ХВАЛИТЬ НЕЛЬЗЯ РУГАТЬ

Валерия Пустовая. Ода радости.

М.: Эксмо, 2019

Как метко заметила однажды Линор Горалик, «жизнь бессовестней литературы». В эту формулу укладывается и книга литературного критика Валерии Пустовой «Ода радости», сюжетной основой которой становится год, когда главная героиня, она же рассказчица, она же автор, потеряла и обрела: мать и ребенка.

Жанр «Оды радости» определен как роман — хотя, конечно, хотелось бы оговорки, что документальный. Если же подходить к вопросу формально, то книгу вообще можно назвать сборником эссе — но нехронологическим, вроде бы непоследовательным. Это «но» вкупе с «вроде бы» очень важные, они как раз-таки демонстрируют, что говорим мы о композиции не сборника, а романа. Было бы интересно, кстати, провести эксперимент и дать какому-нибудь неподготовленному читателю все эти тексты без обложки, а потом спросить: это сборник или роман? Или документальный роман? Устроить, так сказать, слепое исследование.

Ведь как учит теория композиции, обращать внимание нужно не только на того, с чьей точки зрения описано происходящее в тексте, но и на то, что попадается этому наблюдателю на глаза. Перед нами не скупая констатация фактов (о какой скупости вообще может идти речь в книге с 65 эссе, написанных не на одну страничку, да еще и полным любви к жизни языком), а затейливая подборка текстов в трехчастном изложении: «Одна», «Пара», «Третий». Названия разделов как будто противоречат нашему определению — непоследовательный сборник эссе; как раз последовательный! Но дело в том, что эссе, вошедшие в книгу, были написаны в период с 2011 по 2019 годы, и распределены они по разным частям не столько в связи с конкретными фактами или темами, но в связи с переживаниями.

Это психотерапевтичная и аналитическая книга, книга-зеркало. В первой части, посвященной отношениям с матерью, меньше всего главок, однако чувство, которое стоит у истоков их создания, — боль, поэтому и вся первая часть запоминается наиболее ясно, как и мантры-установки, даваемые автором: «Семья — это те, к кому возвращаешься, чтобы пережить свое одиночество <…>. Жизнь борется с нами, пока не примем ее сторону», «И только когда решаются любить, зная, что потеряют, тогда-то и ценят с сияющими дольше жизни лицами, самоотверженно ценят любимых <…>. Настоящее время счастья никогда не длится вечно. Но как счастливы люди, которым на годы позволяют об этом забыть».

Вторую часть очень условно можно назвать историей любви со счастливым концом. Она читается, как смотрится кино; разбросанная по разным эпизодам на маленькие сюжеты, детали, лирические отступления и рефлексии, в результате предстает очень цельной — как и максимы, постулируемые в тексте: «Можно очень громко настаивать на себе — и не присутствовать. Можно выйти замуж — и остаться одинокой <…>. От этого мужчины мне не нужно ничего, кроме этого мужчины. Вот формула настоящей любви — и идеального замужества».

Третья часть — о ребенке и о материнстве; и не поймешь, что` тут ставить на первое место, ведь это части одного целого. Самая пухлая, равная примерно половине книги, она как бы переносит из жизни в текст ритм укачиваний младенца. Вот и истории словно начали повторяться, а дни похожи один на другой, хотя неуловимо различаются, потому что «усвоенным вчера неинтересно жить сегодня». Текст отзеркаливает произошедшее не только содержательно, но и эмоционально — и это достигается именно распределением эссе по частям «Оды радости».

При всей уникальности расположения событий — максимально сближенных смерти матери и рождения сына — опыт Пустовой отсылает отнюдь не к уникальным явлениям. Именно композиция, устроенная как автором, так и жизнью, превращает этот текст в художественное произведение. И, как видится, именно сочетание двух опорных точек приводит к двойственному эффекту: и узнавания и удивления. Да если и без отчетливого узнавания: представить что-то одно можно, всё вместе — нет. И литературой факта эту книгу делает как сам «факт», так и «литература» и ее средства — в первую очередь композиционные.

Елена В. Васильева