НОВЫЕ ПЕРЕВОДЫ
Давид Маградзе
Метафера[1]
Фрагменты поэмы
ИДЕЯ
Моя идея и задача века —
Спасенье в гражданине человека.
ПОСВЯЩЕНИЕ
Григолу Орбелиани
Дозвольте обратиться, князь Григол,
Почтенный генерал от инфантерии,
К Вам обращая слабый свой глагол,
Надеяться могу по крайней мере я,
Что, снизойдя, как герцог де Бехар
Когда-то к полунищему идальго,
Вы, восприняв с улыбкой скромный дар,
Любезный князь, пребудете и далее,
Как прежде, покровителем искусств
И вечным благодетелем поэтов,
Взлетевших над толпою вихрем чувств,
Не льстящих новоявленным клевретам.
Я в «Mezzo» отсылаю эту вязь
Поющих строк, но всем биеньем сердца
Я жду от Вас благословенья, князь,
Как некогда идальго ждал от герцога.
Так окажите милость, генерал,
Познавший в жизни радости и беды,
К ногам своей Луизы де Реналь
Слагавший бесподобные победы.
Вы шли Кавказом, как небесный гул,
Гнездом осиным трепетал аул,
И веера красавиц трепетали,
Вас привечая в триумфальной зале.
Как друг Вы были приняты в дворцах,
Дивился царь невиданным талантам,
И молния, сверкая в небесах,
На Вашу грудь стекала аксельбантом.
Вы шли, мой князь, по улицам родным
В распахнутом мундире утром рано,
Чтоб снова жить по хартии духана,
В котором рядом князь с мастеровым!
…Тифлисом пахнет. Это запах наш.
Здесь Запад всё же сходится с Востоком.
Я Киплингу, неправому глубóко,
Пошлю с их встречи фоторепортаж.
Но есть сомненья, где поставить вехи:
Один кричит, что у гнезда фазана,
Тот отдал предпочтение Мейдану,
Тот — «паркингу ослов» вблизи Метехи.
…Из Сатио рыбак под вечер поздно
Несет улов. Былого света нет,
И слезы льют младенческие звезды
На луг пожухших Ваших эполет.
Вас сдал Иасе Палавандишвили[2].
И что ж потом? Тюремный мрачный кров.
Потом — прощенье. Тут Вы поостыли
Немного под порханьем вееров.
И всё же снизойдите, милый князь,
Как герцог де Бехар — к тому идальго.
Я в «Mezzo» шлю поющих строчек вязь,
А Вам несложно их послать и далее.
Когда набатный колокол забыт,
Зовут стихи на поле новых битв.
Так помогите, князь! По крайней мере,
Отдайте эту рукопись в печать,
Чтобы смогли читатели узнать
О мною сочиненной «Метафере».
АПЕРИТИВ
Dr. Глонти
— Такой-то год и из такой-то местности.
В его букете чуется шафран,
Отдушка бузины слышна уместная,
И вольной солью дышит океан,
И «до» трепещет, «до-диез» сменяя, —
Один глоток, потом второй глоток, —
И отдаленно чудится папайя, —
Так сомелье подводит свой итог.
Я думаю: не чашу ли Грааля
Они нашли? Не сказка ль эта быль?
За тыщу евро?! Господи, едва ли
Столь драгоценной может быть бутыль.
Кто горести иль радости доверится,
Кто знает тайну хлеба и вина,
Тот постигает, что in vino veritas —
И ни к чему блудливая цена.
В святой Синод я обращусь за истиной
Как стихотворец и христианин:
Неужто же на благо евхаристии
Пойдет вино, которое поистине
Дороже всех на белом свете вин?
Был Моисей одет в хитон обычный,
И в скромный плат укутан был Христос,
И Dolorosa, вечный путь к величью,
Был, словно правда, и кремнист, и прост.
Элита — так мне кажется и верится —
Те, кто к лозе склонился в тишине,
Кто поле пашет с потом на спине,
А мудрый афоризм — in vino veritas —
Нисколько не относится к цене.
…Ворота. Погреб. Чувства так знакомы,
Трещит очаг, а ты перед огнем
Вина простого выпьешь по-простому —
И снова возвратишься в отчий дом.
Первая глава. ДЕТСТВО
…Здесь — мама, и глаза ее, как зеркало,
Там — ночь, тревога, страхи без конца…
Два мира — просветленный и померкший —
Разделены границей плеч отца.
Вторая глава. МОСТ
Так разыгралась у меня изжога,
Что виски заедать я начал содой.
Альбер Камю мне в гости шлет «Чужого»
За то, что моду я не славлю одой.
Нрав сделался каким-то незнакомым:
От виски с содой — в сердце постоянство.
Не показался я чужим чужому,
Камю несет ответственность за пьянство.
Давай же вместе пить за Еву станем,
Пусть и не в тренде возносить ей славу,
Но если стан ее на нотном стане —
Ладонь от «до» до «до» берет октаву,
Merci, Мерсо! Нам в одиночке тяжко,
Но выход есть — так отыщи его ты,
Чтоб дверь судьбы раскрылась нараспашку,
Бетховену нужны четыре ноты.
А мне довольно горьких слез во взоре
И вод морских в бушующем Босфоре,
Чтоб написать соленое словцо,
И в поднебесном солнечном просторе
Душа, как аист, сделает кольцо.
Эпиграф к этим строчкам: «Посторонним
Вход строго воспрещен». Да будет так,
Всех тех мы не допустим и прогоним,
Кому хоть чем-то мил солярный знак.
А те, кто троллит, — разлетайтесь пó ветру,
Я вычислил и вас, как дважды два,
И прямо говорю свои слова —
Ведь, слава Богу, существует Poetry,
Которая всегда во всем права.
Стихи и Время — это дело тонкое.
Дорога непроста и далека,
Но рукопись улыбкой цыганенка
Сияет из заплечного мешка…
Я, в этом мире доверяя разуму,
Вник в сущность стихотворного процесса:
Стихи, конечно, пишутся по-разному,
Но в идеале все-таки — как месса.
Что настоятельно (не наставительно)
Еще хочу сказать о лит. процессе я:
Как хлеб с вином во плоть и кровь Спасителя,
Слова преображаются в поэзию.
Чтоб стала строчка раздуваться парусом,
На лодке слова я гонюсь за ветром.
Нет лучшего лекарства против старости,
Чем древность вечно-Нового Завета.
Лишь Божья милость, явленная в нем,
Мне силу бури одолеть поможет,
Со смертью жизнь соединив мостом
Красивее Босфорского, быть может.
…Легчает тело, превращаясь в прах,
На вес души, которой было живо.
Течет в соленых, словно кровь, словах
Соленость волн Босфорского пролива.
Третья глава. ВИД ИЗ ОКНА
Через таможню в царство Божье
Я контрабандой пронесу
Лишь вид на церковь на Мтацминде
Из окон дома моего.
Пятая глава. МЕТАФЕРА
Черный квадрат —
Живая метафера
Жестокого разрыва временного
Меж лампой и электровыключателем.
Шестая глава. УБИЙСТВО
Эй, Казимир, постой-ка, без тебя
В кромешной тьме никто не разберется.
В битком набитом зале ждет судья,
Чтоб слушать дело об убийстве солнца —
Умышленном, известном с давних пор.
— Постойте, фигурант, не торопитесь, —
Листает протоколы прокурор,
В которых мельком упомянут Витебск.
Но мраком скрыты умысел и цель.
— Зачем, Малевич, вы пошли на это?
Ведь даже всем известный Рафаэль
Отнюдь не избегал дневного света.
Как на экране сдохшего TV,
Вещаешь ты из черного квадрата.
Ты киллер солнца, как ни назови
Твои резоны или постулаты.
Улик и показаний — завались,
Давно пора призвать тебя к ответу,
Ведь никаких предшественников кисть
Не отрицала солнечного света.
Пусть импрессионистов, не секрет,
Противники досель сурово судят,
Но если Бог сказал: «Да будет свет!» —
То ты ему ответил: «Да не будет!»
…Но, впрочем, лишь сильней сияет нимб
От терний,
И в музеях обветшалых
Ты смог квадратом сумрачным своим
Добавить света в выставочных залах.
Гасите люстры! Лампочки — долой!
Пусть в сумраке, повсюду распростертом,
Портрет нагой натурщицы живой
Читается отныне натюрмортом.
В афере этой истина живет.
Идя от экспоната к экспонату,
Турист, как воин, молча отдает
Честь светлой памяти
Кромешного квадрата.
Одиннадцатая глава. БОГАЧ
Привет, весь берег стал теперь privat,
Ты ото всех сумел отмежеваться:
Всё то, что огорожено, — твое,
Всё остальное с этих пор — чужое.
Так, для себя воздвигнув прочный свод,
Теряют люди связь с небесным сводом.
Шестнадцатая глава. ВЫБОР
— Иль время…
— Иль Ты, о Боже…
Семнадцатая глава. МЕДЕЯ
Кровь на лице — как патина на бронзе.
Убили Пазолини ночью поздней,
А может быть, иначе —
Ранним днем,
Едва он потянулся за Руном.
Идет Медея полосой прибоя
И тешит ноги нежною волною,
А за Медеей — медиа толпою
Торопятся, боятся не догнать.
На нервах царь. Взволнованы соседи.
Но первая на всей планете леди
Их всех не хочет даже замечать.
Писаки BBC и CNN
Спешат за ней с урчанием гиен:
«Вы нам не согласитесь ли ответить,
Как нынче поживают ваши дети?»
Но не слышны ей голоса шакальи,
Она идет по берегу всё далее,
Не проявляя к прессе интереса.
Ей Время нипочем — при чем тут пресса?
А мне Медея дарит вязь созвучий,
В костер души подкидывая сучьев.
Слепых видеокамер объективы
Не могут видеть истинного дива,
Им не запечатлеть средь бела дня
Священных искр небесного огня.
По влажному песку вдоль кромки вод
Идет Медея. У ее дороги
Начало есть, но нет конца в итоге,
Поскольку в вечность путь любви ведет.
Сменяется барокко модернизмом,
А власть от Бога — парламентаризмом,
Она же вечно пробует стопой
Всегда бегущий к берегу прибой,
И ветер треплет кудри ей, и в них
Цветет букет фиалок полевых,
И живы в фиолетовых соцветьях
Воспоминанья горькие о детях.
Поскрипывают весла аргонавтов.
Мотив колхидский будет жить и завтра.
Я ухожу за горизонт, куря
(Что он недостижим — считают зря).
Хвалу хочу воздать я, как умею,
Всему, что жизнью подлинной живет.
Медлительно медвяная Медея
По подиуму берега идет.
Царица, снизойдите, воля ваша,
Я весь промок: то снежит, то дождит.
В моих руках — серебряная чаша,
В которой праздник жизни не бурлит.
Прошу тебя, царица, дай мне право
Стихи свои отправить в небеса,
А мне за это небо даст time travel —
И это правда, а не чудеса.
Вот что, царица, думаю про Время я:
Оно давно попало мне под власть.
Пусть к черту слава катится и премии —
Лишь бы Медея в полуночной темени
Со мной вдоль моря под руку прошлась.
Восемнадцатая глава. СВОБОДА
Следом за ласточкой — верьте не верьте —
Вырвусь из клетки, свободу найду
И на наречье жизни и смерти
Подлинник неба переведу.
Перевод Николая Голя
1. Неологизм, контаминация слов «метафора» и «афера». — Ред.
2. Грузинский князь, брат гражданского губернатора Тифлиса, сообщивший царским чиновникам о заговоре 1832 — попытке некоторых видных представителей грузинской аристократии восстановить независимость Грузии и возвратить на престол династию Багратиони.
