мы очень кутаемся, кровь не греет. Вода везде замерзла. Берем снег и растапливаем. Собак и кошек всех съели, так что снег относительно чист. Мы его еще пропускаем через воронку с ваткой. Вот так и живем. Электричества опять нет.

10 января. Ходила опять на рынок. За две пачки папирос получила 50 гр. хлеба и этому очень рада. Мы выпили кофе и Лулу ушел [в магазин] за хлебом, т. к. я теперь боюсь его брать, чтобы не вырвали [у меня из рук]. Затем пошел за соевым молоком, которое ему продолжают давать через диспансер.

11 января (Воскресенье). Утром ходила на рынок, удалось 6 коробочек папирос обменять на 180 гр. хлеба. Весь день провели дома. Лулу говорит, что надо беречь силы, минимально двигаться, набираться тепла. Этим мы бережем силы и будем меньше страдать от ужасного недоедания. В городе творится что-то ужасное. В магазинах по карточкам не дают ничего, и люди мрут и мрут. Над нами в квартире вымерла целая семья Захаровых — 7 человек! Нютя видела на углу Ковенского и Восстания брошенный труп, запеленутый во что-то. Это кошмар, не поддающийся описанию.

Готовим в печке обед. Из тех жалких ресурсов, которые имеются в нашем распоряжении, Лулу старается придумать что-либо вкусное и интересное. Он говорит, что тогда это лучше усвоится. На обед сделали ломтики хлеба, поджаренного на касторовом масле с гарниром из 150 гр. лапши и капли капусты, которую Лулу два дня тому назад принес из столовой. Потом было желе из соевого молока с чайной ложкой меда в прикуску.

12 января. Стоят сильные морозы. Вчера было 30°, а сегодня хотя и 25°, но сильный ветер. На рынке ничего не обменяла. В магазинах пусто. Лулу ушел за хлебом и соевым молоком, но молока не принес, оно опоздало [поздно привезли] и была большая очередь. Пойдет завтра, получит все сразу.

13 января. Сегодня канун Старого Нового года. На рынке удалось обменять папиросы на 200 гр. хлеба. Лулу ушел в диспансер, где получил бюллетень до 20-го и продление на соевое молоко. В диспансере мороз. Пальто не снимают. Доктор через 3—4 пациента идет греть руки у печурки. Чернила почти замерзли. Больных очень мало. Врач сказала, что больше половины ее пациентов лежит и не может дойти до диспансера. Ей приходится к ним ходить, а она сама едва держится от слабости на ногах. На улицах народа все меньше и меньше. Две недели абсолютно никаких выдач.[75] Люди питаются хлебом: рабочие 350 гр., остальные по 200 гр. В столовых дают один суп: вода с несколькими листьями хряпы или ложкой дуранды, а вырезают за него 12 1/2 гр. крупы. Хватает не на всю декаду. Сегодня очередь за хлебом. С утра вдруг стали давать вместо крупы всем муку и сразу в булочных затор. Дают муку сразу на две декады и по 200 гр. А кто ел в столовых — и того нет. Александра Мих[айловна] стояла в очереди и получила сразу на всех нас. Она очень худеет и страшнеет. На нашу долю вышло 600 гр. — это нам большое подспорье. Лулу пошел за своим молоком, а я за хлебом. Мне давно не приходилось бывать в очередях, и я нашла большую перемену. Раньше люди болтали об обещанных прибавках хлеба или о какой-либо ерунде. Сейчас большинство молчит, а если кто говорит, то о том, кто дома лежит от слабости, сколько у кого народу умерло и все в этом роде. Ходит прилично одетая старушка, потерявшая карточки, и слезно умоляет дать ей хоть кусочек хлеба. Все молчат, у всех каждая крошка на счету, у большинства кто-нибудь дома уже лежит. Вдруг визг: кричит [другая] гражданка. У нее мужчина вырвал из рук 200 гр. хлеба, которые только что она взяла с прилавка.

Мы пообедали супом из пшена, соли и перца, и желе из соевого молока с капелькой меда. Полежали в темноте, как всегда, и после уютной беседы встретили Старый Новый год, не дождавшись полночи. Встреча была великолепная. Сперва выпили по последней 1/2 рюмки водки и закусили ломтиком хлеба с горчицей. Потом пили настоящий кофе с соевым молоком и одной монпансье из тех, которые 19 лет тому назад собрала и спрятала в малюсенькую коробочку наша Нелличка, и которые Лулу берег до сих пор. Потом мы съели по одной галете и по кусочку шоколада — 50 гр. пополам. Посидели, поговорили. Лулу вскочил и вытащил еще по 1/2 галеты и еще по
такому же кусочку шоколада. И потом, после небольшого антракта, еще по 1/2 галеты и еще по кусочку шоколада. Решили и насладиться и немного подкрепиться. Легли, поговорили и чудно спали до утра.

14 января. Большой мороз. Лулу видел пожар Гостиного Двора и еще одного дома.[76] Воды нет, пожарные гасить не могут. В городе горят каменные дома. Пламя вырывается из всех окон, никто не гасит, и они сплошь выгорают.

Вчера речь Попкова по радио — нашего председателя совета.[77] Пытался все свалить на железнодорожников, но признается, что мы в осаде. В общем подвоза нет и ничего нет. Люди слабеют и умирают.

15 января. Сегодня невероятные очереди за хлебом, т. к. он не везде есть. Ходит слух, что будут давать мукой, т. к. пекарни не имеют больше топлива. Людей на улице все меньше и меньше. Лулу пошел в 11 часов за хлебом и стоял за ним 3 часа. Принес соевое молоко. Это такая нам поддержка. Сегодня у нас на обед лепешки из муки, которую нам дали с капелькой гарнира из риса и на второе желе из соевого молока. Легли спать в половине девятого. Пальбы совсем не слышно.

16 января. Сегодня Лулу пошел вместе с Варей за хлебом. Встал в 6 час. утра, вернулись к 10 час. Везде безумные очереди за хлебом. Народ слабеет, ропщет и не верит ни в какие прибавки. В магазинах не дают ничего. Говорят, хлеб у спекулянтов сто`ит уже 500 руб. кило! Я ходила сегодня на рынок и один военный за коробочку папирос в 10 штук дал мне 50 гр. хлеба.

17 января. Ходила на рынок. Принесла опять 50 гр. хлеба за пачку папирос. Заходила Елена Леонтьевна. Рассказывала, что люди едят студни из ремней и столярный клей. В больнице у них холод — не топят. Лежат все ослабевшие больные. Кормят их вкусно, но микроскопическими порциями. За хлебом очереди меньше. Одна женщина рассказала Лулу, что ее 13-летний сын так ослаб, что ходит только на четвереньках. И вся публика только о том и говорит: о больных, расслабленных и умерших родных.

Сегодня Алекс[андра] Михайл[овна] пошла в 7 час. утра и принесла всем по карточкам мясных консервов. На нас двоих, на 10 дней, дали 150 гр. — это маленькая горка на кофейном блюдечке.

18 января. Утром Лулу вынес помои, принес воду, дров на 2 дня, т. к. завтра ему идти в длинное путешествие — регистрировать на службе продовольственные карточки. Проверяют, нет ли «мертвых душ». Идти надо лично, даже у кого бюллетень. Варя должна идти пешком в Политехнический институт. А через три дня надо вновь идти туда же и нести справку о своих иждивенцах, а потом, числа 30-го, за самими карточками.

Купила 200 гр. хлеба за 100 р. Зашла Марина. Она больше не ночует [у нас], теперь не обращают внимание [на то,] кто где прописан, и она опять живет у тетки. У Марины бюллетень. Говорит, в амбулатории сидят два замерших, закутанных врача и очередь таких же пациентов. Градусников никому не ставят и никого не осматривают, а говорят, «слабость», и тут же дают бюллетень на 4 дня. Весь город слабеет и мор усиливается.

Покойников просто бросают на улицах, или подбрасывают к больницам. Марина говорит, что на днях у них громили хлебную лавку. Хлеб вырывают на улице из рук. Говорят, из-за него бывали и случаи убийств. Сегодня, в 6 час. утра, в хлебной очереди, одна гражданка сказала Нюте, что только что на ее глазах, на ул. Восстания, четверо мужчин затащили 10-летнюю девочку в подъезд, «чтобы ее съесть». Девочка плакала и просила ее не губить. Гражданка нашла милиционера и повела его туда. Чем кончилось, не знает.

19 января. Сегодня купила плитку шоколада уже за 250 р. Все это на тот день, если ничего не дадут и есть совсем будет нечего. Положение в городе ужасное. Лулу ходил сегодня, чтобы прорегистрировать свои карточки. Заодно принес два супа из своей столовой; вода с ложкой кислой капусты. За это отрезают по 12 1/2 гр. крупы за суп (а норма нынче 100 гр. на 10 дней). Но т. к. мы абсолютно никаких овощей не видим, то он и взял. Опять трое его сослуживцев умерло, молодежь в возрасте 30 лет. Одному сослуживцу при нем стало худо, искали камфару. Другой живет уже на службе, т. к. ходить от Московского вокзала до ул. Герцена уже не в силах. Все двигаются медленно, говорят медленно. Лулу вернулся домой только в пятом часу. Сейчас же затопил печку. На него очень действует холод. Сейчас же делается усталым, голодным и слабым. А у печки приходит в себя. Это такая благодать, что мы имеем возможность отапливаться. Решили после такого путешествия сделать обед посытнее, и он вышел роскошным. На первое согрели один из супов. На второе поджарили на касторке ломтики хлеба, на который положили по крошке все тех же мясных консервов для вкуса и столовую ложку риса[78] на гарнир. Вкусно и сытно. Потом выпили еще по чашке [соевого] молока. Мы его не кипятим, но сильно греем, от чего оно делается гуще и почему-то сладкое. Пьем в прикуску с тремя маленькими делянками (дольками. — Т. А.) шоколада. Потом мы по обыкновению отдыхали и беседовали. Лулу очень интересно говорит, у него удивительно ясный ум и логичное мышление. Мы так понимаем друг друга во всем и такие у нас хорошие дружеские отношения. Я всегда была близка к своим детям, а это страшное время особенно нас сблизило [с сыном].

Время сейчас прямо кошмарное. Все чаще и чаще встречаются покойники, запеленутые как мумии. Встречаешь их на каждом шагу. Жуть берет, когда подумаешь, что еще недавно это были молодые, живые существа. Но об этом стараешься не думать. Все заняты одной мыслью, убежать, убежать от смерти, которая гонится за всеми, как стая голодных волков.

20 января. Лулу был в диспансере. Его направили свидетельствоваться на временную инвалидность во ВТЭК. По закону больше двух месяцев по бюллетеню хворать нельзя, надо тогда идти на временную инвалидность.

21 января. Сегодня днем Лулу пошел на ВТЭК. Вошел в абсолютно темное помещение, где толпились какие-то люди. Спрашивает: «Это ВТЭК?» — «Какого вы района?» — «Дзержинского». — «Завтра, а половине 9-го». Лулу вернулся домой. День прошел как обычно. На улице очень холодно. У нас, несмотря на ежедневную хорошую топку, днем бывает градусов 10—12. Лулу очень страдает от холода, чувствует себя уставшим, голодным и слабым. Как комната нагревается, отходит. Конечно, это от недостатка жиров.

22 января. Утром Лулу ушел во ВТЭК. Входит. Из мрака женский голос: «Нет ли у вас спичек?» Спичек у Лулу не оказалось. Подождали. Пришла гражданка, у которой оказались спички, и свечка была зажжена. Голос оказался [принадлежащим] уполномоченной Дзержинского района, которая записывала всех пришедших на комиссию. Пришло всего 4 человека, т. к. большинство из назначенных так ослабели, что придти были не в состоянии. Явились два врача, мужчина и женщина. Лулу был в пальто с поднятым воротником. Его не осматривали и дали 3-ю группу инвалидности на 1 год и выписали завтра на работу. Инвалид имеет право на укороченный рабочий день. Завтра он пойдет на службу, а потом опять будет стараться получить бюллетень, т. к. он слишком слаб, чтобы ходить пешком на службу и целый день там ничего не есть. После 2-х месяцев болезни надо хотя бы на один день выйти на работу. Таков закон.

Вечером Александра Мих[айловна] и Нютя вернулись из Смольного, где навещали свою тетку[79], и сказали, что толпы нарядной публики группами стоят там с багажом и ждут очереди уехать. Вещи везут на военных грузовиках, выкрашенных в белый цвет, а люди едут в шикарных автобусах. Что идет какая-то таинственная эвакуация, о которой слышно, как они говорят.

23 января. Сегодня встали рано и Лулу пошел на свою службу. Вышел в 8 ч., чтобы попасть к 9 ч. Но там он почти никого не застал, кроме двоих живущих на службе, за невозможностью ходить. Кто пришел в 10 ч., а кто и позже, в зависимости от того, кто на сколько ослабел и как далеко живет. Все забились в одну комнату, где температура –7°. Топливо кончается. Делать что-либо нет никакой возможности. Руки стынут, — не только чертить, карандаш держать не могут. Начали топить печку. Похватали рейсшины, пресс-папье со столов и все это начали жечь. Все жмутся у огня. Дамы занимаются штопаньем чулок. Кое-кто поджаривает хлеб на крышках от жестянок. Все выглядят ужасно. Закутаны, видны одни носы. Все вялы, безучастны, говорят медленно, с расстановкой. А ведь еще так недавно это все [были] жизнерадостные молодые люди! Отпустили, наконец, всех в 4 часа (5 1/2 ч.). В начале шестого Лулу был уже дома. Сейчас же он затопил печку, мы сготовили обед и начался наш вечерний уют.

24 января. Жуткий мороз –30 °C и сильнейший ветер. Комнаты остывают несмотря на топку. Сегодня хлеб прибавили. Рабочим 400 гр., служащим 300 гр., иждивенцам 250 гр.

У нас большое горе. Умер Котик! Прямо не верится. Этот молодой и всем интересующийся человек. Лучший друг детства Лулу. Пришла его жена, сегодня в 4 ч. дня и сообщила. Умер от истощения. Последнее время они оба работали малярами по окраске чердаков огнеупорной краской. Это давало им 1-ю категорию. Кончилось тем, что у Котика опухли ноги и он получил бюллетень. Сегодня утром в 7 ч., не просыпаясь, он уснул навек.

Это был лучший друг Лулу, сын моей любимой покойной сестры. И мы не имеем возможности не только его похоронить, но и проститься. Мы оба слишком ослабели и идти пешком к 5-ти углам, подниматься на 5-й этаж не можем. Никого это уже не спасет, а нас может увлечь туда же [в могилу]. Лулу говорит, что Котик для него жив и таким останется. У Лулу очень сильный характер и много воли.

Конец февраля (Смерть сына). Я бросила писать дневник. Наступил такой кошмар, который затмил всё и отбил всякую охоту, что-либо писать. Но надо его закончить.

Из-за отсутствия воды в городе наступил перебой с выпечкой хлеба. Три дня население мерзло и стояло в очередях с 2-х час. ночи, иногда до 4-х ч. дня, чтобы получить свой хлеб. Мороз завернул более –25 °C. Это доконало многих. Мор усилился. 2-го февраля умерла Варя. В феврале умирало до 30 тысяч в день!

Лулу заболел колитом. Почувствовав слабость, он лег. Вдруг он заметил свое страшное исхудание. Я бросилась искать, где и что обменять на продукты. Мы ничего не жалели и спускали за гроши все, лишь бы спастись. Мы не голодали, как другие. Мы что-то ели, но не то, что надо, и не в достаточном количестве и, сами того не подозревая, медленно шли у гибели. Один раз Лулу сказал мне: «Мы не ели, а играли в еду».

И вот тут среди этого ужаса и кошмара, по милости Божией, неожиданно люди стали приходить нам на помощь.

Первым был Леонид Иванович[80], о котором вдруг вспомнил Лулу. Я бросилась к нему. Застала его жену и просила передать ему, что прошу его, в память моего мужа, помочь мне спасти моего сына. Он в тот же вечер был у нас и так тепло отнесся и энергично принялся помогать. Достал нам конины, витаминов и другие редкости. Имея ответственную работу и мало времени, он стал ежедневно посещать нас. Он делал все, что было в его силах.[81] Он обещал взять Лулу в марте с собой на станцию Низовую[82], во вновь организуемое подсобное хозяйство. Лулу жил этой мыслью.

Вторым человеком была наша соседка Никитина.[83] Когда Лулу нужна была диета, у нее неожиданно явилась оказия что-то купить, и она бежала к нам. Стоило Лулу опечалиться, что мне трудно ходить в магазин и стоять в очереди, она тут же, влекомая какой-то силой, уже стояла в наших дверях и по собственной инициативе предлагала все брать за меня.

Третьей была Елена Леонтьевна. Она, хотя ей было и трудно, заходила к нему после работы в госпитале, и то принесет кусочек булочки, то какого-нибудь лекарства, которого сейчас нигде нет.

В это время с Лулу стал происходить огромный душевный переворот. Появилась непривычная ему мягкость в обращении со всеми, глубокое раскаяние в прежних поступках, ласковость и необычайная нежность и заботливость со мною. Наступило нравственное перерождение: глубокая вера, религиозность, полная покорность воле Божией. Я его спросила: «Люленька, у тебя всегда была такая вера или это теперь пришло?» Он ответил: «В душе всегда была, но как я увидел смерть в лицо, так стало особенно сильно». Он говорил, что слишком надеялся на свой разум, а надо было надеяться на что-то другое. Что его мучает, что он не так жил; что в его жизни было много эгоизма, что, может быть, Господь его за это наказывает. Он стал очень мягок со всеми, все время думал, как бы кому помочь. Но он страстно хотел жить, он говорил, что его так все интересует, у него такая жажда деятельности, которая так долго была задавлена, что 3-х жизней, кажется, ему на это не хватило бы. Его интересует все: его специальность, музыка, фотография, сельское хозяйство, естественные науки, военное дело. Он страстно любил природу. Знал французский, немецкий и английский языки; начал изучать итальянский.

У него появились легочные явления, и когда телом он стал крепнуть, вынырнул скрытый в нем туберкулез, ухудшил состояние и свел неожиданно в могилу.[84]

С утра у него появляется много мокроты, и он сказал: «Вот всё что-нибудь не ладно. Сегодня всё получше, а вот откашляться не могу. Сил нет».

Он сел, откашлялся. Но сейчас же появились новые хрипы. Я не сразу поняла, что это отек легких. Он понял это раньше меня, т. к. попросил дать ему последнюю рюмку вина, которую он хранил на экстремальный случай. Потом попросил дать ему кофе.

Спрятал руки под одеяло и сказал, что пульс слаб. Но что рукам тепло и самому ему тоже. Я испугалась и хотела побежать за медсестрой, [живущей] в нашей доме.

Лулу был в полном сознании и совершенно спокоен. Он сказал: «Брось, не бегай. Посиди лучше со мной». Он лежал на боку и ласково и любовно на меня смотрел. Он сказал, что совсем не страдает и у него ничего не болит. Просил меня сжечь его юношеские и детские сувениры. Он говорил, что очень любит меня, и когда я сказала, что эти 3 месяца я была особенно счастлива, благодаря его ласке, любви и заботе, он сказал, что очень этому рад. Он был все время совершенно спокоен и ясная, ласковая улыбка светилась в его глазах. Я видела спокойные смерти, но я не видела, чтобы умирающие так улыбались.

Не страдая физически, я надеюсь, что с такой улыбкой он не мог страдать и душевно. Я хотела вспрыснуть ему камфару. Он сказал: «Зачем? Продлить на какие-нибудь два часа». Но видя, что я хочу этого, дал свою руку. Он сказал: «Я устал, и мне уже это надоело» <…> На мои надежды, что он еще поправится, сказал: «Нет, это было бы чудо, а чем мы его с тобой заслужили?»

Он просил позвать ему священника, причастить его, но это сейчас было невозможно. При его такой вере и таком желании, я верю, что Ангелы причастили его. Потом он закрыл глаза и утих. Все было кончено.

Это было 6/19 февраля 1942 г. в 2 ч. дня.

8/21 февраля умерла Александра Тихоновна (когда-то Шушу), в апреле — Елизавета Константиновна и 29 апреля — Ольга Сергеевна.

Умерли почти все мои друзья и знакомые. При встрече с кем-нибудь узнаешь, что умерли целые знакомые семьи.

Что было потом, о том лучше не только не писать, но стараться не думать и забыть. Для потомства, для тех, кто не пережил это, будет интересное время для изучения; но для нас, несчастных, которые все это перенесли и которым еще суждено жить, хотя вряд ли много будет таких, [лучше] забыть, забыть, хотя это и невозможно.

Это дает горечь навсегда и не дай Бог никогда и никому быть когда-либо в нашем положении!

Такова была Воля Божия!

Аминь.

 

 

1. По-видимому, записки «Начало войны 1941 г.» были написаны Н. Н. Епанчиной в эвакуации и вставлены Н. А. Вейсом при переписке дневника как своеобразное предисловие.

2. Алексей Алексеевич Епанчин (10 (22) октября 1858 — 14 декабря 1941) — брат Гавриила Алексеевича Епанчина. Учился в гимназии К. Мая (1870—1872). Окончил Пажеский корпус, офицер лейб-гвардейского Преображенского полка. Вышел в отставку по причине сильной близорукости. Впоследствии был чиновником Министерства финансов, тайный советник. До 1917 имел усадьбу в Гатчине на Георгиевской ул. (ныне — Лейтенанта Шмидта). В 1920 переехал в Гатчину, в свой дом на Театральной улице. Некоторое время работал в Палате мер и весов. С 1924 — зам. директора Гатчинского исторического музея, где в 1925 принимал сына известного изобретателя Альфреда Нобеля Роберта и дал в его честь обед. Первая жена — Софья Николаевна (1864—1906); вторая жена (с 1910) — Мария Александровна (1878—1941). Скончался в блокадном Ленинграде, похоронен на Большеохтинском кладбище.

3. Николай Иванович Карлов — врач, друг семьи Епанчиных. В «Дневнике» Н. Н. Епанчиной указана дата его смерти: 15 декабря 1941. Есть основания считать, что речь идет о докторе медицины Николае Ивановиче Карлове (5 (17) февраля 1866 — 1941). На январь 1905 старший врач 5-го е. и. в. генерал-адмирала Алексея Александровича экипажа, в первой половине того же года прикомандирован к 18-му флотскому экипажу. В 1905 старший врач крейсера I ранга «Светлана». Участник Цусимского боя (1905); после гибели крейсера был поднят из воды. Статский советник (06. 12. 1911), старший врач Гвардейского экипажа (17. 12. 1907—1916). Работал врачом в блокадном Ленинграде, где и скончался. Проживал по адресу: пр. Володарского (Литейный),
д. 57, кв. 18.

4. Константин Александрович Вейс (17 (30) октября 1905 — 24 января 1942) — племянник Нины Николаевны Епанчиной, сын Евгении Николаевны и Александра Константиновича Вейсов. Окончил строительный институт, инженер-строитель; в 1931 читал лекции студентам института. Перед войной работал в «Гипрошахте» (Ленинград). Скончался от истощения в блокадном Ленинграде, место захоронения неизвестно. Проживал по адресу: ул. Рубинштейна, д. 23, кв. 37.

5. Точное время выхода обращения В. М. Молотова в эфир — 12 ч. 15 мин. 22 июня 1941.

6. Мария Александровна Епанчина (рожд. Вереха, 1878—1941) — вторая жена (с 1910) Алексея Алексеевича Епанчина, дочь черниговского дворянина и мирового судьи Александра Николаевича Верехи. Выпускница Императорского Павловского института. Дочери: Варвара и Анна (Нютя). Скончалась в блокадном Ленинграде, место захоронения неизвестно.

7. Ирина Михайловна (Ируся) — родственница по линии мужа Нины Николаевны.

8. Епанчины проживали в Ленинграде в Ковенском переулке, д. 22, кв. 5.

9. Ольга Сергеевна Кокошкина — близкая приятельница Нины Николаевны Епанчиной.

10. К началу войны в СССР существовало ограничение по отпуску товаров в одни руки. 18 июля 1941 правительство вынуждено было ввести карточную систему снабжения, отпуская товары строго по нормам. Торговля начала осуществляться в основном в рамках карточной системы.

11. Кира Александровна Володарская (рожд. Вейс, 24 ноября (7 декабря) 1913, Либава — 22 декабря 1983, Ленинград) — племянница Нины Николаевны Епанчиной, дочь ее сестры Евгении Николаевны и Александра Константиновича Вейсов. В 1932 окончила 5-ю трудовую школу Ленинграда, в 1939 — 2-й Ленинградский медицинский институт, после окончания которого была направлена для работы в детские ясли Володарского района. В ноябре 1939 была мобилизована и направлена на финский фронт. Служила начальником санитарной службы 208-го отдельного противотанкового дивизиона. После окончания войны с апреля по июнь 1940 прошла курсы усовершенствования врачей Ленинградского военного округа, затем, вплоть до демобилизации в январе 1941, служила врачом 274-го стрелкового полка 24-й стрел-
ковой дивизии. После демобилизации вернулась на работу в детские ясли № 79. В июне 1941 была вновь мобилизована и направлена на Ленинградский фронт. Служила ординатором терапевтических отделений (ТО) полевых подвижных госпиталей (ППГ) № 2236 (до апреля 1942) и № 92 (до декабря 1942), затем назначена начальником ТО ППГ № 92. В марте 1943 была переведена в терапевтический ППГ № 2082 в качестве начальника ТО. С августа 1943 служила в должности начальника терапевтического ППГ № 2228 Ленинградского, 2-го Прибалтийского и 2-го Дальневосточного фронтов. Великую Отечественную войну закончила в Курляндии, Вторую мировую — на острове Сахалин. После войны продолжала военную службу, сначала на должности врача-ординатора эвакогоспиталя № 281 Ленинградского военного округа, затем на должности начальника ТО спецгоспиталя № 261 УМВД ЛО (Управления Министерства внутренних дел Ленинградской области). Уволена в запас 02. 03. 1948 в звании капитана медицинской службы. С мая 1948 работала младшим научным сотрудником Научно-исследовательского института физиотерапии и курортологии, врачом-специалистом в в/ч 27205 (1952—1959), одновременно младшим научным сотрудником в/ч 70170 (1957—1959). С мая 1959 и до конца своей жизни работала в Областной клинической больнице в должности старшего ординатора 3-го терапевтического отделения. Автор трудов по электрокардиографии и механокардиографии, напечатанных в в/ч 70170. Совместно с Е. В. Гембицким опубликовала работу «Некоторые вопросы клиники и диагностики плевритов» (в сборнике, посвященном 25-летию Областной клинической больницы). Награждена орденом Красной Звезды (1945), медалями «За боевые заслуги» (1944), «За оборону Ленинграда» (1943), «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.» (1945), «30 лет Советской армии и флота» (1948), «В память 250-летия Ленинграда» (1957), «Двадцать лет победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.» (1966), «Тридцать лет победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.», «50 лет Вооруженных сил СССР» (1969), «60 лет Вооруженных сил СССР» (1978), «Ветеран труда» (1977). Похоронена на Южном кладбище.

12. Детский очаг — детский сад с продленным днем пребывания. Детские очаги впервые стали организовываться в период Первой мировой войны как мера в борьбе с безнадзорностью и беспризорностью детей.

13. Сестра Ирины Михайловны (Ируси), родственница по линии мужа Нины Николаевны.

14. 30 июня 1941 совместным Постановлением Президиума Верховного Совета СССР, Совета народных комиссаров СССР и Центрального комитета ВКП(б) был образован Государственный Комитет Обороны (ГКО) во главе с И. В. Сталиным.

15. Противовоздушная и противохимическая оборона.

16. Поселок в Лужском районе Ленинградской области.

17. Неточно. 10 июля 1941 в целях обеспечения централизованного и более оперативного управления вооруженной борьбой постановлением Государственного Комитета Обороны СССР № 10 Ставка Главного Командования была преобразована в Ставку Верховного Командования. Ее возглавил председатель Государственного Комитета Обороны (ГКО) И. В. Сталин.

18. Железнодорожная станция (ныне — в Маловишерском районе Новгородской области).

19. Жилищно-арендное кооперативное товарищество.

20. Вечером и ночью 23 июля 1941 при бомбежке серьезно пострадал Московский метрополитен. Пострадало более 100 человек, из которых 60 погибло. Метро восстанавливали двое суток.

21. Алексей Васильевич Володарский (14 (27) ноября 1905 — 30 марта 1960, Ленинград) — муж (c 1932) Киры Александровны Володарской. Инженер-технолог. До войны работал в Ленинграде на заводе «Ильич», перед самой войной перешел в Научно-исследовательскую лабораторию абразивов и шлифования (НИЛАШ). 01. 09. 1942 был мобилизован, попал на Ленинградский фронт. Всю войну прослужил рядовым красноармейцем, сначала в 221-м армейском запасном стрелковом полку, где прошел первоначальное обучение, затем в 228-м отдельном ремонтно-восстановительном батальоне автомобилей при курсах младших лейтенантов Ленинградского фронта. Был слушателем этих курсов, но по причине тяжелого ранения звания младший лейтенант не получил. После выздоровления в сентябре 1943 был направлен для продолжения службы в 267-й запасной стрелковый полк 42-й армии, осуществлявший, в частности, охрану подвижных полевых госпиталей. 17. 07. 1945 демобилизован. После войны вплоть до самой смерти работал начальником технического отдела завода «Ленгазаппарат № 4». Награжден медалями «За оборону Ленинграда», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.», «В память 250-летия Ленинграда». Похоронен на Большеохтинском кладбище.

22. См.: Протоколы Военного совета обороны Ленинграда по строительству укрепительной полосы вокруг г. Ленинграда от 24, 25, 26 июля 1941 (Блокада в решениях руководящих партийных органов Ленинграда. 1941—1944 гг. Сб. документов. Постановления бюро ленинградских горкома и обкома ВКП(б), стенограммы заседаний / Отв. сост. К. А. Болдовский. Ч. 1. Июнь 1941 г. — март 1942 г. СПб., 2019).

23. Наталья Степановна Смирнова-Вейс (5 (18) сентября 1909 — после 1987) — жена Константина Александровича Вейса, племянника Нины Николаевны. Окончила архитектурный факультет Всероссийской академии художеств. Архитектор. На 27. 07. 1943 — в в/ч 18402, прораб Управления оборонительного строительства № 29. Награждена медалью «За оборону Ленинграда» (1943), орденом Отечественной войны II степени (1987). В последние годы, вероятно, проживала в г. Остров (Псковская обл.).

24. Ольга Михайловна Вейс (рожд. Беклемишева, 22 апреля (5 мая) 1913, Алупка — 17 ноября 1995, С.-Петербург) — жена (с 29. 07. 1932) Николая Александровича Вейса. В 1928 окончила 7 классов 28-й Советской школы г. Ленинграда. С 1931 по 1935 училась в Вечернем рабочем энерготехникуме. Одновременно работала младшим техником в Центральной радиолаборатории Ленинграда (1934—1935). В начале 1935 была вынуждена оставить работу и учебу вследствие заболевания эндокардитом. С этого момента до мая 1942 находилась на иждивении мужа. С мая по июль 1942 работала (в качестве рабочего) в подсобном хозяйстве Ленэнерго. 29 июля 1942 вместе с мужем и Н. Н. Епанчиной была эвакуирована из Ленинграда в Уфу эшелоном Ленэнерго. Перед эвакуацией прошла обследование в поликлинике № 35 (13. 07. 1942), которая подтвердила необходимость эвакуации (диагноз «Дистрофия 2-й степени и скорбут»). В Уфе работала в охране подсобного хозяйства ГСИЭИ (29. 06.—10. 10. 1943), в награду за свой труд помимо денежных выплат получила 200 килограмм картошки. С декабря 1943 по август 1944 работала техником отдела 31 завода № 697. 17. 07. 1944 родила сына Александра. С этого времени и до кончины мужа находилась на его иждивении. Похоронена на Южном кладбище.

25. Марина Иосифовна Колышко (1911—1965?) — бывшая жена Алексея Гаврииловича Епанчина и невестка Н. Н. Епанчиной.

26. Поселок Толмачево с 1 августа 1941 по 10 февраля 1944 находился в оккупации.

27. Город Кингисепп был оккупирован 14 августа 1941 войсками 18-й армии группы армий «Север» (освобожден от захватчиков 1 февраля 1944 г.).

28. Мария Михайловна Беклемишева (15 (28) июля 1906 — 1984) — сестра Ольги Михайловны Вейс, жена Валентина Георгиевича Паукера. В 1928 окончила Государственный художественно-промышленный техникум, архитектор. Во время Великой Отечественной войны работала в военном госпитале, в эвакуации — на заводе в Казахстане; затем прорабом, инженером и на других должностях в Ленинграде. Награждена медалью «За доблестный труд в Великой Оте­чественной войне 1941—1945 гг.». До войны и после нее, до 1950 включительно, проживала по адресу: ул. Некрасова, д. 45, кв. 17.

29. Исторический район Красного Села. 11 сентября 1941 был захвачен немецкими войсками; тамошняя Воронья гора использовалась для обстрела Ленинграда (освобожден 19 января 1944).

30. Гатчина (тогда — Красногвардейск) была оккупирована немцами с 13 сентября 1941 по 26 января 1944.

31. Начальник административно-хозяйственного отдела предприятия, на котором работает Лулу; его имя в дневнике не называется.

32. Станция и поселок в Колпинском районе Ленинграда.

33. Валентин Георгиевич Паукер (18 (31) 1906, д. Ялошенино Черниговской губ. — 15 февраля 1942) — муж Марии Михайловны Беклемишевой. Архитектор. Во время Великой Отечественной войны — командир роты 122-го стрелкового полка 13-й стрелковой дивизии. Погиб на поле боя у д. Коколево Ленинградской области. Похоронен в братской могиле, расположенной в Ленинградской области в д. Кондакопшино.

34. Анна Алексеевна Епанчина (26 июля (8 августа) 1913, С.-Петербург — 19 мая 1995, Муром) — дочь Алексея Алексеевича Епанчина и его второй жены Марии Александровны. Окончила Ленинградское музыкальное училище, теоретический факультет Ленинградской консерватории. С 1937 по 1942 — педагог-теоретик в Ленинградском музыкальном техникуме (училище). Эвакуирована из блокадного Ленинграда 26. 02. 1942 в Кострому, где лечилась. Трудилась в Тамбовской области и в г. Электросталь. В сентябре 1943 поселилась в Муроме, где в декабре того же года при ее деятельном участии была открыта музыкальная школа, стала ее первым директором (находилась на этой должности до 1 октября 1948). Вся дальнейшая жизнь до 1989 была связана с этой музыкальной школой (завуч, преподаватель теории, музыкальной литературы и фортепиано). Похоронена на Вербовском кладбище в Муроме. В 2003 музыкальной школе № 1 Мурома присвоено ее имя. Сын — Епанчин Александр Александрович (1948—1998), краевед.

35. Тайцы — поселок в Гатчинском районе Ленинградской области.

36. Знаменская церковь (Церковь во имя Входа Господня во Иерусалим) была закрыта в 1938 и в марте 1941 взорвана. На ее месте — павильон станции метро «Площадь Восстания» (открыт 5 ноября 1955).

37. Исторический район Гатчины, на востоке города.

38. Деревня в Ломоносовском районе Ленинграда. С сентября 1941 по январь 1944 была оккупирована германскими войсками.

39. Поселок Ульяновка в Гатчинском районе, Белоостров — Курортный район.

40. Когда в сентябре 1941 вокруг Ленинграда сомкнулось кольцо блокады, Обуховский завод продолжал работать, став частью фронта. Завод выдержал не одну бомбежку: с 4 сентября 1941 по 1944 по нему было выпущено более 3,5 тысячи артиллерийских снарядов, сброшено более 500 крупных и несколько тысяч зажигательных авиабомб.

41. «Угроза окружения Ленинграда катастрофически нарастала, чему не могли эффективно противодействовать войска Ленинградского фронта. В Директиве Ставки ВГК № 001513 Воен­ному совету Северо-Западного направления говорилось о недостатках в военных действиях Ленинградского фронта. 1 сентября 1941 г.: „Ставка считает тактику Ленинградского фронта пагубной для фронта. Ленинградский фронт занят только одним — как бы отступить и найти новые рубежи для отступления. Не пора ли кончать с героями отступления? Ставка в последний раз разрешает вам отступить и требует, чтобы Ленинградский фронт набрался духу честно и стойко отстаивать дело обороны Ленинграда. И. Сталин, Б. Шапошников“. С 4 сентября 1941 г. противник начал массированный артиллерийский обстрел города и систематические налеты авиации. 5 сентября было полностью упразднено Главнокомандование Северо-Западного направления. Войска Ленинградского фронта возглавил маршал Советского Союза К. Е. Ворошилов, бывший командующий генерал-лейтенант М. М. Попов стал начальником штаба фронта. Таким образом, была завершена централизация руководства всей обороной города — все функции управления войсками были сосредоточены в руках командования Ленинградского фронта. Прорвавшись 8 сентября через станцию Мга к Шлиссельбургу, немецко-фашистские войска отрезали Ленинград от суши. Началась блокада» (Кантор Ю. З. Эвакуация из Ленинграда до и во время блокады // Побратимы. СПб., 2019. С. 10—54).

42. Варвара Алексеевна Епанчина (28 мая (8 июня) 1912, Гатчина — 2 февраля 1942, Ленинград) — дочь Алексея Алексеевича Епанчина и его второй жены Марии Александровны. Училась в Оболенской гимназии. С 1933 и во время блокады работала зам. зав. библиотекой Ленинградского политехнического института; в июле—августе 1941 участвовала в строительстве противотанковых рвов, заграждений и блиндажей вокруг города, в те же дни вместе с другими сотрудниками библиотеки готовила для отправки эшелоном в Томск наиболее ценные издания библиотеки, оборудование лабораторий и кафедр института. Умерла в блокадном Ленинграде, похоронена на Пискаревском кладбище.

43. Наталия Капитоновна — няня сестер Варвары и Анны Епанчиных, жила в их семье. Умерла в блокадном Ленинграде.

44. Станция неподалеку от Гатчины.

45. Невский пр., д. 119.

46. Тосненский район Ленинградской области.

47. Наталия Владимировна Превлоцкая (1873—1943) — подруга Нины Николаевны Епанчиной. Умерла в блокадном Ленинграде. Проживала по адресу: Ковенский пер., д. 11, кв. 10.

48. Нефтебаза «Красный нефтяник» располагалась на ул. Салова, д. 34. 8 сентября 1941 произошла первая массированная атака на Ленинград: налет начался в 18 ч. 55 мин. За два часа немцы сбросили на город 6327 зажигательных и фугасных бомб. Вспыхнуло 178 пожаров. Во время тушения огня на нефтебазе «Красный нефтяник» противник обрушил на боровшихся с огнем бойцов 126 снарядов.

49. 8 сентября 1941.

50. С 1936 — ул. Маяковского.

51. Район Советских улиц, очерченный Невским проспектом (от Александро-Невской лавры до площади Восстания), рекой Невой, Лиговским проспектом и улицей Моисеенко.

52. День памяти святого благоверного князя Александра Невского, защитника земли Русской.

53. На юго-западе Ленинграда.

54. Станция Лигово (тогда — Урицк). 19 сентября 1941 был оккупирован германскими вой­сками, а деревня Лигово осталась под контролем Красной армии, ее немногочисленное население в октябре 1942 большей частью было эвакуировано в поселок Парголово.

55. Мельничный Ручей — станция железной дороги (ныне в одноименном микрорай­оне города Всеволожска Ленинградской области). В годы Великой Отечественной войны там были развернуты эвакуационный приемник № 138 (1941), полевой подвижной госпиталь № 731 (1941),
инфекционный госпиталь № 855 (1941), полевой подвижный госпиталь № 2205 (1941), госпиталь для легкораненых № 2582 (1943).

56. 23 сентября 1941 состоялся налет люфтваффе на Кронштадт, городу нанесены большие разрушения, тяжело поврежден линкор «Марат» и другие корабли, разрушен Морской завод.

57. Синопская (с 1952).

58. Елена Леонтьевна — медсестра, знакомая Нины Николаевны Епанчиной.

59. Правильно: Всевобуч (всеобщее военное обучение) — система обязательной военной подготовки граждан в СССР.

60. Хряпа — нижние листья капустного кочана, лежащие на земле.

61. Народный дом императора Николая II (Александровский парк, д. 4), нынешний Планетарий, кинотеатр «Великан» (позже — Мюзик-холл) и построенное в 1933—1936 на месте сгоревшей в 1934 части здание Театра им. Ленинского комсомола (ныне — Театр «Балтийский дом»).

62. Лесной участок — ближайший пригород Петербурга, сформировавшийся в XIX и начале XX века вокруг территории Лесного института. Дал название современному Лесному проспекту.

63. С 1929 по 1961 — г. Сталино (ныне — г. Донецк).

64. Боткинские бараки — историческое название инфекционной Александровской барачной больницы в память С. П. Боткина на Миргородской ул., д. 3 (ныне — Клиническая инфекцион­ная больница им. С. П. Боткина).

65. 27 января 1949, в пятую годовщину снятия блокады, Ломанский переулок получил статус улицы и был назван ул. Смирнова в честь Николая Александровича Смирнова (1911—1941), комиссара стрелкового полка народного ополчения, погибшего в бою при защите Пулковских высот. С 4 декабря 1979 — ул. Комиссара Смирнова.

66. Мука из кукурузы.

67. Примечание Н. А. Вейса: «Черный кофе, вермишель, по 100 гр. в день, сладкая наливка — всё, конечно, из запасов [Н. Н. Епанчиной]».

68. Подсолнечный жмых.

69. Санкт-Петербургские градские богадельни (ул. Смольного, 4а), в которых с 1920-х располагался психоневрологический диспансер (интернат).

70. Умершая в возрасте 47 лет сестра Евгения Николаевна Вейс (рожд. Беклемишева).

71. День памяти дочери Елены (Нелли) и сестры Евгении Николаевны.

72. 21—22 декабря — день зимнего солнцестояния.

73. Примечание Н. А. Вейса: «Жмыховая мука, сгущенное молоко, настоящий черный кофе, пряники, наливка и вино — всё это еще запасы [Н. Н. Епанчиной]».

74. Примечание Н. А. Вейса: «Незадолго до этого столяр, делавший гроб Алек[сею] Алекс[еевичу], купил у них часть их мебели».

75. Примечание Н. А. Вейса: «Не точно. Продуктов завозили мало и, может быть, даже не повсюду, в результате очень многие остались ни с чем, это факт, но не весь город».

76. Гостиный Двор загорелся 14 января 1942 г. в 03 ч. 30 мин. утра.

77. Петр Сергеевич Попков (1903—1950) — председатель исполнительного комитета Ленинградского городского Совета (1940—1946). Член Комиссии по вопросам обороны Ленинграда (с 1941), член Военного совета Ленинградской армии ПВО (с апреля 1942). Арестован по «Ленинградскому делу» (13. 08. 1949) и расстрелян. Реабилитирован (30. 04. 1954).

78. Примечание Н. А. Вейса: «Запас [Н. Н. Епанчиной]».

79. Вероятно, речь о Градских богадельнях (ул. Смольного, 4а), в которых с 1920-х располагался психоневрологический диспансер (интернат).

80. Леонид Иванович — знакомый покойного мужа Нины Николаевны Епанчиной.

81. Примечание Н. А. Вейса: «Имею основание думать, что он действовал не совсем бескорыстно».

82. Очевидно, станция Низовская в Лужском районе Ленинградской области.

83. Примечание Н. А. Вейса: «Подозреваю, что и здесь была заинтересованность».

84. Примечание Н. А. Вейса: «Это, конечно, не совсем так. Активизация болезни произошла значительно раньше и была вызвана истощением от голода».

 

 

Публикация, подготовка текста, вступительная заметка и примечания

Татьяны Акуловой

Научный редактор В. Г. Смирнов, доктор исторических наук,
директор РГАВМФ
 Смотреть номер:
Лауреаты премии журнала "Звезда" за лучшие публикации 2023 года

Николай Вахтин

Переписка Веры Пановой и Давида Дара.
Октябрь—декабрь 1944 года (№ 7)

Борис Колоницкий

«Управляемый хаос» и образование СССР.
Государство, порожденное Гражданской войной? (№ 11)

Александра Свиридова

Проще в роще. Фанг-шен. Рассказы (№ 1)

«Возвращенец». Беседы с Николасом Ильиным (№ 7)

Пятно на фоне. Рассказ (№ 10)

Анастасия Скорикова

Цикл стихотворений (№ 6)

ЗА ЛУЧШИЙ ДЕБЮТ В "ЗВЕЗДЕ"

Павел Суслов

Деревянная ворона. Роман (№ 9—10)

ПРЕМИЯ ИМЕНИ
ГЕННАДИЯ ФЕДОРОВИЧА КОМАРОВА

Владимир Дроздов

Цикл стихотворений (№ 3),

книга избранных стихов «Рукописи» (СПб., 2023)

 Подписка:

Подписка на журнал «Звезда» оформляется на территории РФ
по каталогам:

«Подписное агентство ПОЧТА РОССИИ»,
Полугодовой индекс — ПП686
«Объединенный каталог ПРЕССА РОССИИ. Подписка–2024»
Полугодовой индекс — 42215
ИНТЕРНЕТ-каталог «ПРЕССА ПО ПОДПИСКЕ» 2024/1
Полугодовой индекс — Э42215
«ГАЗЕТЫ И ЖУРНАЛЫ» группы компаний «Урал-Пресс»
Полугодовой индекс — 70327
ПРЕССИНФОРМ» Периодические издания в Санкт-Петербурге
Полугодовой индекс — 70327
Для всех каталогов подписной индекс на год — 71767

В Москве свежие номера "Звезды" можно приобрести в книжном магазине "Фаланстер" по адресу Малый Гнездниковский переулок, 12/27
 Новые книги издательства "Журнал «Звезда»":

Владимир Дроздов - Рукописи. Избранное
Владимир Георгиевич Дроздов (род. в 1940 г.) – поэт, автор книг «Листва календаря» (Л., 1978), «День земного бытия» (Л., 1989), «Стихотворения» (СПб., 1995), «Обратная перспектива» (СПб., 2000) и «Варианты» (СПб., 2015). Лауреат премии «Северная Пальмира» (1995).
Цена: 200 руб.
Сергей Вольф - Некоторые основания для горя
Это третий поэтический сборник Сергея Вольфа – одного из лучших санкт-петербургских поэтов конца ХХ – начала XXI века. Основной корпус сборника, в который вошли стихи последних лет и избранные стихи из «Розовощекого павлина» подготовлен самим поэтом. Вторая часть, составленная по заметкам автора, - это в основном ранние стихи и экспромты, или, как называл их сам поэт, «трепливые стихи», но они придают творчеству Сергея Вольфа дополнительную окраску и подчеркивают трагизм его более поздних стихов. Предисловие Андрея Арьева.
Цена: 350 руб.
Ася Векслер - Что-нибудь на память
В восьмой книге Аси Векслер стихам и маленьким поэмам сопутствуют миниатюры к «Свитку Эстер» - у них один и тот же автор и общее время появления на свет: 2013-2022 годы.
Цена: 300 руб.
Вячеслав Вербин - Стихи
Вячеслав Вербин (Вячеслав Михайлович Дреер) – драматург, поэт, сценарист. Окончил Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии по специальности «театроведение». Работал заведующим литературной частью Ленинградского Малого театра оперы и балета, Ленинградской областной филармонии, заведующим редакционно-издательским отделом Ленинградского областного управления культуры, преподавал в Ленинградском государственном институте культуры и Музыкальном училище при Ленинградской государственной консерватории. Автор многочисленных пьес, кино-и телесценариев, либретто для опер и оперетт, произведений для детей, песен для театральных постановок и кинофильмов.
Цена: 500 руб.
Калле Каспер - Да, я люблю, но не людей
В издательстве журнала «Звезда» вышел третий сборник стихов эстонского поэта Калле Каспера «Да, я люблю, но не людей» в переводе Алексея Пурина. Ранее в нашем издательстве выходили книги Каспера «Песни Орфея» (2018) и «Ночь – мой божественный анклав» (2019). Сотрудничество двух авторов из недружественных стран показывает, что поэзия хоть и не начинает, но всегда выигрывает у политики.
Цена: 150 руб.
Лев Друскин - У неба на виду
Жизнь и творчество Льва Друскина (1921-1990), одного из наиболее значительных поэтов второй половины ХХ века, неразрывно связанные с его родным городом, стали органически необходимым звеном между поэтами Серебряного века и новым поколением питерских поэтов шестидесятых годов. Унаследовав от Маршака (своего первого учителя) и дружившей с ним Анны Андреевны Ахматовой привязанность к традиционной силлабо-тонической русской поэзии, он, по существу, является предтечей ленинградской школы поэтов, с которой связаны имена Иосифа Бродского, Александра Кушнера и Виктора Сосноры.
Цена: 250 руб.
Арсений Березин - Старый барабанщик
А.Б. Березин – физик, сотрудник Физико-технического института им. А.Ф. Иоффе в 1952-1987 гг., занимался исследованиями в области физики плазмы по программе управляемого термоядерного синтеза. Занимал пост ученого секретаря Комиссии ФТИ по международным научным связям. Был представителем Союза советских физиков в Европейском физическом обществе, инициатором проведения конференции «Ядерная зима». В 1989-1991 гг. работал в Стэнфордском университете по проблеме конверсии военных технологий в гражданские.
Автор сборников рассказов «Пики-козыри (2007) и «Самоорганизация материи (2011), опубликованных издательством «Пушкинский фонд».
Цена: 250 руб.
Игорь Кузьмичев - Те, кого знал. Ленинградские силуэты
Литературный критик Игорь Сергеевич Кузьмичев – автор десятка книг, в их числе: «Писатель Арсеньев. Личность и книги», «Мечтатели и странники. Литературные портреты», «А.А. Ухтомский и В.А. Платонова. Эпистолярная хроника», «Жизнь Юрия Казакова. Документальное повествование». br> В новый сборник Игоря Кузьмичева включены статьи о ленинградских авторах, заявивших о себе во второй половине ХХ века, с которыми Игорь Кузьмичев сотрудничал и был хорошо знаком: об Олеге Базунове, Викторе Конецком, Андрее Битове, Викторе Голявкине, Александре Володине, Вадиме Шефнере, Александре Кушнере и Александре Панченко.
Цена: 300 руб.
 Где купить?
На сайте «Издательство "Пушкинского фонда"»


Национальный книжный дистрибьютор
"Книжный Клуб 36.6"

Офис: Москва, Бакунинская ул., дом 71, строение 10
Проезд: метро "Бауманская", "Электрозаводская"
Почтовый адрес: 107078, Москва, а/я 245
Многоканальный телефон: +7 (495) 926- 45- 44
e-mail: club366@club366.ru
сайт: www.club366.ru

Почта России
ГЛАВНАЯ О ЖУРНАЛЕ КНИГИ БИБЛИОГРАФИЯ КУПИТЬ КОНТАКТЫ
© 2006-2024, ЗАО «Журнал „Звезда”». Все права защищены.
Использование материалов без разрешения редакции "Звезды" запрещено
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Роскомнадзора ПИ № ФС77-45485 от 22 июня 2011 г.