ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

СЕРГЕЙ СЛЕПУХИН

ЛЕТНЯЯ ЭЛЕГИЯ

Стеснительно свисает занавеска,

акации потрепанная тень

вся расплылась, надтреснутая фреска:

крошится краска, августовский день…

Недвижен воздух — верная примета

ненастья, ветра, бури ледяной.

Смотрю на небо, но не жду ответа —

все божества стоят ко мне спиной.

Беспомощный, ленивый и дремотный,

отнюдь не кремень — ненадежный туф,

беды сигналам верю неохотно,

не двинув бровью, глазом не моргнув.

Покой, инерция, бездействие, беспечность,

душа безвольно в воздухе парит,

и кажется, бессмертие и вечность,

как этот воздух, глыба-монолит…

* * *

Смотрю на развалины лета:

Свинцовая тяжесть и муть.

Какая плохая примета —

Подбитую птицу вспугнуть.

Взлетела, опять опустилась

Пугливым порханьем птенца,

В глазах ее небо сгустилось —

До пятнышка, крошки, конца…

Влекут ее дальние дали,

Сквозняк прорежает кусты.

Смертельно прекрасна в печали,

Движенья легки и чисты.

ПЕРЕД ГРОЗОЙ

Ночью глухо лаяли собаки

и скрипело старое окно.

Будет в небе что-то вроде драки —

и предчувствие меня не подвело!

Всплыло утро добродушно бело,

сосны рассыпали янтари.

Грянет, разразится! — то и дело

екало и тукало в груди.

Натекла мазутом, фиолетом

враз месопотамская чума.

знаю, это знаменье, примета —

этим летом я сойду с ума!

Росчерки, разрубы, разрисовки

сливою синеющей дали.

С криком пролетают мухоловки

мимо окон в золотой пыли.

Что такое время? Тайна тверди?

Думаю, как раз наоборот.

Человек, готовящийся к смерти,

дачная халупа, огород...

* * *

Придя к незримому пределу,

где ночь прозрачна, словно лед,

душа уже не жмется к телу

и свой планирует отлет.

Спешит забыть про говор меди,

гнет превосходных степеней,

так пропадает все на свете

в обманном трепете теней.

Растерянная в первом шаге

дрожит в небесной наготе,

и кто же ей придаст отваги

взлететь в непрочной пустоте?

Я — остаюсь, переселяться

мне не дано: тяжел и груб.

Но, верю, помогу подняться

безмолвным шевеленьем губ.

СТАНЦИЯ ЧЕРДЫНЬ

Помчались лошади и колокольчик дзинь,

Окрестности прекрасные, а город...

На мой вопрос, куда мы так спешим,

ответил мне пермяк-солены-уши:

«Уединенная прогулка на тот свет,

где души остывают, это — Че´рдынь».

Высокий берег Колвы рассечен

глубокими оврагами на мысы,

поемные луга, а дальше — лес,

плывущий в воздухе во тьму Полюдов камень.

Нас встретил Некто с песьей головой,

он путников крестил неторопливо...

Ах, Чердынь, да!.. Бедняга Мандельштам...

он выпрыгнуть хотел, самоубиться,

в окошко низенькой больнички за углом.

Ну что с него! Поэт, к едрене фене!

Стоит на сломанных коленях до сих пор,

и воздух пахнет кровью и морозом...

.....................................

Изгнанником я в Чердыни провел

не знаю сколько... это Пушкин знает.

Мы вместе с ним мотали долгий срок,

перевозили тени через Колву,

в карьер глубокий, яму у реки...

Смерть — просто скука, только скука, скука...

...Еще не Судный день, а рядовой,

царит силлабика, и все равны по сло`гам.

Пробелы памяти... Уму непостижимо:

я верю в убывание души!

...Мне машут предки с первых трех рядов,

а сам я затерялся в центре зала...