ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Антон Ратников

Великий поэт

Стукнул по карману — что-то звякнуло.

Я обрадовался и отправился в магазин за шоколадкой и кофе.

Женщина за прилавком приняла меня как дорогого гостя. Улыбнулась. И даже предложила взять сэндвич с лососем.

— Свежий, — шепнула доверительно. Волосы ее на темени стягивала цветастая клешня. Губы алели.

Но я был настойчив: кофе и шоколадку — довольно с меня.

— А коньяк будете? — не унималась продавщица.

Я оглянулся. Всякое ведь бывает. Начальство не дремлет… Но в маленьком магазинчике под названием… под названием… а в общем, без названия… так вот, в этом магазинчике начальства не было. Здесь вообще никого не было. Только я, продавщица и три килограмма жирной колбасы.

Но я ответил отказом.

От первой несложно. Особенно если денег мало.

Вернулся в офис. Съел шоколадку. Выпил кофе. Посмотрел, как плавно ложатся на землю снежинки, будто батальоны маленьких и храбрых десантников.

Дела все были сделаны. Оставалось высидеть последний час — и домой.

От нечего делать зашел на пару сайтов (не порно).

Спортивные новости — тухлые. Политические, как всегда, отсутствовали. Зато интернет-энциклопедия порадовала.

Сегодня, сообщила она мне, день рождения великого русского поэта Николая Рубцова.

Сначала этой информации я не придал значения. Мало ли великих русских поэтов празднуют день рождения в январе! Наверняка их сотни, тысячи… Но потом вспомнилось: библиотека рядом с моим домом, та самая, куда я хожу иногда, чтобы взять очередной выпуск журнала «Популярная механика», она носит имя Николая Рубцова.

Вспомнился и его портрет. Обыкновенный мужичок в растянутом свитере.

Не Хемингуэй. Хемингуэйчик.

Залысина. Бессмысленные нити волос. Морщины. Улыбка.

Чем-то он напоминал моего родственника дядю Колю — коммуниста, работягу и большого поклонника боевиков со Стивеном Сигалом.

Я погуглил.

Действительно Николай Рубцов. Его стихотворения присутствовали в Сети.

Стоило ли этому удивляться?

— Что делаешь? — спросила меня неожиданно коллега. Она проходила мимо и вдруг остановилась. Чашка с чаем в ее руках казалась огромной.

— Так, — дал я ответ, идеально подходящий для таких случаев.

Но она не отставала.

— Это что — стихи?

— Нет, — соврал я.

Она сменила позу. Перенесла вес с левой ноги на правую.

— Подожди-подожди. Это стихи! Твои?

— Нет, — ответил я честно.

— Да что врешь! Наверняка твои? Покажи!

Мне отчего-то стало неловко.

— Это не я. Это поэт Николай Рубцов.

Но женщина (белый свитер, большие серьги, на шее — пятно) мне не верила.

— Да это наверняка ты! Покажи!

Я повернул в ее сторону монитор. Она посмотрела. Вскользь.

— Точно твое.

— Мое, — сдался я, — родное.

— Так я и знала, — ответила коллега и тут же потеряла ко мне интерес.

Ушла будто нимфа.

Пусть думает, что это я. Это не повредит моему авторитету в коллективе.

Я еще немного погуглил.

Оказалось, сегодня поклонники Рубцова встречаются у мемориальной доски, установленной в честь поэта. У Кировского завода.

А ведь это совсем недалеко. Может, сходить?

Вообще, я не люблю такие встречи. Я больше люблю кофе и шоколад. Да и коньяк люблю куда сильнее.

Но вот почему-то захотелось на это посмотреть. Когда еще представится шанс?

Следующие полчаса я перекладывал бумаги на столе, заточил два простых карандаша и обменялся шутками с коллегой Артемом. Шутки были несмешные. Его. Мои — смешные.

Потом я выключил компьютер и отправился к Кировскому заводу.

По дороге купил цветы. Решил, что Рубцову вполне подойдут ромашки. Он ведь и о деревне писал. «Тихая моя Русь» — все такое.

Или это Есенин?

Но я все равно купил ромашки.

— Завернуть? — спросил продавец (неожиданно им оказался мужчина лет сорока с серьгой в ухе).

— Будьте добры.

— В газету или целлофан?

— А газета какая?

Продавец даже глазом не повел.

— «Известия», — говорит.

— Идеально.

И действительно. Это был номер «Известий» за среду. Скучная газетенка. Стать упаковкой для цветов — лучшее, что с ней могло случиться.

Спустя еще двадцать две минуты я пришел к проходной Кировского завода. Все пространство рядом усеяно автомобилями. За желтым забором виднелись махины цехов. Пространство за воротами, куда въезжал транспорт, смотрелось на удивление прилично. Я слышал о Кировском заводе такое, что думал, тут можно снимать какой-нибудь постапокалипсис.

У таблички уже собрались люди. Немного. Человек восемь. Самый младший старше меня раза в два. На их фоне я смотрелся школьником.

— А вы куда, молодой человек? — остановила меня женщина в фиолетовом пальто с меховым воротником, как будто забравшая его из костюмерной «Ленфильма».

— К табличке.

— Табличке? Где вы видите табличку? Это мемориал!

Кажется, я ее обидел.

Ко мне подошел мужчина с клиновидной седой бородой — этакий постаревший Чехов.

— Что вы здесь делаете?

— Пришел возложить цветы Рубцову.

— Вы знали Рубцова?

— Нет. В смысле — лично не был знаком.

Мужчина задрал подбородок.

— Вот видите… А мы все были с ним знакомы.

Мне не хотелось напрашиваться.

— Так мне уйти?

— Ну отчего же… Оставайтесь. Какое ваше любимое стихотворение?

Я почувствовал себя как первокурсник на экзамене.

— Ну это… про Россию?

Неожиданно от меня отвязались.

— Это хорошо, — сказал «Чехов».

Лично я не видел в этом ничего хорошего.

Тут началось что-то вроде импровизированного митинга. «Чехов» оказался кем-то вроде предводителя. Он толкнул речь о том, как важен Рубцов для российской поэзии. Потом выступала женщина в фиолетовом пальто — и расплакалась.

Следом в центр круга вышел дядечка в каракулевой шапке и стал с листа читать стихотворение, озаглавленное «На смерть Рубцова»:

Умер великий, умер прекрасный,

Умер поэт, воспевающий Русь.

Я говорю о нем ежечасно,

И в душей моей зреет грусть.

И там еще было что-то про Россию.

Потом все возложили цветы.

— Рубцов — гений, — шепнула мне женщина в пальто.

Я согласился.

Тут послышался звук свистка. Рядом с нами оказались какие-то люди в форме.

— Что вы здесь делаете! Расходитесь! Немедленно расходитесь! — говорил человек в мегафон.

Форма у него была полицейская.

Один с погонами лейтенанта подошел к «Чехову».

— Предъявите документики.

«Чехов» стал возмущаться, его скрутили и отвели в автозак.

Женщина в фиолетовом пальто прыгала вокруг него, поэтому женщину тоже поместили внутрь служебной машины.

— Кто еще хочет прокатиться в отделение? — спросил лейтенант.

Я не хотел. На всякий случай подошел к рядовому.

— А что, собственно, случилось?

— Как что? Несанкционированный митинг. Статья…

И он назвал номер статьи, но я ее тут же забыл.

Я пошел домой и только у метро вспомнил, что забыл возложить цветы к доске. Во всей этой суматохе сунул их в карман — и всё.

Так они и лежали в кармане.

Какая-то бабулька просила у метро милостыню. Я отдал цветы ей.

— Знаете Рубцова? — спросил я.

— Это участковый, что ли?

— Да. Участковый…

Так и закончилась эта история. Ну еще нужно добавить, что на работе за мной закрепилось прозвище «Поэт».