ХВАЛИТЬ НЕЛЬЗЯ РУГАТЬ

Петр Разумов. Срок — сорок. Трилогия.

СПб.: Лимбус Пресс, 2019

«Срок — сорок» — книга о подведении личных итогов. Итоги подводит человек, не чуждый философии, психоанализа и истории. Возраст которого в прошлом десятилетии уверенно бы назвали «средним». Но сейчас времена немного изменились, и навешивание любых ярлыков уже не приветствуется.

Резюмируем: петербургскому поэту и эссеисту Петру Разумову тридцать восемь лет, и он пишет книгу о себе, не отделяя фигуру автора от фигуры рассказчика, наделяя его собственными размышлениями о жизни, смерти и человеческой природе. И это чистой воды автофикшн; от определения «автобиография» книга избавляется еще в аннотации, именуясь «книгой об исторической и родовой памяти, о том, как социальное окружение и культурные стереотипы воздействуют на личность». Что не отменяет того, что она автофикшн.

В отличие от двадцати- или тридцатилетних авторов, Разумов пишет эссеистику и не пытается выстроить сюжет. Это рассуждения, строящиеся на воспоминаниях, подкрепленные знаниями, которые были получены в Восточно-Европейском институте психоанализа, отшлифованные дополнительными размышлениями. Кажется, что-то подобное идеолог авто­фикшн Серж Дубровский называл «ковырянием в пупке» — безо всяких отрицательных коннотаций.

«Срок — сорок» включает в себя три больших, многочастных эссе: «Клетка (книга о выздоровлении)», «Неведомый дед (книга Тени)» и «Кущи (книга о Рае)».

Первое — о биполярном аффективном расстройстве, второе — текст о родовом и социальном, о реальном деде автора и так называемом «армейском деде», отсылающем к понятию дедовщины не только на службе, но и к явлению, характерному практически для любой компании. Третье — книга о том, чего нет; хоть в названии речь и идет о рае, не стоит ждать тут катарсиса и просветления.

Интонации всех трех частей очень похожи: одновременно и беспощадны (как к автору, центру этих текстов, так и ко всему окружающему), и жалостливы.

«Я оскорблен самим бытием, которое, с моей точки зрения, просто непристойно. Оно безжалостно, как Сатурн с картины Гойи. Оно сжирает меня, выплевывает, а потом снова жрет. Я в каком-то вечном кишечнике, который не может меня перемолоть до забвения, чтобы память отпала от сердца, стерев следы присутствия травмы» — это отрывок из второго раздела, который уместно бы смотрелся и в первом и в третьем.

Этот эффект от книги не является секретом для самого автора. Руководствуясь аналитичностью, он его уже обозначил: «Все, что я написал за жизнь, все стихи и эссе — это жалоба. И эта книга не исключение. <…> Чтобы пожаловаться, надо испытать жалость к себе, почувствовать себя маленьким и беззащитным. Это стыдно. <…> Но жалоба также жалит, наносит ущерб собеседнику. Потому что она — агрессия и насилие. В той просьбе, которую выражает слеза, — требование сочувствия, требование встать на мое место, почувствовать себя таким же жалким и убогим».

В этом требовании, как и в бесконечной откровенности подробностей тех или иных событий и воспоминаний, и заключается безжалостность книги: нужно почувствовать боль другого человека, посторонней семьи, но и общего общества и общего человечества.

Впрочем, в том, что автор осуществил серьезную выборку только необходимых деталей и не слил в эти тексты все, что придет в голову, можно не сомневаться: он несколько раз подчеркнул, что это «не кабинет психоаналитка», «литература не терпит» и «есть разумная черта — деликатность». Но, как ни крути, откровенность пугает чужого человека.

Елена В. Васильева