ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Ася Векслер

Незнакомый адрес

И. С. Кузьмичеву

Возвращается под вечер

ускользающий на дню

вкус к негромкой плавной речи

и сумерничанию,

приводя на ум заминку,

торможение минут,

перед тем как под сурдинку

ненавязчиво споют.

Что касается вокала,

лишь попутно… Я тогда

шла вдоль узкого канала

сбоку площади Труда

не без приглашенья, то есть

поджидаема под кров,

где на свет явившись, повесть

в чем-то стоила стихов.

Помню, как сидел на стуле,

как спокойно взгляд скосил;

неожиданно — люблю ли

я сумерничать? — спросил.

Время сумерек. И это,

очевидно, учтено.

Он — немного против света;

слева — вот оно, окно.

Там, внизу, канал и цоколь.

Тут, по-птичьи вверх влеком,

в дом глядит безлистный тополь,

как гравюра под стеклом.

Хрупок стык тепла и стужи.

Явно медлят фонари.

Свет, чуть палевый, снаружи;

чуть графитовый — внутри.

И, чем меньше говорится

(разговор почти затух),

тем весомее страница

недосказанного вслух.

— Ну, а дальше? В чем интрига?

Что за всем этим стоит?

— «Тополь» (впредь в кавычках), книга:

ей был нужен внешний вид.

Далеко не всё — в осколки.

Так что здесь, на Исланд-стрит,

«Тополь», взятый с ближней полки,

каждой строчкой говорит.

Говор, кажется, с секретом:

вас пытаются отвлечь

чем-то зримым. Но при этом

завораживает речь;

и ведет мало-помалу

перспективою сквозной

обочь зданий вдоль канала

с непрозрачной глубиной.

Тьма колеблется и плещет

в тесный край, гранитный сплошь…

Стороной иные вещи

с опозданьем узнаёшь.

Не в стене, так на погосте.

Не затылком, так ничком.

«Я пришла к поэту в гости…» —

это, братцы, о другом.

АРГЕНТИНСКОЕ ТАНГО

Вот для начала уж не бабочки ль о стекла

из тех ночных, чья репутация подмокла?

Звучит, мгновенно узнаваемо, «Эль Чокло» —

        никто не в возрасте, всяк бодр и обогрет.

И возвращаемы на свет из тьмы летейской,

срывают с мест девиц-красоток полицейский,

случайный коммивояжер и чин судейский,

        и криминальный

                                    авторитет.

А тот, за столиком в углу, жаль, не танцует.

Не драматург ли он? Танцующих тасует.

Небось, обдумывает, как перелицует

       подмостков ради чью-то здешнюю судьбу.

Не обнаружит ли (от посторонних скрыто),

что может сблизить музыканта — и бандита,

не пропускающего даром через сито:

       он контингент свой

                                        видал в гробу.

Не позабывшие про многие печали,

и мы творение Вильольдо почитали;

но, прямо скажем, мало где потанцевали

       всё то же танго, обходясь без па внахлест.

И бескорыстные запоминались лица,

а крышевала нас не жесть, так черепица,

что подтвердить готова в роли очевидца

       вся группировка

                                   неранних звезд.

БЕЗ ХРОНОЛОГИИ

Проступая то и дело,

узнаны в тумане

Амадей и Амедео —

Моцарт, Модильяни.

Столь на слух неабсолютный

имена созвучны,

что в строке сиюминутной

вовсе неразлучны.

В их Европах осень летом:

облака угрюмы.

Зябко гениям, одетым

в легкие костюмы.

Амадей меж бед воспрянет:

дар, успех, забавы.

К Амедео смерть заглянет

накануне славы.

Пыл чутья и жар остудят

точки на два счета.

Врозь им на день смерти будет

тридцать пять всего-то,

из которых — ни момента

общности их душам:

ни совместного абсента,

ни двух чаш за пуншем.

Только судеб разночтенья,

беглые, как титры.

Только токи тяготенья

нот, смычков, палитры.

НАЛИВКА

На Кошачьей площади (так оно поныне)

полки снизу доверху в винном магазине.

Вперемешку с местными дальние дурманы —

божоле из Франции, кьянти из Тосканы.

Что в итоге выберет без расспросов дама?

Этикетку с вишнями — хмель из Амстердама.

…Город, называвшийся прежде Лабиау.

Бывшие владения бюргеров и фрау.

Стол за домом. Бабушка. Внучка с рыжей кошкой.

Мякоть вишен, косточки. Мелкий сахар с ложкой.

На стекле бутылочном ни одной наклейки.

Лебеди с Элизою в книге на скамейке.

Даже без родителей — пыль с утра вдогонку —

сок, бродивший с сахаром, что ж не дать ребенку?

Струйка сквозь точеные радужные грани.

Дно темно-вишневое в небольшом стакане.

Двух глотков с наперсточек вкус неповторимый.

Ощутимый издали. Невосстановимый.