ВОЙНА И ВРЕМЯ

Ирина Толстухина

Письма из Партизанского края

Много лет у нас на даче в глубине шкафа лежала связка старых писем. Пока были живы родители, мы, дети, не прикасались к ней. Не сразу после ухода из жизни родителей решились раскрыть пакет; в нем хранилась переписка папы с родными, в том числе 47 писем 1942—1944 годов, посланных из Партизанского края.^[1] Многие написаны карандашом, на сгибах бумаги слова читаются трудно, но основной текст хорошо виден.

Мой отец, Иван Павлович Толстухин, родился в Петербурге в 1911 году, перед Великой Отечественной войной работал механиком на одном из ленинградских заводов. В первые дни войны записался добровольцем, но был направлен на курсы подготовки партизанских кадров. Выпуск его радистом не был случайным: как и многие в 1930-е годы, папа был страстным радиолюбителем, выписывал несколько технических журналов, сам собрал солидный радиоприемник, способный принимать многие станции; во время финской кампании служил связистом. С февраля 1942-го по март 1944 года папа воевал рядовым в составе Второй^[2], а затем Седьмой^[3] партизанских бригад на территории Ленинградской области; в нее входили тогда нынешние Псковская и Новгородская области. Радист в условиях партизанской борьбы был необходимым, важнейшим специалистом, это были «уши и глаза» отряда. По рации партизаны сообщали в штаб собранные разведданные, информацию о боях, операциях, потерях, раненых, получали новые задания, помогали принимать самолеты, поддерживали связь с подпольными центрами, принимали сводки Совинформбюро, которые потом размножали и передавали в деревни. Радист нес кроме рации питание к ней, оружие, бое­припасы, вещевой мешок с запасом продовольствия — груз до 40 кг. Когда после марша бойцы отдыхали, у него начиналась самая активная работа. Но папа любил свое дело и гордился им.

Свои письма папа адресовал в Киров^[4], где жили тогда его родители (дедушка вывез семью из Петербурга в Вятку в 1920-е годы во время голода) и младшая сестра Евгения, студентка. В мае 1941 года мама отвезла меня, двухлетнюю, погостить, как предполагалось, к бабушке и дедушке, но я осталась у них на четыре года. Несколько позже в Киров приехали из Ленинграда старшая сестра папы Лидия с сыном Юриком (он был на год старше меня), а затем, уже во время войны, жена старшего брата папы Николая — тетя Фая с двумя малышами. В небольшом доме стало тесно, часто было голодно, но сближало то, что родные люди спасали здесь от войны детей, ждали писем, известий с фронта.

Первое письмо (точнее, открытку) от 8 января 1942 года папа послал в Киров еще из блокадного Ленинграда. Пишет мелким почерком, скупо (на открытке, как и на всех последующих письмах, штемпель «Просмотрено военной цензурой») сообщает о первых потерях семьи — смерти двоюродных братьев: «Дорогие мои родные!.. Я пока еще нахожусь в Ленинграде, но скоро придется и мне поцапаться с немцами... О Васе Кузнецове вы, вероятно, слышали по радио. Геройски погиб. Павлуша скончался». Правда о положении в городе приоткрывается, когда папа с нескрываемой тревогой пишет о маме^[5], ослабевшей после тяжелой блокадной зимы: «Волнует меня и состояние здоровья Зины. Она, пока я здесь, чувствую, что этим держится, но, если мне придется отбыть, ей, вероятно, будет плохо... Зине очень тяжело ходить на работу каждый день в один конец более 10 км, поэтому часто приходится ночевать где-нибудь у знакомых, поближе к работе, или на фабрике. Часто болеет». Мы жили тогда на Петроградской стороне, на Ропшинской улице, дом 4, мама работала химиком на фабрике, выпускавшей пищевые дрожжи и различные добавки, на другом конце города — за Балтийским вокзалом, на улице Шкапина. Я думаю, что папа поддерживал силы мамы своим курсантским пайком.

Перед отъездом папы попрощаться родителям не удалось, и 25 февраля 1942 года он оставляет в квартире письмо, в котором пытается успокоить маму: «Зинуша, родная! Вот я, кажется, и уезжаю. Работать придется в обстановке не очень страшной. Снабжен всем хорошо, одет великолепно, тепло». Папа хорошо понимает, что единственное спасение мамы — эвакуация, поэтому настойчиво объясняет: «Здесь в штабе (Институт Лесгафта) подал заявление о твоей эвакуации. Обещали в первую очередь отправить. Не стесняйся, приходи в штаб прямо вплоть до начальника и настаивай — проси... Следущая партия будет отправляться в первых числах, так что тебе необходимо будет зайти и взять справку о том, что тебя берут для отправки, это для получения эвакоудостоверения. Попытайся получить мою зарплату за декабрь, январь, февраль... Надеюсь, что эвакуация удастся, просись с любой машиной».

Через несколько дней, 1 марта, уже из Тихвина папа посылает открытку в Киров. Его, прожившего в Ленинграде страшную зиму, не оставляет тревога за жену: «Вот я наконец дождался моего направления. Тяжело было уезжать из Ленинграда, оставляя там Зину. Она чувствует себя неважно. С 1 марта не работает. Я принял кое-какие меры для ее эвакуации. Хотелось бы, чтобы она добралась до вас. Как у вас ни плохо, думаю, что вместе с вами ей будет лучше. Или даже где-нибудь около вас. Путь этот тяжел, в особенности для Зины, но хочется надеяться, что она доберется». И печальные вести о родных: «Павлик и дядя Федя умерли, от дяди Мити нет сведений». (Родной брат дедушки Дмитрий Григорьевич Толстухин, немолодой уже человек, не успел уйти до прихода немцев из пригорода Ленинграда, где жил; судьба его так и осталась неизвестной.) И дальше неясная фраза: «В квартире у нас была неприятная история — кража и кое-что похуже. Ну, пока. Будем надеяться на встречу после войны. Берегите мою дочурку. Порой при воспоминании о ней болит сердце». О смысле этого «похуже» мне, уже взрослой, рассказала мама: соседка уморила голодом сына-подростка, использовав для себя его продуктовые карточки.

Открытка от 17 марта 1942 года имеет обратный адрес «Малая Вишера, до востребования». Видимо, здесь находилась тогда база партизанского подразделения. Папа отправляется за линию фронта на оккупированную территорию. Действия Второй ленинградской партизанской бригады, к которой он был прикомандирован, в это время приобрели широкий размах. Партизаны громили фашистские гарнизоны, устраивали диверсии, подрывали железнодорожные пути; операции часто проводили по договоренности с частями Красной Армии. Папа предупреждает родных: «Сегодня направляюсь в небольшой поход... Не волнуйтесь, если я продолжительное время не буду давать известий о себе». И неутихающая тревога: «Я совершенно здоров, только вот мысли о вас и Зине не дают мне спокойно думать о делах. Добралась ли Зина? Или, может быть, она еще в Ленинграде? Так хотелось бы видеть всех вас и в особенности мою дочурку, обнять ее. Наверное, уже большая стала? Хоть бы глазком взглянуть. Кто знает, что может случиться. Умирать я, конечно, не думаю, но война есть война». На лицевой стороне открытки изображены представители четырех родов войск, над рисунком — призыв: «Будь бесстрашен — смелого и пуля боится, и штык не берет!»

Ровно через месяц, 17 апреля 1942 года, отправлено сообщение о возвращении из опасного похода: «Дорогие мои родные, здравствуйте!.. Несколько дней назад вернулся из похода к фрицам. Тяжеловато пришлось, но что поделаешь, война слишком суровая и тяжелая вещь. Теперь ждем дальнейших распоряжений... Как вы живете, где Зина? Все эти вопросы очень волнуют меня. Часто я смотрю на фотографию моей милой дочурки, и мне так хочется ее обнять и знать, как поживает она». Вопросы о дочери (обо мне), просьба беречь ее во всех письмах станут рефреном: это и страх за ребенка, и нить, связывающая с прошлой, довоенной жизнью, и надежда на будущее. Состояние духа партизан поддерживали не только военные удачи, но и вести из дома. Доставку писем и свежих газет обеспечивали летчики, освоившие на Северо-Западном фронте авиатрассу^[6], хотя, конечно, периодические задержки с почтой были неизбежны.

Партизанская жизнь состояла не только из боев, но и из передышек, и тогда рождались такие письма, как от 23 апреля 1942 года: «Если бы не война да знать, что у вас всё в порядке, так это просто наслаждение жить вот так, как мы сейчас в лесу. Весна в разгаре, снега уже нет, разве немного где-нибудь под кустами, в большой тени. Распускается зелень, появляются первые цветочки. Тепло. Вчера прошел дождь, впервые с грозой и громом...» Но тут же мысли, которые не отпускают: «О жизни в Ленинграде имею смутные представления. Частично из радиосообщений, частично из дополнительных источников... Почему-то мне кажется, что Зине не удалось уехать из Ленинграда... Когда-то кончится эта проклятая война».

Из открытки от 5 мая 1942 года становится ясно, что у папы еще нет известий о жене, он беспокоится, пишет в Киров и в Ленинград. Но мама уже пережила эвакуацию, добралась до родных. Я помню день ее появления в нашем доме в Кирове. Незнакомая, очень худая женщина протянула мне на ладони что-то светлое: «Бери, Ирочка, это хлеб тебе». Но я покачала головой: «Неправда, хлеб черный». Хлеба у нас было мало, чаще пекли лепешки из перемолотых картофельных очисток. И еще мама дала мне два белых кубика — сахар: сберегла полученный при переправе через Ладогу паек; это было редкое лакомство.

Но вот наконец на новой передышке в Малой Вишере папа получает письмо от мамы и там же 18 мая 1942 года отвечает ей: «Родная Зинуша, здравствуй! Рад, что тебе удалось выбраться из Ленинграда. Хоть я буду знать, что ты с Ирочкой жива! Крайне обрадован твоему письму. Правда, в нем много неприятных и печальных известий». От мамы папа узнает о смерти родных в Ленинграде, в том числе о смерти Григория, мужа сестры Лидии, отца моего двоюродного брата: «Жаль больше всех, конечно, Юрика. А скольких еще отцов и матерей постигнет та же участь? К смерти я как-то уже присмотрелся и привык, хотя, конечно, умирать раньше времени неохота. Поэтому думаю дорого отдать свою жизнь, если до этого дойдет дело. Был уже в некоторых переделках, но пока всё обошлось благополучно. Приехал на несколько дней отдохнуть, а потом опять поход, опять борьба жестокая, всё усиливающаяся».

Папа постоянно упоминает походы, но не может подробно писать о действиях партизан. Н. И. Афанасьев объясняет особенности этих действий: наши отряды не могли «вести открытый бой на равных с регулярными гитлеровскими частями <,так как> они превосходили и в численности, и в вооружении, и в технике». Успех партизан зависел «от внезапности... умения маневрировать и наносить удары с самых неожиданных направлений».^[7] Потому партизанам приходилось преодолевать большие расстояния пешком, без дорог, ориентируясь по карте, зимой — на лыжах. Старались нанести немцам как можно больший урон: вырезали телефонную и телеграфную связь, взрывали вокзалы и железнодорожные мосты, штабы, склады с боеприпасами, а себе добывали трофеи — оружие, одежду, обувь.

21 мая 1942 года в ответ на мамино папа пишет большое письмо. В нем он признаётся, что мало знал о жизни в Ленинграде после отъезда. Удивлен, что в апреле умерли двое соседей: «Я считал, что самое трудное уже прошло и теперь они выживут». Вновь возвращается к горю маленького племянника, потерявшего отца: «Сколько я вижу ребятишек, лишенных отцов! Поэтому я прежде всего думаю о Юрике <...> ему еще рано было оставаться без отца». Беспокоится о финансовых делах семьи: выплатил ли его завод маме зарплату мужа за несколько месяцев. И наконец рассказывает о своей жизни: «Я по-прежнему здоров. Ни зимние холода, ни слякоть и дождь весенние, из-за которых порой бывал сутками мокрым по горло, не повлияли на меня. Сейчас отдыхаю несколько дней, потом снова «в путь дорожку дальнюю»... Враг коварен и еще силен. С каждым днем борьба становится ожесточенней, поэтому я готовлюсь каждый раз ко всяким неожиданностям... Вот уже двенадцатый месяц жесточайшей войны. Многое читал, слышал, видел в кино о войнах ранних периодов, финскую войну испытал сам, но эта война, кажется, затмит своей жестокостью, величиной разрушения и жертв все предыдущие войны. Многое мне пришлось уже видеть: поля сражений, сгоревшие деревни, беженцев, тыл немцев. Если выпадет счастье вернуться домой, будешь вспоминать всё как какой-то кошмарный сон».

Обычно папа старается писать родным перед каждым новым походом и по возвращении. Вот письмо от 30 мая 1942 года: «Завтра-послезавтра опять поход. Поход тяжелый и опасный, но я не унываю. Как-то уже привык. Говорили раньше, что грешники в аду тоже привыкали настолько, что не хотели идти после в рай... Все-таки помимо того, что я выполняю долг перед родиной, как-то уже даже интересно бродить по занятой врагом территории, творить у него под носом разные дела, которые ему не по душе, правда, не всегда безнаказанно... Береги Ирочку. Я часто вспоминаю о ней и думаю. Как-то сложится ее жизнь? Суждено ли ей увидеть снова своего папу? Если очень долго от меня не будет известий, можешь писать сюда же до востребования Харламову В., у него справиться. Хотя он тоже птица перелетная». В следующих письмах узнаем о полном имени Харламова: Владимир Степанович. Вот этому человеку семья должна была быть благодарна; именно он, когда писем не могло быть, не раз присылал в Киров краткие подтверждения, что папа жив.

Письма в оба конца, естественно, приходили неравномерно, не всегда была оказия. И вот буквально на следующий день, 31 мая 1942 года, папа вдруг «получил сразу три письма и телеграмму... Ваши письма сюда приходят на 11-й день. Ну, бывают исключения... Я считаю это сроком очень неплохим». Вести из дома были невеселыми: в Кирове ухудшилось положение с продуктами. Накормить семью из десяти человек с пятью иждивенцами было трудно. Я помню, что мама часто уезжала в дальние деревни, где меняла белье, одежду на картошку, другие продукты. И папа досадует, что не может помочь, тем более что он сам «почти всегда продуктами обеспечен. Бывают, конечно, моменты, когда приходится день-два, ну даже и больше, поголодать, но это редко и получается из-за характера нашей „работы“... Население живет всё же как-то не так уж плохо. У некоторых есть запасы картофеля, муки, некоторые, имеющие коров, меняют молоко на хлеб, крупы». Папа узнал, что его младшая сестра, студентка пединститута девятнадцати лет, хочет уйти на фронт, и зовет ее к себе: «Вот Женя, шла бы к нам в отряд, вместе бы и били немцев. Она с сансумкой, а я со своей „музыкальной шарманкой“». Так папа называет свою радиостанцию «Север» весом около 10 кг, с которой он сжился, не расставался. И однажды «Северок» спас папу во время обстрела, принял пули в себя; об этом старый партизан рассказывал своим внукам.

В открытке от 1 июля 1942 года папа делится бытовыми обстоятельствами лесной жизни: «Донимают комары хуже немцев. Нет лишь тогда их, когда идет дождь. Погода довольно теплая, но не жаркая. Ночью прохладно, поэтому ватник всё же приходится носить с собой». Места болотистые, и в другом письме опять о той же напасти: «Надоедают непрерывно — днем, ночью, в солнечную и даже дождливую погоду. Руки, шея, лицо изъедены комарами».

Бабушка, трое сыновей которой воевали, уговорила дочь остаться в Кирове, работать в госпитале, и папа откликается на эту новость в письме от 5 июля 1942 года: «Привет Жене. Она молодец, что уделяет внимание раненым. Это большое дело... и для мамы спокойнее». В том же письме папа выражает горькие чувства в связи с гибелью на фронте мужа маминой сестры, капитана Ивана Николаевича Власова.

Изредка к партизанам приходили скупые вести из Ленинграда, и папа спешит поделиться ими с мамой, хотя чувствуется, что не совсем доверяет им. 10 июля 1942 года он пишет: «В Ленинграде жизнь течет нормально. Работают даже кино и театры. Ходят трамваи, но... Но всё же лучше, что вы все в Кирове». В том же письме пишет, насколько это возможно, о жизни своего отряда: «Находимся в очень хорошем, живописном месте. Река, лес и прочие природные прелести. Тишина. Порой можно подумать, что и войны нет. Но всё же скоро придется опять двигаться, „цапаться“ с немцами. Наша борьба всё усложняется, враг бросает против нас большие силы, так как наша братия здорово ему докучает. Летят под откос поезда, взлетают в воздух склады и пр.».

21 июля 1942 года папа пишет сестре из Осташкова: «Женюша! Сегодня получил твое письмо. Спасибо. Как видишь, друзья быстро доставляют. Из Вишеры получил, самолетом. Сегодня маленькая девочка подошла ко мне и говорит: „Дядя, дай хлебушка“. Я ей дал сухарей, сахару. Она так мне напомнила мою дочурку. Берегите ее... Пишите так же, как и писали, или на Харламова».

Перед новым большим походом, 30 июля 1942 года, папа предупреждает маму: «Родная Зинуша! Здравствуй! Через несколько часов я, вероятно, буду уже в другом мире — не социалистическом. Ну, короче, „в гостях“ у фрицев... Держи связь с Харламовым. Он в курсе всех событий будет. Судьба мне улыбалась до этого, надеюсь, что и дальше будет улыбаться». Письмо на листе желтой почтовой бумаги с картинкой в левом верхнем углу — девушка прощается с другом-солдатом. Ниже — куплет из песни: «А всего сильней желаю Я тебе, товарищ мой, Чтоб со скорою победой Возвратился ты домой!» А вот и одна сохранившаяся открытка без даты от нашего доброго связного: «Сообщаю, что он „там“, всё благополучно, жив и здоров... Не волнуйтесь, всё обойдется. Я вас буду информировать... Пишите, что передать ему, только коротко. До свиданья, Харламов».

Путь к месту назначения описан в письме от 4 августа 1942 года: «Как это ни странно, но факт, письмо пишу из тыла немецкого. Нахожусь за линией фронта... Несколько километров одного участка (ну не более 15—17 км) шли около 20 часов, с очень маленькими остановками. Для больших не было ни времени, так как кругом был враг, ни места — шли болотом, проваливаясь то по колено, то по пояс, а то и по горло в воду». Удачные операции против фашистов были бы невозможны без помощи местного населения, которое поддерживало партизан чем могло: «Крестьяне здесь относятся к нам хорошо. Наша братия не пускает в занятые села врагов. Получается своеобразное окружение, внутри которого властвуют советские законы и люди... Такая мирная обстановка... В полях колосится рожь, зреют овощи. Ни выстрела не слышно. Кормят нас крестьяне очень хорошо... Но через день-два всё это будет позади, вокруг будут обобранные до основания жители, которые и хотели бы, да не в состоянии что-либо дать. Снова тяжелый путь, путь к победе или к смерти. Но всё-таки постараемся, чтобы это был победный путь». Тема отношений с населением и противостояния немцам продолжается в письме от 21 августа 1942 года: «Живем мы скромно. Поели много малины, черники. Население подкармливает нас иногда молочком, яичками, овощами. И даже медком... Немцы, иногда пьяные, лезут, как саранча. Вот потому мы здесь пока и сидим, чтобы задержать их продвижение...»

Другая кроме местных жителей опора партизан — друзья. Опасная жизнь за линией фронта учила заботе друг о друге, сплоченности, взаимовыручке. Здесь по-настоящему проверялось чувство товарищества: от надежности друга могла зависеть жизнь. Письмо от 23 августа 1942 года: «Партизанский край. Зинуша дорогая, здравствуй! Сегодня получил радиограмму о том, что вы живы и здоровы. Очень рад, поблагодари Харламова. Пока я в относительной безопасности... Меня оберегают. Ведь я в отряде один (единственный радист. — И. Т.). От меня зависит жизнь всех иногда. А вот на днях убит мой хороший друг, хохол Володя. Часто, если где-либо нам приходилось двигаться и я шел первым, он заходил вперед и говорил: „Иван Павлыч, иди-ка сзади. Если убьют первого, так меня, а ты будешь жив. Твоя жизнь для отряда дороже“. Погиб из-за своей горячности и молодости. Я даже не увидел его тогда, он был километрах в 5—7 от меня». (Как жаль мне, что не знаю даже фамилии этого замечательного человека! — И. Т.)

Отряд уходит всё глубже в оккупированный район, и папа 3 сентября 1942 года спешит предупредить: «Из таких глухих мест пишу, что порой и не надеюсь, что доберется к вам это письмецо... В ближайшие день-два судьба перебросит меня в другие места, и адрес будет совсем другой. Вернее, пожалуй, что его опять не будет. Может получиться, что и с Харламовым связи не будет. Это пусть вас не пугает. Сделаем свои дела и вернемся снова. И снова будет связь».

Сравнительно долгое, месячное молчание объясняется в письме от 6 октября 1942 года: «Два дня назад вернулся „из гостей“, из вражеского тыла. Связь прерывалась, я не имел связи с Харламовым и вообще с внешним миром. Моя „машинка“ не работала, не было батарей. Не знали даже, что делается на фронтах. Выходили поэтому на отдых вслепую, не зная, где наши части. Но всё обошлось благополучно... В течение последнего месяца три раза был в пиковом положении. Товарищи, вероятно, даже считали меня погибшим».

Обычно, успокаивая родителей и жену, папа пишет о благополучном течении событий, о хороших новостях, крайне редко — о бедах. Но вот в письме от 10 октября 1942 года единственный раз он рассказывает об одной постигшей их разведгруппу неудаче. Возвращаясь с задания, неожиданно они наскочили на немецкий патруль, который их обстрелял. Принимать бой не входило в их задачу, и группа рассеялась по лесу. Когда перестрелка закончилась, папа не нашел товарищей, пришлось возвращаться одному. «Более 180 км прошел по занятой врагом местности один. Сначала по карте, потом и без карты, по компасу, так как вышел в район, карты которого у меня уже не было. Голодал, мерз, всё время мокрый. Несколько раз попадал на немецкие патрули. Случайно наткнулся на отряд наших партизан, а потом на гвардейскую разведку. С ними и вышел уже в свой тыл». Место нахождения отряда часто меняется, поэтому папа просит родных писать ему открытки до востребования сразу в три места — М. Вишеру, Валдай, Осташков: «Может быть, где-нибудь и застанет меня весточка от вас. Более удобного адреса сообщить пока не могу».

Перед новым большим походом за линию фронта в преддверии зимы бригада прошла переобмундирование. Письмо от 3 ноября 1942 года: «Приняты все меры к тому, чтобы природа нас меньше беспокоила: одеты мы хорошо, сапоги новые, теплое белье, свитера, шапки, шарфы, перчатки... Вот только беда с письмами. Если их не будет очень долго, это не значит, что я погиб. Известия от меня могут иметь перерыв месяца три. Это, конечно, в худшем случае. Но я надеюсь, изредка вы всё же будете получать вести если не от меня, то от кого-нибудь из наших работников» (папа дает теперь адрес полевой армейской почты — значит, их действия согласуются). Исследователь поясняет действия этого времени: «С конца осени 1942 года центр партизанской борьбы переносится в юго-западную часть области, к Псковскому железнодорожному узлу».^[8]

Как ни бодрится папа в письмах родным, но всё же прорывается в них усталость от войны, от бесконечных перемещений, от бездомной жизни. Он пытается успокоить близких, и в живую речь вплетаются привычные газетные формулы, которые кажутся более убедительными. Письмо от 19 декабря 1942 года, накануне нового похода: «О себе немного: здоров, сыт, одет. Скучаю. Страшно хотелось бы увидеть всех вас и мою беляночку-дочурку. Но пока об этом можно только мечтать. Война еще требует много сил положить, чтобы очистить нашу землю от вражеских полчищ. Поэтому невольно приходят на память пушкинские строки „Что день грядущий мне готовит?“. Пока мне везло, как говорят. Надеюсь, что судьба мне не изменит и хотя не так уж скоро, но всё же встреча с вами будет». Грустно, когда накануне Нового года нет писем: «Не так давно прибыла к нам почта, целых два мешка. Увы, ни одного письма от вас нет. Правда, большинство писем двух-трехмесячной давности... Хорошо, что известия с фронтов благоприятные. Вот только с нашей стороны что-то еще не слышно. Ну, надеемся каждый день, как начинаем слушать радио, что и на нашей стороне будет непременно продвижение».

Письма нового, 1943 года живее, светлее по тону: обстановка на фронтах значительно изменилась, уже разгромлены немцы под Сталинградом, прорвана блокада Ленинграда. Партизаны готовы были внести не только боевой вклад в победу над фашистами, но и денежный. Об этом узнаём в письме от 9 февраля 1943 года: «Иногда и холодновато бывает, ибо наш дом — лес. Но всё это ерунда. Все трудности переживем. Каждый день вести всё лучше и лучше. А радио мы слушаем аккуратно. Сегодня как раз в утреннем сообщении Сталин благодарил нас за собранные деньги на постройку танковой колонны». Папа подписался на 500 рублей и поясняет в письме: «Многие (несемейные) подписались на несколько тысяч. Я думаю, не сделает очень большой бреши в вашем бюджете, если эту сумму удержат из выплачиваемой моей зарплаты. Всё же хоть какое-нибудь колесо на эти деньги к танку сделают, глядишь, этим час победы и приблизится».

В письмах этого года уже общий с армией адрес полевой почты, но это не всегда помогает их быстрой передаче. Письмо от 27 февраля 1943 года: «Мои предыдущие попытки отправить вам весточку о себе оказались безуспешными. Виною этому, как говорят, небесная канцелярия... Если есть хотя бы маленькая надежда на возможность отправки, я обязательно пишу хоть несколько строк... От вас нет ничего. Вот это меня очень волнует. Ведь я не знаю, как вы живете, здоровы ли, что слышно от Алексея, Николая, Пети (родные братья мамы и папы, на разных фронтах. — И. Т.)». Однако общая ситуация уже иная, и это дает силы и надежды: «Живем все сводками Информбюро. Заведую этим я. Хорошо, что известия с фронтов благоприятные. Каждый день ждем всё новых успехов. Помогаем Красной Армии на наших участках. Порой приходится врагу „кисло“... Я по-прежнему здоров и бодр. Часто вспоминаю вас всех, чаще всего Ирочку. Ее фотокарточка у меня на оборотной стороне зеркальца. Многим показываю ее и хвалюсь: „Вот какая у меня дочка“, всем очень она нравится, а многие даже не верят, что у меня может быть такая дочурка».

16 марта 1943 года, писем папа давно не получал, но продолжает писать: «Передал одно, другое письмо и знал, что они лежат без движения. Теперь, вероятно, „двинулись“... Писем от вас не имею. Слишком много груза, вероятно, первостепенной важности. Иначе я не могу объяснить, почему их нет. Не только мне, но и всем остальным товарищам... Находимся мы далеко за линией фронта. Иногда начинает гул разрывов снарядов приближаться к нам, это движется фронт. Движемся и мы. Ведь наша задача вредить как можно больше в глубоком тылу врага, чтобы он не чувствовал покоя ни на фронте, ни в тылу... Становится уже тепло. Весна в разгаре. Поют жаворонки, скворцы. В природе не чувствуется войны... Зинуша! Наши войска приближаются к твоей родине. Если движение так будет продолжаться, то не успеет мое письмо дойти до тебя, как твои родные места могут оказаться в руках наших войск. Тогда можно будет узнать о судьбе твоих братьев, мамы и других». Папа знал, что мама живет с большой болью: ее мать, родные находились под Смоленском, и с лета 1941 года о них не было никаких известий. Семья пережила оккупацию, племянницу мамы угнали на работы в Германию. Из трех воюющих братьев мамы в живых остался один. Смоленск был освобожден 25 сентября 1943 года.

Не успел папа пожаловаться на отсутствие писем, как на следующий день, 17 марта 1943 года, пережил «счастливый случай»: он получил 6 писем, одно из них от отца, моего дедушки, и одну открытку. Причем письма были от 30 ноября 1942-го, 30 декабря 1942-го, 10 января 1943-го, 17 февраля 1943-го, 22 февраля 1943-го — почти три месяца шли они. Об этом папа пишет по­дробно в солдатском письме-треугольничке. В одном из писем мама — она в это время работала по специальности в Военно-морской медицинской академии, эвакуированной в Киров из Ленинграда, и была основным кормильцем семьи — видимо, жалуется на крайнюю усталость и уже безразличие к себе, своей внешности. Это место особенно задело, встревожило папу, знавшего маму волевой и всегда очень внимательной к своему внешнему виду: «Ты пишешь, что обстановка, большой объем работы и прочие причины настолько повлияли на тебя, что ты стала апатичная и даже неопрятная. Я представляю, дорогая, все тяготы, которые выпали на долю многих женщин и на тебя. Знаю, что многого у тебя недостает. Верю, что нет ни чулок, ни туфель и многого другого. Всё это, конечно, трудно переносить. Но всё же внуши себе бодрость духа... Конечно, трудно, не имея что-либо надеть, быть опрятной, но всё же принимай все возможные меры...» И далее следует объяснение невозможности навестить семью: «Ты пишешь, что многие приезжают с фронта на несколько дней домой. Это с фронта, но мы далеко за линией фронта, и попасть в советский тыл и потом обратно дело очень тяжелое и опасное... Правда, некоторым не так далеко живущим тоже удалось съездить домой, но опять же не моей специальности. Мне некогда отдыхать и разъезжать, пока есть война... Меня не сразу заменишь. Правда, незаменимых нет, но когда-то это будет, когда смогут прислать человека моей специальности. Будем надеяться, что война идет к концу и день нашей встречи неизменно приближается».

Новый перерыв в связи папа отмечает с юмором в письме (вновь сложенном треугольничком) от 26 марта 1943 года: «Сегодня была почта, но на мою долю писем не хватило, все разобрали. Видимо, будут в следующий раз... Снегу почти уже нет. Днем, конечно, уже без шубы, а ночью, если двигаемся, приходится надевать. Ну, не сегодня-завтра всё равно бросить придется, жарковато и обуза лишняя. Воюем часто и крепко». В это время 2-я бригада, действовавшая южнее железной дороги Псков—Старая Русса, перемещается севернее, ближе к Ленинграду. В апреле ее численность составляла 850 человек.^[9] Историк позднее напишет: «Влияние 2-й партизанской бригады распространилось далеко за пределы Партизанского края».^[10]

Чаще папины письма короткие, где главное — «Жив, сыт, обут, одет». Но изредка он не только информирует, но и размышляет о людях, о войне, о своей работе. Вот одно такое редкое письмо о партизанской жизни от 21 апреля 1943 года: «Иногда даже чуть позавидуешь раненым, которых удается эвакуировать в советский тыл... Живем пока неплохо. Обитаем среди местного населения. Иногда бродим по лесам и по болотам, которые считались непроходимыми. Приходится удивляться, до чего же крепок и вынослив русский человек. Ведь то, что часто переносим мы, трудно представить в книгах, они бледнеют перед действительностью, и как показать это в кино? Натуру заснять подлинно вряд ли кому удалось, а играть так вряд ли решится какой-либо актер... Бывает, по нескольку дней мы „отдыхаем“, то есть не ведем боя. А в большинстве случаев редко когда пройдет день без выстрела. Много всяких карательных экспедиций ходит по нашим следам. Но пока все они или биты, или одурачены. («Для борьбы с партизанами 16-я армия вермахта бросила значительный контингент войск, были связаны 3—4 пехотные фашистские дивизии, которые гитлеровцы могли использовать на фронте».^[11] Уже стало тепло. Если попадаешь в лес, так не хочется из него уходить в деревню. Как-то легче и приятней в нем чувствуешь себя. А для меня меньше работы — не нужно мачты устанавливать. Раскинул свою паутину на любое деревце — и работай. Правда, в хорошей погоде есть и отрицательные стороны. Подсохнут дороги — легче врагу передвигаться на машинах. Но, как говорят, на всякое ядие есть противоядие. Тут работа минеров и подрывников. Вот так и живем. Может быть, на празднике попадем к „богатому“ крестьянину, так выпьем за 1 Мая стаканчик самогонки... Да мало уже осталось среди честного трудового крестьянства не ограбленных немцами почти до нитки или не сожженных».

В письме от 3 мая 1943 года ощущается майское настроение: «Послал вам два письма и открыточку. Добавить к ним почти нечего. Ведь наша жизнь однообразна, а о боевых наших делах пока писать особенно нельзя. Погодка совсем уже летняя. В лесу цветики, листики... Только эта никому из нас ненужная война портит настроение... Ждем с нетерпением изменения хода событий на фронтах, а мы всеми силами помогаем здесь в немецком тылу Красной Армии. Так хочется увидеть вас всех. Иногда не верится, что этот момент когда-нибудь настанет».

Большой перерыв в переписке — с мая по октябрь. В это время активизируются партизанские действия, согласованные с армией; проходит реорганизация. В октябре 1943 года из 2-й ЛПБ выделилась 7-я, папа перешел в нее под начало А. В. Алексеева. В день рождения мамы, 15 октября 1943 года, он пишет: «Дорогая Зинуша! Здравствуй! Не было никакой возможности до настоящего времени послать тебе весточку. Раза три посылал радиограммы с просьбой сообщить тебе, что я жив, и с поздравлением с днем рождения и с освобождением твоих родных мест. Очень досадно, что и от тебя писем с мая не получаю. Сейчас как будто есть надежда, что мое письмецо дойдет до тебя. Я по-прежнему здоров. Работы очень много. Спать приходится мало. Питаюсь очень хорошо, но это особенно впрок не идет, ибо работа моя исключительно нервная, обстановка не всегда благоприятная, да и мысли о тебе, родных, дочурке не располагают к ожирению. Обстановка на фронтах вот радует. Ну и мы прилагаем все силы, чтобы там, где мы сейчас находимся, был не немецкий, а советский тыл. Успехи есть и у нас, но о наших делах мы будем говорить потом, сейчас о них больше знают немцы... Меня немножко повысили в должности (папа стал сержантом, начальником связи 7-й бригады. — И. Т.), разок представляли к награде.^[12] Правда, это не значит еще, что наградят, но во всяком случае это говорит за то, что и я свою долю в дело общей борьбы вношу полной мерой». Это единственное письмо, где папа говорит о награде — может быть, считает неловким хвалиться, может быть, не все письма дошли или сохранились.

Через несколько дней, 20 октября 1943 года, папа посылает обнадеживающую открытку своей маме, моей бабушке: «Дорогая мамочка! Без всяких изменений течет жизнь. Лес — наш дом, небо — крыша, постель — земля... Немец бежит, скоро, значит, вернусь и увижу вас всех».

 В февральских письмах нового 1944 года после снятия блокады Ленинграда, в осуществлении которой партизаны принимали серьезное участие, повторяющаяся, главная мысль — надежда на сближение партизанской бригады с армией, полное освобождение области от фашистов. 2 февраля 1944 года: «Дела наши очень хороши. С каждым днем ожидаем прихода Красной Армии и соединения с ней. Тогда, может быть, и встретиться удастся». В открытке от 6 февраля 1944 года о том же несколько подробнее: «Немцы теперь уже не пробуют нас беспокоить, а мы им за старое и вперед сейчас сыплем в десять раз больше. Бегут как оглашенные, а мы даже убежать им не даем спокойно, десятки машин и эшелонов летят на воздух. Скоро Ленинградская область будет очищена. Тогда надеюсь увидеть вас всех». И вот случилось ожидаемое; открытка от 27 февраля 1944 года: «Зинуша, родная, день добрый! Вот и произошла долгожданная встреча с Красной Армией. Эту открыточку посылаю через одного лейтенанта. Правда, наша миссия еще не окончена, и нам еще придется повоевать немного, пока вся Лен<инградская> область будет очищена от ненавистных немцев. Но всё же сейчас легче стало. Ибо немец уже только обороняется и часто просто бежит. Так что надеюсь на скорую встречу».

Партизанская миссия завершилась. Ее значимость признал офицер, историк Г. Теске: «Первая битва, которую проиграл вермахт во Второй мировой войне, была битва против советских партизан зимой 1941—1942 года. Затем следовали дальнейшие поражения в этой борьбе... <…> с самого начала инициатива находилась у партизан и осталась у них до конца войны».^[13]

Папе повезло: он не только выжил, но даже не был ранен. И вот наконец открытка от 21 марта 1944 года уже из Ленинграда: «Родная Зинуша! Здравствуй! Вот и закончился первый этап моей боевой деятельности. Прибыли в Ленинград. Сдаю аппаратуру, дела, отчеты. Все наши люди уехали в другие места... Надеюсь получить отпуск, обещали, поэтому не пишу много. Дальнейшая судьба моя может быть такова: армия, работа в районе и, что маловероятно, работа в Ленинграде». Папа получил назначение на восстановление железнодорожных путей Ленинградской области. Навестил семью в Кирове, а потом наряду с непростой разъездной работой (Тосно, Красное Село, Новгород, Псков и др.) были уже и другие заботы: проблемы с пропиской (хотя папа родился в Петербурге и до войны жил в Ленинграде, имел комнату и работу), возвращение семьи в Ленинград^[14], обустройство жилья (в нашей прежней комнате не осталось никакой мебели). «Сапоги разваливаются, денег нет почти, не имел карточек, сняли с довольствия, столько мытарств и трепки нервов — трудно представить». Начиналась новая жизнь, и в ней порой было так сложно, жестко и несправедливо, что в одном из писем 1945 года у папы вырвалось: «Здесь тяжелее, чем было в лесу».

После победы много лет 9 Мая папины друзья-партизаны нередко собирались в нашей комнате на Большом проспекте Петроградской стороны. Им было о чем говорить, что, кого вспомнить. Для папы это был самый дорогой праздник. Имена Алексея Владимировича Алексеева, Героя Советского Союза Василия Павловича Плохого были для семьи привычными, домашними. С папиными личными вещами — планшетом, биноклем, трофейной губной гармошкой — играли все дети нашей коммунальной квартиры, а потом папа передал их в музей партизанского движения 266-й школы Адмиралтейского района. Партизаны дружили с этой и другими школами, помогали в создании музея, проводили уроки памяти. Папа очень любил приходить на встречи со школьниками, возвращаясь, с азартом рассказывал, как слушали его незабываемые истории ребята, какие вопросы задавали.

В 1976 году вышла книга «Часовые партизанского эфира». В одной из главок этой книги, «Пять дней и ночей»^[15], командир бригады А. В. Алексеев рассказывает о радисте Иване Толстухине, о нескольких военных эпизодах, в которых ярко проявился его характер. Для того времени человек тридцати двух лет считался уже не очень молодым, и рассказчик характеризует папу как «степенного, предельно собранного и храброго человека». Однажды, когда отряд должен был принимать с Большой земли самолеты, чтобы эвакуировать раненых, на партизан напали каратели. Отряд отбивал атаки пять суток, принимая в то же время самолеты и отправляя раненых. Были вывезены все 60 человек. «Не будь у нас такого радиста, как Толстухин, не знаю, удалось бы нам выполнить боевое задание или нет. Под огнем карателей Иван Павлович то и дело выходил в эфир, принимал и передавал радиограммы оперативной группе Ленинградского штаба, сообщал координаты посадочных площадок, рисунки сигнальных огней. Всё это делал с удивительным спокойствием, без нервов». В другой раз случилось так, что после долгих смен мест базирования отряд остался без продовольствия и боеприпасов. И снова рация Толстухина, вовремя отправленная телеграмма на имя уполномоченного штаба спасли отряд: самолеты доставили всё необходимое. Книга «Часовые партизанского эфира» хранится как дорогая память в нашей семье, есть она и в школьном музее.

Война не изменила папиного характера — он остался таким же жизнелюбивым, отзывчивым, общительным, ответственным. Очень любил работу, с азартом включался в любое новое дело, особенно если задача была трудна. Партизанская жизнь научила его не бояться никаких трудностей, находить выход из любого положения, радоваться самым простым вещам. Вся его послевоенная жизнь была связана с трестом «Севзаптрансстрой»^[16], отвечавшим за восстановление и электрификацию железнодорожных линий на Павловск, Приозерск, Выборг, Ладожское озеро, Волхов и т. д. Умер папа в 2001 году. Мама вернулась со мной из Кирова в 1945 году вместе с Военно-морской медицинской академией, в которой она прошла путь от начальника кабинета кафедры биохимии до доктора биологических наук. В 1946 году родилась моя младшая сестра Татьяна, которая пошла по стопам мамы, окончила биолого-почвенный факультет ЛГУ, защитила кандидатскую диссертацию.

1. Осенью 1941 на освобожденной от оккупантов значительной территории Ленинградской области образовался Партизанский край площадью 9600 кв. км. В нем была восстановлена деятельность сельсоветов, школ, больниц; колхозы обеспечивали партизан продовольствием, одеждой. Партизанский край имел большое политическое и военное значение. Отсюда партизаны угрожали всем коммуникациям 16-й армии вермахта. Противник провел в 1941—1942 против партизан четыре карательных экспедиции. Осенью 1942 создалась угроза захвата партизанских сил в плотное кольцо. Партизаны, теснимые превосходящими силами, понесшие большие потери, отошли за линию фронта, на пути продолжая наносить удары по врагу. После отдыха и переформирования партизаны вернулись на свою территорию, но теперь у них не было постоянных мест базирования, они рейдовали. В данном тексте понятие Партизанский край используется не в военном значении, а в более широком смысле: места, где воевали партизаны.

2. Вторая ленинградская партизанская бригада в 1941—1942 во главе с командиром Н. Г. Васильевым была ведущей силой партизанского движения в Ленинградской области. Одна из знаменитых операций бригады — отправка через оккупированную территорию в голодающий Ленинград весной 1942 легендарного санного обоза в 223 подводы с тоннами продовольствия.

3. Седьмая Ленинградская партизанская бригада под руководством А. В. Алексеева была создана в октябре 1943. Ее основными задачами было закрыть для фашистов железные дороги Псков—Ленинград, Псков—Порхов—Дно, Ленинградское шоссе, помешать перевозить войска, технику, боеприпасы.

4. Город Киров, областной центр, — бывший город Вятка, переименован в 1934 после убийства С. М. Кирова.

5. Зинаида Николаевна Лебедева (1908—1993) — старший научный сотрудник, доктор биологических наук кафедры биохимии Военно-морской медицинской академии; с 1956 — лаборатории питания Военно-медицинской академии.

6. Афанасьев Н. И. Фронт без тыла. Записки партизанского командира. Л., 1983. С. 99.

7. Там же. С. 88.

8. Петров Ю. П. Партизанское движение в Ленинградской области 1941—1944 гг. Л., 1973.

9. Афанасьев Н. И. Указ. соч. С. 244.

10. Петров Ю. П. Указ. соч. С. 195.

11. Там же. С. 165.

12. Папа был удостоен ордена Красной Звезды, ордена Отечественной войны II степени, медалей «За оборону Ленинграда», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне в 1941—1945 гг.», «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.».

13. Петров Ю. П. Указ. соч. С. 215.

14. В 1944—1946 въезд в некоторые города и области, прежде всего в Москву и Ленинград, был ограничен или запрещен, реэвакуация строго контролировалась. Чтобы вернуться в родной Ленинград, необходимо было вербоваться на работу.

15. Безман Е. С., Стромилов Н. Н. Часовые партизанского эфира. Л., 1976. С. 149—150.

16. Трест «Севзаптрансстрой» создан в 1954 как подразделение Министерства транспортного строительства; занимался электрификацией железнодорожных линий Октябрьской железной дороги и строительством крупных объектов.