ХВАЛИТЬ НЕЛЬЗЯ РУГАТЬ

София Синицкая. Мироныч, дырник и жеможаха. Рассказы о родине.

СПб.: Лимбусс-Пресс, 2019

В сборник петербургской писательницы Софии Синицкой вошли три больших повести — новая, под названием «Гриша Недоквасов» (о которой и пойдет более подробный разговор далее), и уже выходившие ранее «Митрофанушка Дурасов» и «Ганнибал Квашнин». Тексты размещены не в хронологическом порядке (если вообще можно соотнести действие произведений Синицкой с вектором реального движения времени): первый относится к периоду Большого террора, второй — к концу XVIII века, а третий — к рубежу XX и XXI веков.

«Гриша Недоквасов» — произведение о судьбе гениального кукольника в Печорлаге. В нем раскрываются темы взаимоотношения творца и власти, покалеченной судьбы русского интеллигента в 1930‑е годы, беспощадного и слепого террора, жертвами которого становились и правые и виноватые, страшного быта советских лагерей и того, как они меняли человека, давая волю самому низменному, сокрытому в нем. Существует множество текстов о лагере — и совершенно различные манеры об этом писать. Солженицын полагал, что если человек верует, то он способен вынести любые муки и сломить его невозможно. У Шаламова лагерный мир несовместим с человеческим бытием, есть давление, которому противостоять нельзя, — и даже вышедший на свободу уносит этот опыт с собой навсегда. Между этими полюсами находится Довлатов (видевший зону с другой стороны — с позиции охранника): «По Солженицыну, лагерь — это ад. Я же думаю, что ад — это мы сами…» Синицкая оказывается ближе к Солженицыну, а также — каким-то особым и трудноуловимым взглядом на окружающую действительность — к мемуарам Тамары Петкевич «Жизнь — сапожок непарный», в которых описывается театральный (в том числе и кукольного театра) лагерный быт, а действие происходит в лагерях Коми АССР.

Если тексты Солженицына полны глубокого христианского пафоса, то у Синицкой вера в единого Бога имеет максимально народную форму и не исключает существования различных местечковых духов, колдунов и злых ведьм-отравительниц. Писательница умеет оволшебствить самую обыденную и страшную повседневность — во многом это происходит благодаря сказовой манере повествования.

«Гришу Недоквасова» можно читать и ребенку — как извечную историю о противостоянии добра и зла; но только взрослый за этими узорами на окне разглядит, что зло торжествует на каждом шагу. Это сказка в ее изначальной, еще не адаптированной форме, где Золушкина туфелька была сделана из меха, а сест­рам отреза`ли пятки, чтобы уместить стопы в заветную обувку. Сказка ложь, да в ней намек… увы, в истории, рассказанной Синицкой, много такой страшной правды, которую выдумать ну никак нельзя: на текст повлияли воспоминания этнографа и поэтессы Нины Гаген-Торн, которой и посвящено произведение.

Если продолжать анализировать Синицкую через призму литературной традиции, то «Митрофанушка Дурасов» вызывает в памяти лесковского «Очарованного странника», и оба они — былинного Илью Муромца. Все трое внешне похожи на богатырей, все долго живут на одном месте, а затем попадают в истории, из которых выходят живыми и почти невредимыми. Все трое (кто-то в большей, как Митрофанушка, кто-то в меньшей степени) напоминают юродивых. Из всех трех повестей Синицкой вторая наименее соотносима с реальностью и благополучным исходом походит уже на сказки Нового времени. После жутковатой истории Гриши Недоквасова сказания о заграничных странствиях русского великана Митрофанушки Дурасова — отдохновение для читательской души.

Третья повесть в плане литературных аллюзий оказывается наименее продуктивной. Да, маленький арапчонок Ганнибал Квашнин напоминает сами знаете кого, а ближе к концу из швейцарского города Монтрё читателю помашет сачком Набоков, но благополучная и головокружительная история успеха мальчика, родители которого были убиты на почве ксенофобии, выглядит, с одной стороны, недостаточно фантастично (она написана и гораздо более простым языком, нежели два предыдущих текста), чтобы воспринимать ее как сказку, а с другой — недостаточно правдоподобно, чтобы претендовать на реалистичность. Вероятно, оттого, что сюжет главного героя выступает лишь в роли стержня, на который нанизываются многочисленные истории второстепенных героев, с ними-то и происходят всякие приключения, иногда предполагающие участие в них и Гани.

Несмотря на принадлежность, обозначенную в подзаголовке, пространство и география текстов Синицкой почти необъятны: такие разные герои живут рядом на страницах небольших историй и так легко перемещаются из одного места в другое, что кажется, будто весь художественный мир автора располагается на спине чудо-рыбы. Персонажи так или иначе обладают каким-либо творческим дарованием. Гриша — кукловод, Митрофанушку из дома уводит уличный артист, Ганя — гениальный музыкант, водящий дружбу с огромным черным драконом по имени Мюльбах (который на самом деле рояль — прекрасный пример того, как обыденность превращается здесь в сказку). Все они естественны, живут больше по наитию, потому, кажется, все у них и получается. И есть во всем этом какая-то абсурдная, но очень утешительная правда жизни.

Полина Бояркина