ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ

Уважаемые господа соредакторы!

В 5-м номере вашего журнала за нынешний год напечатана статья Соломона Волкова «Бродский и Евтушенко: кто виноват?».

Статья посвящена «сложнейшим отношениям Евтушенко с Иосифом Бродским <…>, кто из них виноват в том, что они завершились столь болезненным образом?» — так формулирует автор свою тему. И продолжает:
«…контакты этих поэтов беспрецедентны по своему драматизму и совокупной исторической, политической и эстетической значимости для русской культуры ХХ века. Другие известные нам конфликты между титанами культуры (даже напряженные отношения гениев ХIХ века — скажем, Льва Толстого с Тургеневым или Чайковского с Мусоргским) носили более, если можно так выразиться, локальный характер».

В явочном порядке без каких-либо аргументов, как само собой разумеющееся, Соломон Волков ставит Евгения Евтушенко в один ряд с Бродским, а также с «титанами» и «гениями». При этом конфликт между Бродским и Евтушенко приобретает какое-то космическое значение — он и «беспрецедентен по своему драматизму», и чуть ли не самый значимый конфликт для русской культуры ХХ века.

Не могу судить о конфликте между Чайковским и Мусоргским, я не музыковед, но о конфликте Тургенева с Толстым и еще более глубоком конфликте Тургенева с Достоевским, как и о конфликте Тургенева с Гончаровым, как человек с филологическим образованием, кое-что знаю и могу смело сказать, что никакие отдельные личные конфликты, ни даже все они, вместе взятые, ни при каких обстоятельствах не могут претендовать на звание самого значительного конфликта русской культуры XIX века. Тем более — ХХ.

Думаю, не только мне покажется странным, что, забыв о принципиальных — эстетических и политических — конфликтах, столь обильного конфликтами ХХ века, автор статьи провозглашает конфликт между Евтушенко и Бродским «столкновением двух крупнейших <…> фигур в отечественной словесности ХХ века», то есть без тени смущения помещает Евтушенко в компанию с Блоком, Маяковским, Пастернаком, Мандельштамом, Ахматовой, Цветаевой и, понятно, Бродским. И даже на полшага впереди них всех: ведь Евтушенко и Бродский — «две крупнейшие фигуры». Что же касается конфликтов, к примеру, Горького и Бунина, Бунина и Алексея Толстого, Горького и Леонида Андреева и разных там Солженицыных — о них не стоит и говорить: все они с очевидностью не крупнейшие.

Соломон Волков, автор книги «Диалоги с Иосифом Бродским», наверняка имеет представление об истории отношений Евтушенко и Бродского в ее ключевых моментах. Волков рассказывает, что после публикации его книги детали конфликта Бродского и Евтушенко, о котором знали немногие, превратились в «открытую рану», «в публичную драму Евтушенко. <…> В конце концов желание оправдаться стало для последнего идефикс. Для этого, собственно говоря, он и вызвал меня в Талсу, где уже много лет преподавал в местном университете». После чего в декабре 2012 года Волков с командой Первого канала российского телевидения записал передачу из трех частей «Диалоги с Евгением Евтушенко».

Отношениям Евтушенко с Бродским целиком отдана третья часть этого телефильма. Но поскольку Соломон Волков настаивает на том, что Евтушенко смотрел на все это интервью как на возможность оправдаться, первая и вторая части предлагаются нам как прелюдия к третьей — основной, самой важной.

О чем же мы узнаём из двух первых частей?

О том, что Марлен Дитрих, явившись в гости к Евтушенко по своей собственной инициативе разделась догола и забралась на стол. Для чего? Видимо, чтобы сделать поэту приятное.

О том, что Роберт Кеннеди однажды, провожая Евтушенко до сортира, вдруг завел его в душ и, пустив воду, сообщил, будто Синявского и Дани­эля выдали американские спецслужбы. А это, разъясняет закадровый голос, каким-то хитрым образом разрушило планы «железного Шурика» — Шелепина — и его компании по устранению Брежнева. Разобраться в этом довольно трудно, но, по словам поэта, дело было вот как. Из сортира Роберта Кеннеди Евтушенко отправляется прямо в ООН к советскому представителю товарищу Федоренко и с его помощью отсылает в Москву шифрованную телеграмму: так, мол, и так, не думайте, что КГБ всесилен, это не он изловил Синявского с Даниэлем. Узнав об этой телеграмме, КГБ прямо в Нью-Йорке начинает запугивать поэта, и, если бы не Федоренко, неизвестно, выбрался бы Евгений Александрович живым из этой передряги. В результате КГБ посрамлен, там новое начальство, Брежнев спасен, и, когда Евтушенко возвращается в Москву, в его честь закатывают банкет. И не просто банкет — а Банкет. Банкет на 500 персон. (Как тут не вспомнить Ивана Александровича Хлестакова: «На столе, например, арбуз — в семьсот рублей арбуз»).

В другой раз тот же Роберт Кеннеди поделился с Евтушенко, что хочет стать президентом исключительно для того, чтобы найти убийц своего брата. «Вероятно, Роберт Кеннеди рассказал об этом еще кому-нибудь кроме меня, — говорит поэт, — потому его и убрали». (Палестинец Сирхан Сирхан, заявивший, что убил Роберта Кеннеди за его поддержку Израиля, в телефильме не упомянут.)

Чего только не случалось с поэтом! То он лично успокаивает Фиделя Кастро, впавшего в истерику после того, как Хрущев, не обсудив с ним, решил забрать свои ракеты с Кубы. То, будучи в гостях — интересно, в гостях у кого? — Евтушенко «случайно узнаёт» о готовящемся аресте Солженицына. Евгений Александрович выходит на улицу, забегает в первый попавшийся телефон-автомат и звонит аж самому Андропову. «Если, — говорит он, — Солженицына арестуют, я умру на баррикадах».

Воистину поэт в России — больше, чем поэт!

В телевизионном интервью Соломон Волков практически не задает вопросов, он не ведет беседу, а дает Евтушенко высказаться, даже не пытаясь отделить в его речах правду от фантазий. Очевидно, с точки зрения Евтушенко, все эти истории должны засвидетельствовать то, что он, несомненно, большой поэт, раз Фидель Кастро плакался ему в жилетку, Марлен Дитрих для него раздевалась, Роберт Кеннеди доверял страшные тайны… Эти люди видели в нем больше, чем поэта. А быть больше, чем поэтом, — не то же ли самое, что быть большим поэтом?

Статья Соломона Волкова написана в согласии с этой логикой. Бродский и Евтушенко как бы соотносимы: один — большой поэт, и другой тоже — большой поэт.

Читая статью, мы попадаем в мир, где никто не готов сказать (а еще менее услышать): «Взвешен и найден легким».

«…На карте русской литературы второй половины ХХ века, — пишет Волков, — Евтушенко и Бродский занимали самые полярные позиции».

На какой такой карте они занимали полярные позиции, если они никаким образом не могли оказаться на одной карте? «Четко просматривается разница…» А как она может не просматриваться — у них ведь, грубо говоря, были разные специальности: один был поэтом, другой почти целиком, так сказать, поэтом-беллетристом, публицистом-версификатором.

И что значит «неполучение Евтушенко Нобелевки <…> стало еще одним яблоком раздора между ним и Бродским»? Может быть, ему приснился сон, будто он уже купил фрак, черные лакированные штиблеты и билет в Стокгольм, а лауреатом объявили Бродского?

Говоря серьезно, кто собирался давать Евтушенко Нобелевскую премию? То, что он однажды — в 1963 году — был выдвинут на эту премию немецким профессором-русистом Конрадом Биттнером, никакого отношения к реальной премии не имело. Просто политический жест. В Нобелевский комитет ежегодно поступают десятки, если не сотни подобных выдвижений.

Это письмо не самое подходящее место для обсуждения тех или иных событий из жизни Бродского и Евтушенко. Однако, по существу, все разговоры, подозрения, обвинения сводятся к одному: был ли Евтушенко связан с КГБ?

Я думаю, что для любого советского человека, способного сложить два и два, — как бы этот человек ни относился к Евтушенко — ответить на такой вопрос незатруднительно.

Некто без официального положения и титула побывал в 94 — если не ошибаюсь — странах. Встречался с президентом Никсоном, с сенатором и кандидатом в президенты Робертом Кеннеди, с Фиделем Кастро чуть ли не дружбан и т. д. и т. п. Я не говорю о бессчетном количестве деятелей искусств: художников, драматургов, кинематографистов, поэтов (друзей Советского Союза и даже таких, кто дружил-дружил, а потом взял и раздружился) — если всех этих друзей перечислить, не хватит страницы. Возможно ли такое без одобрения КГБ? Как говорил один герой Стругацких, это понятно и ежу. Ведь не за красивые же глаза Евтушенко прощали и его самовольные публикации на Западе, и разные интервью на щекотливые темы, и покупку за границей неразрешенных книг?

Если ты — вольно или невольно — играешь роль «агента влияния», репутация фрондера — хороший имидж.

Вот, например, Юрий Нагибин записал в своем дневнике 14 февраля 1974 года (после высылки Солженицына):

«Был и герой дня Евгений в красной палаческой рубахе, сильно озадаченный своим подвигом: письмом протеста. Я начал было восхищаться им, и тут меня поразил Толя М.: „Неужели ты не понимаешь, что это согласованный протест? Это игра в свободу мнений, укрепление международных позиций нужного человека?“ Я сразу понял, что он прав, и мне стало стыдно за свою доверчивость».

При всем фрондерстве, если было нужно, перо Евтушенко было готово и к услугам.

Вот дневниковая запись того же Юрия Нагибина: «Прочитал пакостнейшую поэму Евтушенко „Мама и нейтронная бомба“. <…> Мама-киоскерша не любит нейтронную бомбу, она любит обычную водородную, родную, свою. Такого бесстыдства не позволял себе прежде даже этот пакостник» (17 сентября 1982 г.).

Евтушенко рассказывает — довольно пунктирно рассказывает, — как его вербовал КГБ. Комитетчик не просил его стучать на знакомых, задачи, судя по всему, ставились более деликатные. Евтушенко отказался, сославшись на свою болтливость — мол, не удержусь, раззвоню.

Однако не раззвонил. И сохранил телефончик. И называл того самого вербовщика своим другом (правда, до поры до времени имя друга держал в секрете). Но ведь не эта же первая короткая встреча переросла в дружбу? Значит, были и другие встречи поэта-трибуна и генерала, заместителя начальника, а потом и начальника 5-го управления КГБ, которое занималось славным делом — искоренением крамолы, отловом всяких там диссидентов, инакомыслящих, писателей, художников и проч. Генерала звали Филипп Денисович Бобков.

В апреле 1972 года, возвращаясь из поездки по США и Канаде, Евтушенко был остановлен таможней. У него отобрали 125 книг, неразрешенных к чтению советским гражданам. Евтушенко позвонил своему другу, навестил его, друг распорядился книги вернуть, и тут, по его словам, Евтушенко решил поговорить о Бродском. А что о нем говорить, откликнулся друг, «надоел он нам». Он хочет уехать. Решение по его делу уже принято. Он уезжает.

Бродский действительно хотел уехать, но не отрубать все концы. Он хотел иметь возможность выезжать и возвращаться. Дважды он пытался организовать фиктивный брак с американками, но оба проекта развалились.

«Ошарашенный Евтушенко — от чистого, что называется, сердца — попросил Бобкова не усложнять, по крайней мере для Бродского, унизительные предотъездные бюрократические процедуры, что Бобков и выполнил. <…>

Перед отъездом Бродский среди прочих дел встретился с Евтушенко, который с определенными умолчаниями рассказал ему о разговоре в КГБ. Любой человек, давший себе труд хоть немного разобраться в психологии Бродского, должен был представлять, какой будет его реакция. Но уж больно хотелось Евтушенко похвастаться тем, как он заступился за Бродского. <…>

Взбешенный Бродский тогда обвинил (совершенно безосновательно) Евтушенко в том, что тот в этом деле выступил в роли референта КГБ и таким образом удалил из страны своего потенциального конкурента. И в этом убеждении он пребывал до конца своей жизни».

Напомню, что статья Волкова называется «Бродский и Евтушенко: кто виноват?» Волков как бы предлагает нам порассуждать об этом, но сам он решение уже принял и, кто виноват, знает.

Посмотрите: Евтушенко действует «от чистого сердца», Бродский же выдвигает обвинения «совершенно безосновательные», «приходит в ярость», «неохотно соглашается признать историческое значение таких стихов, как «Бабий Яр» и «Наследники Сталина»; перед отъездом пишет письмо Брежневу с просьбой оставить его в Союзе «хотя бы в качестве переводчика <…>. После того как это прошение Бродского проигнорировали, горечь и обиду надо было на кого-то выплеснуть. На кого? Не на косноязычного же Брежнева! И Броский обрушил их на Евтушенко».

Волков изо всех сил старается представить Евтушенко если не жертвой паранойи Бродского, то уж точно жертвой обстоятельств.

В телефильме Евтушенко, объясняя какие-то свои поступки, цитирует стихи Георгия Адамовича:

Всё — по случайности, всё — поневоле.

Как чудно жить. Как плохо мы живем.

Был ли Евтушенко «консультантом» КГБ? Ну, разумеется, в его трудовой книжке не стояло такого штампа и в платежной ведомости Комитета не числилась фамилия Евтушенко.

Евтушенко просто встречался с «другом». Иногда. И если он мог позвонить «другу», то и «друг» мог позвонить ему. И встретиться. Для «дружеского» разговора.

Так уж получилось. По случайности или поневоле. «Дружил» с генералом КГБ? Такое было время, хочет сказать Волков вместе с авторами телефильма. Каждый в чем-то виноват. Ведь не со зла и не корысти ради — всё по случайности, всё поневоле.

Каждый в чем-то виноват. И значит, не виноват никто.

Почти универсальное объяснение.

Но для статьи «Бродский и Евтушенко: кто виноват?» Соломон Волков нашел еще более удобную — совершенно уже релятивистскую — формулу:

«Кто прав, кто виноват в этом трагическом столкновении двух крупнейших и столь непохожих фигур отечественной словесности ХХ века? Здесь еще не все до конца ясно. Да и возможна ли окончательная ясность в истории, напоминающей фильм Акиры Куросавы „Расёмон“, где то, что есть правда, а что ложь, зависит лишь от точки зрения рассказчика. И — добавим мы — от позиции и убеждений зрителя».

Иначе говоря, ни правды, ни лжи не существует.

Удобнее позицию трудно придумать.

Не знаю, решился бы вслух поддержать такую позицию Евтушенко.

Бродский вряд ли.

С уважением,          Михаил Лемхин