ЛЮДИ И СУДЬБЫ

Татьяна Дервиз

«Человек неунывающий»

Памяти Олега Дервиза

«Человек неунывающий» — это определение принадлежит Андрею Сергеевичу Кончаловскому, известному режиссеру, — краткое обращение к телезрителям в 2018 г. Оно удивительно подходит к тому человеку, о котором пойдет речь.

Вот как складывалась его биография. Родился в старинной петербургской семье. Отец — по специальности геологоразведчик, но, к несчастью, дворянин по происхождению. Мать — учительница музыки. В феврале 1933 года он родился, а зимой 1935 года отца, как и тысячи других ленинградцев дворянского происхождения, арестовали в связи с убийством С. М. Кирова как «чуждый элемент», а затем выслали из Ленинграда, причем, как указано в документах, «отдельно от семьи». В результате отец оказался в районе озера Балхаш, а семья в составе мамы и бабушки и сына, в Казахстане.

У ребенка в памяти сохранился ужасный холод, а на всю оставшуюся жизнь глухота на одно ухо. Глухоты могло бы и не быть, но единственный врач в поселке не захотел лечить ребенка «врага народа». Это ему, уже взрослому, рассказала мать.

Чтобы как-то выжить и облегчить жизнь сыну, родители развелись. Это помогло выхлопотать для них с матерью реабилитацию, что позволило вернуться в Ленинград в 1939 году, и им уже перед самой войной выдали крохотную жилплощадь. Отец так в ссылке и скончался.

Они жили вчетвером в двух узких комнатках по одиннадцать метров в коммунальной квартире: он, мама, бабушка и сестра бабушки. Одну из комнат почти полностью занимал рояль — мамино орудие производства. Мама работала неустанно, днем в музыкальном училище, вечером подрабатывала дома.

Однако мальчик учился в школе и много-много читал. Полагаю, что кроме наследственности, возможно, сыгравшей свою роль, именно в книгах помимо разнообразных знаний он встречал удивительные жизненные коллизии и варианты их разрешения. Он вспоминал, например, что одним из усвоенных принципов всегда было: «...говорить то, что думаешь, а если это невозможно <...>, лучше промолчать».

И тут начался новый этап жизни — Великая Отечественная война и блокада. Ему было восемь лет. Воду они с мамой возили на санках с Невы, не было света, он, пытаясь заглушить голод, читал вечерами книги при коптилке. Спали, естественно, одетые. Первым умер кот. И смерть стала обыденным явлением.

Уверена, что несгибаемость и упорство матери повлияло на него. Ведь она, начавшая самостоятельно жить и работать с девятнадцати лет, уже переживала в Петрограде голодные 1918—1919 годы. Поэтому теперь, едва стала пробиваться трава, они стали собирать крапиву и лебеду и варили щи.

К концу августа 1942 года мама приняла решение и согласилась ехать в эвакуацию, поскольку где-то далеко от Ленинграда ее даже звали на работу.

И вот отъезд, все документы и вещи собраны. Сначала с Финляндского вокзала поездом до Ладоги, а потом на катерах через озеро на Большую землю.

Вещей все-таки набралось. Люди везли с собой то, что можно будет обменять на продукты. Все знали, что там тоже с едой плохо. Обе бабушки были после блокады совсем слабы. Он был единственным помощником мамы.

Набитый до отказа людьми и вещами поезд стоял на вокзале двое суток. Наконец сообщили, что к вечеру поедет. Вот как он потом об этом напишет: «...на нас обрушилось такое, что и теперь, через 70 лет, мне трудно до конца понять, как нам удалось это пережить». Маме вдруг стало плохо, она потеряла сознание, а он в это время в вагоне отсутствовал, ходил за кипятком. Был вызван врач из вокзального медпункта, который приказал ее немедленно госпитализировать. Маму увезли, а растерянные бабушки даже не успели спросить куда.

Вы, читатель, только представьте себе, что свалилось на голову девятилетнего мальчика!

Им сказали, что надо идти к дежурному по вокзалу и просить разрешения им троим с вещами выгрузиться и остаться в городе. Дальше опять цитирую: «Дежурный просто отмахнулся от меня, такое же отношение я встретил и у начальника вокзального эвакопункта. Выйдя из его кабинета, я увидел напротив дверь с табличкой „Уполномоченный НКВД“».

Тогда мальчик проявил недетскую твердость и сам принял решение обратиться туда. Там его выслушали и немедленно приняли решение. Он запомнил, что говоривший с ним человек был в чине капитана. Капитан написал мальчику записку в камеру хранения с требованием принять их багаж (иначе из-за переполнения сдать и сохранить вещи было бы невозможно), позвонил дежурному по вокзалу и приказал выдать мальчику справку об отказе от эвакуации из-за внезапной болезни главы семьи, вызвал каких-то людей с тележками, чтобы они выгрузили вещи из вагона и отвезли их в камеру хранения, и сделал попытку по телефону выяснить, в какой госпиталь увезли маму. Последнее не удалось, в медпункте только сказали, что где-то на Выборгской стороне.

С этого дня он стал главой семьи. Они вернулись в свои комнатки, и он занялся переоформлением продуктовых карточек и поисками мамы. На несколько дней, которых требовало переоформление, ему выдали на троих талоны прикрепления в столовую, и он там ел сам и носил в кастрюльках горячую пищу бабушкам домой. Вот тут он отмечает в своей книге, что «в условиях блокады, нечеловеческих трудностей и, казалось бы, всеобщего стремления к одному — выжить, я встретил почти всюду желание помочь».

И маму он нашел в госпитале, опять люди помогли. Он ходил к ней туда несколько раз, пешком через мост на Выборгскую сторону, иногда пережидая по пути обстрелы. Было ли ему страшно в такие моменты? Он пишет, что нет, после первой блокадной зимы все уже было трын-трава. Когда маму выписали в октябре, они стали снова готовиться к отъезду. На этот раз все шло, как планировалось — поезд, катер через озеро из блокады на Большую землю, снова эшелон, в котором ехали целый месяц до Новосибирской области. Но уже ехать туда, куда мама собиралась первоначально, не было никакой возможности. Эвакуированных блокадников, измученных болезнями и вшами, распределяли туда, где были места для житья. Их поселили в деревне за сто километров от Новосибирска. Для него началась новая ступень закалки характера.

Здесь не бомбили и не стреляли, но холод и голод не отпускали. По приезде им выдали небольшой паек, которого хватило на месяц. Карточек им не полагалось. Только меняли на еду вещи. Там он пошел в третий класс. Главное, что в этой деревне у мамы не было и не предвиделось никакой работы. Но мама не сдавалась. Думаю, что ее упорство не могло не повлиять на сына. И она узнала, что появилось место учителя русского языка в другом селе, в пятидесяти километрах, но зато в трех километрах от райцентра.

Опять переезд, но здесь было лучше. Мама работала, он учился и добывал продукты. Вместе они как могли по весне завели огород, что и помогло там выжить. Но как ни поддерживали бабушек, блокада не отпускала. И обе они вскоре умерли. Хоронили опять мама с сыном.

Когда в 1944 году блокада была полностью снята, снова начались у мамы многомесячные хлопоты по возвращению. Но и это они с мамой преодолели, получили «вызов» — специальный документ, без которого даже родившимся и прописанным в Ленинграде путь туда был закрыт.

После зимних каникул 1945 года он пошел в пятый класс. Несмотря на большие пропуски, мальчик отказался идти в четвертый, не хотел стать «переростком», что означало — отставшим. Он начал упорно наверстывать пропущенное и благополучно окончил пятый класс. Эта его небольшая личная победа совпала с победным окончанием войны.

Началось время превращения мальчика в юношу. Появились друзья, а вместе с ними и увлечения — футбол, шахматы и марки. В шахматах он очень продвинулся и к шестнадцати годам получил первый разряд, что в те времена было непросто. Возобновилось чтение книг. Но они были дефицитом. Чтобы книгу прочесть, ее надо было найти и купить. А на какие деньги? И он опять даже в этом сам принимает решение, продает свою коллекцию марок и начинает покупать книги. Так, еще не достигнув совершеннолетия, он превратился не только в известного в книжных кругах специалиста, но и одного из самых начитанных и образованных людей своего поколения.

В школе ему было попросту скучно. Точные науки он запустил, видимо, не попался ему настоящий учитель по этим предметам. Было, правда, одно исключение. С малых лет, как я говорила, он занимался покупкой продуктов и потому, имея дело с семейными деньгами, необыкновенно быстро и правильно устно считал. Жизнь научила. Спустя много лет произошел забавный случай в универсаме в Париже. Он чисто автоматически сосчитал, сколько с него приходится, и приготовил деньги. Но чек был на другую сумму. Однако он попросил кассиршу проверить и оказался прав. Смущенная кассирша принесла свои извинения, а его спутник был в полном и окончательном изумлении и восхищении.

Что же касалось школьных гуманитарных предметов, так он, по словам друзей, намного превосходил в образованности учителей. И он решил после восьмого класса (мама возражала!) уйти из школы и перевестись в заочную; тогда так разрешалось. Он все равно много болел: постоянные тяжелые воспаления уха, да еще проблемы с начинавшимся туберкулезом, который, к счастью, удалось вскоре погасить.

Довольно свободный распорядок, возникший в его жизни, он употребил с большой пользой для себя. На нем по-прежнему лежала большая доля хозяйственных обязанностей — покупка продуктов и хозяйственных мелочей, керосина и дров. Дрова он колол сам, научился еще в Сибири, и складывал в подвале, где тогда у всех жильцов были свои выгородки. Привык следить за расходами, словом, этот юноша был за мужика в доме. (Такая вот безотцовщина...)
 Но это не мешало ему остальное время активно заниматься тем, что его больше всего интересовало: шахматами, а также доставанием и чтением книг. Образовалась и хорошая молодая компания сверстников, с которыми он дружил потом многие годы. По мере взросления им хотелось выглядеть получше, а для этого нужны были деньги, ведь относительно приличная одежда была дефицитом.

И в пятнадцать лет он нашел способ иметь собственный доход, причем без малейшего нарушения закона. Книги тоже были дефицитом. Он стал покупать на развалах относительно дешево отдельные тома из собраний сочинений разных авторов, а собрав полный комплект, сдавал его уже по более высокой цене в магазин старой книги. И хотя магазин брал немалые комиссионные, ему кое-что оставалось.

А кроме того, этот бизнес свел его с со многими интереснейшими и хорошими людьми, что он уже научился ценить. В то время книгами занималась настоящая элита!

А когда в шестнадцать лет он получил паспорт, то имея первый спортивный разряд, он стал вести шахматные кружки и давать сеансы одновременной игры, что сразу повысило его заработки до зарплаты среднего инженера.

Можно сказать, что ему очень везло на людей, с которыми сводила жизнь, а можно сказать и немного по-другому: оказалось, что он и сам относится к людям с интересом и вниманием, умеет распознать и оценить их и не пренебрегает общением с ними.

Теперь, «спустя жизнь», можно утверждать, что руководитель шахматного кружка районного Дома пионера и школьника (ДПШ), куда впервые пришел тринадцатилетний мальчик, был не просто хорошим педагогом, а выдающимся человеком во многих смыслах. Его стоит назвать: Андрей Михайлович Батуев. Профессиональный певец в хоре Капеллы обладал глубокими знаниями в зоологии и потому руководил кружком юных натуралистов. Да еще и мастер спорта по шахматам, он был в ДПШ всеобщим кумиром. Он не просто учил, а заражал своим энтузиазмом ребят.

К А. М. Батуеву, который во многих отношениях заменил ему отца, он был привязан до самой смерти последнего.

В начале 1950-х возникла реальная угроза призыва в армию (все знали то­гда, как сломала она жизнь многих парней). Студентов не призывали, и юноша взялся за ум. Несколько месяцев занимался по десять-двенадцать часов в сутки, причем математикой с преподавателем. Забегая вперед, скажу, что летом 1953 года он сдал экстерном экзамены на аттестат зрелости.

В какой вуз при этом поступать? Ясно, что в гуманитарный. И опять он сам принимает взвешенное, но прагматичное решение. О юридической профессии он задумывался и раньше. При этом понимая, что несамостоятельным, целиком зависящим от идеологии и политической конъюнктуры прокурором или следователем он быть не сможет. Смею предположить, что адвокатура привлекала его относительной независимостью, да и неплохим заработком. Кроме того, неожиданно помогли его шахматные успехи — он уже был кандидатом в мастера спорта.

Тогда еще существовал в нашем городе Ленинградский юридический институт (ЛЮИ). Приятель-шахматист, там учившийся, рассказал как-то, что его директор был не только страстным почитателем спорта, но и трепетно относился к спортивным победам своих студентов. Шахматы были тогда одним из самых популярных видов спорта, но в Юридическом институте блестящих шахматистов не было. Так вот, легенда гласит, что кто-то рассказал директору, что есть такой парень, который реально может привести команду ЛЮИ к успеху. И он еще не учится ни в каком другом институте.

Директор встретился с ним тотчас и принял беспрецедентное решение. Парень был допущен до вступительных экзаменов в институт до получения аттестата зрелости. Надо все-таки отметить, что эти экзамены в институт он весьма успешно сдал без всяких послаблений, просто за счет своих знаний, и был условно принят.

В тот год шахматная команда ЛЮИ, капитаном которой он стал, выиграла чемпионат Ленинграда среди вузов. Они победили таких признанных фаворитов, как ЛГУ, Горный институт, ЛЭТИ и Политехнический. А аттестат зрелости после сдачи экзаменов в заочной школе он, как и обещал, в институт представил. Много позже он не без гордости вспоминал, какой заслуженный, но все же неожиданный триумф он тогда пережил.

А ведь мог бы после провала в школе по всем точным наукам прийти в настоящее уныние и вообще отказаться от усилий делать самому свою судьбу. А он, «человек неунывающий», рассмотрел и проанализировал все варианты, чтобы найти, как и в шахматах, выигрышный ход!

Проучился он в этом институте всего год — ЛЮИ объединили с юридическим факультетом Университета, увеличив время обучения для новых студентов на год. В шахматах успехи продолжались, в целом ряде чемпионатов за Университет он играл на первой доске. Учился, естественно, хорошо (математика не требовалась!), хотя стремиться быть всегда отличником ему просто в голову не приходило, он слишком здраво и объективно привык себя оценивать, как стали говорить во время «оттепели» 1960-х, был самодостаточным.

И вот предстояло снова принять решение по выбору жизненного пути: становиться профессиональным юристом или спортсменом-шахматистом. Совмещать два таких серьезных вида деятельности было невозможно. Каждая требовала полной отдачи. Последний вариант по размышлении не подходил ему еще и по морально-этическим соображениям. Предвидя удивление, поясню. В соответствии с законами тогда не было в стране профессионального спорта. Каждый гражданин должен был где-то работать, а на досуге заниматься чем захочется, например спортом. И была хитрая система поощрений успешных «спортсменов-любителей» со стороны государства. Самые выдающиеся получали так называемые стипендии и потому могли реально не работать. А большинство профессиональных на самом деле спортсменов формально где-то числились и получали не заработанные ими зарплаты. Он не желал быть таким нелегалом, предпочел карьеру юриста и, как потом вспоминал, ни разу об этом не пожалел.

Никак нельзя не сказать, что он научился критически относиться к своим принятым решениям и, поняв ошибку, упорно стремился уменьшить ее последствия.

Так произошло в Университете, когда окрыленный в конце 1950-х началом «оттепели», он выбрал для себя специализацию по международному праву. Однако, пройдя преддипломную практику в таможне, быстро понял, что эта отупляющая рутинная работа ему не подходит. Пришлось брать академический отпуск на год, чтобы перейти на другую специализацию. На этот раз не ошибся и выбрал уголовно-правовую. Именно тогда он окончательно решил стать адвокатом.

Но и здесь все было непросто. Отличником он не был, хотя все экзамены сдавал успешно. Старался проводить на занятиях как можно меньше времени, приходил на лекции только трех-четырех профессоров, на остальные предпочитал времени не тратить. Да еще и комсомольцем не был.

Благодаря шахматам у него были знакомые среди адвокатов, которые и посоветовали ему попытаться попасть на практику в Ленинградскую областную коллегию адвокатов (ЛОКА). Вероятно, в деканате очень удивились, когда к ним пришла заявка на такого студента: на занятия не ходит, не комсомолец и много болеет. Чем такой стажер может быть полезен? К успеваемости, правда, претензий не было.

Но представитель Коллегии сумел объяснить, что Ленинградская область, особенно самые отдаленные ее районы, очень нуждается в кадрах и поэтому таким молодым людям там самое место. Так определилась его профессиональная судьба. А то обстоятельство, что до официального распределения он успел пройти практику в самой знаменитой юридической консультации того времени (люди называли ее просто — Невский, 16) и практиковался на деле под руководством нескольких выдающихся юристов, несомненно, создало прочную основу и для его собственных профессиональных успехов.

Этот последний год перед окончанием Университета был отмечен также его женитьбой. Невесту специально не подыскивал, познакомились на вечеринке. Самодостаточность, о которой я уже упоминала, приправленная молодым искренним чувством, привела к тому, что предложение он делал как раз во время своего академического отпуска. Его мама давно уже привыкла полагаться на его решения, а вот будущая теща слегка удивленно поинтересовалась у дочери, на что они собираются жить, если он нигде не работает и не учится, однако не могла не признать, что парень, кажется, толковый.

Он получил блестящий отзыв за производственную практику в Коллегии адвокатов, и потому в Университете на комиссии по распределению не возражали против того, чтобы направить его на работу в Областную коллегию, а реально — в глушь, в Киришский район Ленинградской области, с точки зрения нормальных людей, весьма незавидное распределение. Всю неделю надо было проводить там и только на выходные приезжать домой.

Казалось бы, такой поворот в судьбе ему должен был бы казаться неудачей: после кипучей столичной жизни — заштатный райцентр (еще не было знаменитого позже Киришского нефтеперерабатывающего комплекса!), многие часы в медленном пассажирском поезде, съемная комнатка в домике без удобств. Ан нет! Он, «человек неунывающий», энергично начал работать. Часть обязанностей состояла в приеме граждан, приходящих за юридической консультацией, которая, между прочим, оценивалась ничтожно, а также стали появляться и судебные дела.

Вот когда стал проявляться настоящий характер. Главное — защитить законные права человека (а заметьте, тогда еще не вошел в моду этот ныне затертый оборот «права человека»!). И он делал все, чтобы, во-первых, объяснить человеку его права, но главное — обеспечить защиту этих прав. Результатом очень скоро явилось то, что к нему в часы его дежурств скапливалась очередь на прием.

Был даже один курьезный, но показательный случай. Пришла к нему на прием по делу, связанному с разделом дома, одна местная жительница. Была вполне удовлетворена. И вдруг недели через две приходит снова. Он удивился и решил, что в деле появились какие-то новые обстоятельства. А оказалось, что женщина пришла посоветоваться с ним чисто по-житейски о возможном замужестве дочери — подходит ли такой жених, или не стоит разрешать. Она рассказала о женихе все, что знала, и очень просила его высказать свое мнение.

Скоро и районные судьи более внимательно стали относиться к настырному адвокату-первогодку, который не желал спускать им ни малейшей неточности как во время заседаний, так и в судебных решениях. Много позже его коллега очень точно сказал, что настоящий адвокат — это тот, у кого есть неподдельный интерес к реальной судьбе людей. А у него такой интерес, несомненно, был.

В консультацию и даже домой стали звонить люди с просьбами о ведении их дел. При этом довольно часто ему приходилось объяснять людям, что он не занимается «решением вопросов», как тогда деликатно называли коррупцию и взятки по судебным делам. Сами дела становились все обширнее и серьезнее. Часто это было связано с командировками для ведения дел в так называемом надзорном порядке. Это означало съездить для ознакомления с делом туда, где происходил суд и был вынесен приговор, затем написать и послать обоснованную жалобу, а нередко и попасть на личный прием в высшую судебную инстанцию страны.

Не иначе как чтение книг в детстве создало в нем не угасающий интерес к путешествиям и вообще новым местам. Думаю, что это тоже сыграло некоторую роль в том, что он редко отказывался от командировок. По таким делам он объездил множество «уголков нашей необъятной Родины» — от Мурманска до Закавказья и Средней Азии и от Прибалтики до Байкала. Не успел побывать на Дальнем Востоке, о чем всегда жалел. Много лет спустя неумолимая статистика показала, что более 40% этих его надзорных дел было выиграно и люди либо были оправданы вовсе, либо приговор им был значительно смягчен и они вышли досрочно на свободу.

Приведу снова цитату из его книги, довольно большую, но необходимую: «Впоследствии мне не раз приходилось сталкиваться с непониманием роли адвоката, той важной общественной функции, которую он выполняет в уголовном процессе. Меня удивляло, что даже образованные, начитанные люди проявляют дремучее невежество, когда речь заходит о работе адвоката. Мнение о том, что адвокат защищает преступление, старается выгородить виновного, является почти всеобщим. Совершенно очевидно, что это связано с крайне низким уровнем правосознания нашего населения, полным отсутствием представления о суверенности человеческой личности как таковой, наличия у нее — личности — неотъемлемых прав, нарушать которые нельзя ни при каких обстоятельствах. Наши люди воспитаны в убеждении, что государство — все, а человек — ничто. Поэтому, когда возникает конфликт человека с государством, нашим людям трудно согласиться с правом человека защищаться и иметь твердые гарантии такой защиты».

Он все это осознал довольно рано и при этом в адвокатской работе упрямо продолжал оставаться «человеком неунывающим»!

Здесь уместно будет коротко рассказать о его самом первом уголовном деле в одном из районов Ленинградской области. Грибник нашел в лесу новорожденного ребенка, который, завернутый в тряпье, искусанный муравьями, пролежал там несколько дней, но остался жив. Без особого труда нашли мать, которая призналась, что она выбросила свое чадо, но что сделала это вместе с сожителем, который ее вынудил. Обвинение было предъявлено обоим. Молодого адвоката назначили защищать этого сожителя, человека, кстати сказать, не вызвавшего у него положительных эмоций. Но этот подсудимый виновным в покушении на убийство себя категорически не признавал.

Именно потому, что у молодого адвоката никогда не возникало сомнений в необходимости соблюдать закон, а значит, и право человека на защиту, он тщательно стал разбираться в этом деле. И быстро понял, что следствие было проведено поверхностно, по извечному нашему принципу: видно же, что за тип (и впрямь, видно!), да и баба призналась — чего зря время тянуть!

Суд решили проводить в зале районного Дома культуры, уже были опубликованы статьи в местной газете, поэтому зал был заполнен до отказа и все происходящее встречалось шумной реакцией публики. И суд не намерен был тратить лишнее время на очевидное (с точки зрения судьи) дело.

Адвокат задавал уточняющие вопросы — суд снимал их как несущественные, он заявил ходатайство о направлении дела на доследование, чтобы объективно проверить объяснения подзащитного, — суд отказал. В защитительной речи он заявил, что достаточных доказательств вины сожителя нет, что подсудимая оговаривает его с целью смягчить собственную вину, и потребовал направления дела на доследование. Суд ушел на приговор, а возбужденная публика выкрикивала в адрес защитника разные оскорбления (не забывайте, он здесь, в районе, еще и был никому не известным чужаком, все и так понимали, что сожитель виновен!). Позже он напишет, что в том первом деле был буквально потрясен нерассуждающей злобой толпы по отношению к человеку (к себе!), который добивался только одного — справедливости: «Я ведь не просил оправдать подзащитного, а только проверить обоснованность обвинения. Видел же я перед собой искаженные ненавистью лица, перекошенные рты, выплевывающие в мой адрес угрозы и оскорбления».

Суд доводами защиты пренебрег и обоих осудил на пятнадцать лет. Однако не забудем: он же был «человеком неунывающим» и упорным! Он написал все возражения, протесты и жалобы, которые следовало писать по закону, и все-таки добился проведения дополнительного следственного эксперимента, который и показал с очевидностью, что в покушении на убийство человек виновен не был.

Вы спросите: что же это за эксперимент? Поясню. Другой следственной группе снова пришлось пройти пешком на место, где был найден ребенок, тем путем, который был установлен в суде, и было проверено по часам, что за то короткое время, которое указано в деле, обвиняемый физически никак не мог успеть пешком пройти весь этот длинный путь, а значит, давал правдивые показания относительно того, где он находился в это время на самом деле.

Это был первый серьезный профессиональный успех. Удачно также, что президиум Коллегии адвокатов с целью проверки работы начинающего защитника организовал запись его речи в суде, которая таким образом сохранилась и была впоследствии опубликована.

И пошли дела одно за другим. Загрузка была полная. Регулярные дежурства в консультации, судебные заседания, командировки по надзорным делам.

Образ жизни его снова резко поменялся. Полная свобода сменилась очень плотным деловым распорядком. Правда, в Коллегии его тоже заметили и постепенно передвигали поближе к городу. Так, он надолго потом задержался во Всеволожской юридической консультации, где и приобрел нескольких друзей на всю оставшуюся жизнь, в том числе из местных жителей.

Смешно было бы описывать подряд все дела, в которых он участвовал, однако полагаю без всякого преувеличения, что каждое могло бы составить интереснейший и полный драматизма сюжет.

А были ли в его работе неудачи, попросту говоря, поражения, спросит читатель. Конечно, как и у любого адвоката, еще и какие! Слова «оставить без рассмотрения, отказать, отказать, <…> отказать, не соответствует ст., ст. <...> и на основании <...> постановил отказать в иске» были обычным делом. Кроме того, хоть красивое слово «коррупция» тогда не употребляли, но очень многие дела подпадали под это понятие. Говорили только проще: «Этот судья берет»; «Сверху звонили»; «Предлагают решить вопрос»; позже: «Откат».

Однако его реакция на это была типичной реакцией «человека неунывающего», а природный оптимизм никак не позволял ему считать всех людей поголовно взяточниками и подлецами. Поэтому он защищал интересы своего подзащитного в соответствии с его законными правами, в тактическом отношении не упуская ни малейшей детали, которая позволяла бы это делать. Любопытно, что иногда ему приходилось убеждать в целесообразности такой борьбы и своих клиентов! И их можно понять: правоохранительная и судебная системы со всеми их явными и особенно скрытыми механизмами неуклонно работают на подавление всякого сопротивления и даже просто инакомыслия. По его, адвоката, оценкам, половина обычных людей, столкнувшихся с ней (системой) впервые, хотят только одного: чтобы этот кошмарный сон поскорее прекратился. Какая уж тут борьба, хоть и законная!

Он, с одной стороны, никогда не скрывал от своих подзащитных реального положения дел, но при этом считал своим обязательным профессиональным долгом убедить их не упускать ни малейшего шанса, если не на полную победу, то на значительное улучшение их положения. Подача возражений и жалоб, ожидание ответов, бывало, тянулись месяцами и даже годами. Это не могло не отнимать у него массу нервной энергии и даже физических сил. Но зато он испытывал ни с чем не сравнимое чувство удовлетворения, внутренней гордости, когда получал сообщение о пересмотре дела, освобождении осужденного или даже просто снижении срока наказания. Кстати, он получал и множество искренних писем от подзащитных, которые иногда вместе с благодарностью содержали и много интереснейших жизненных подробностей. «Куда там Достоевскому!» — однажды прокомментировал он такое письмо.

Вот один из очень показательных примеров. Кратко о деле. Молодой человек убил свою соседку по квартире, нанеся ей около семидесяти ударов кухонным ножом. (Какой ужас, Марьиванна, он опять защищает убийцу!) Милицию убийца вызвал сам.

Это был очень способный молодой ученый, живший с женой и двумя детьми в малогабаритной коммуналке. Соседка, не скрывая своего презрения к ним за их бедность, создавала все более невыносимые условия для совместного существования. Особенно она ненавидела детей и поставила условие, чтобы они (никогда!) не выходили в кухню и прихожую. Она нередко их сильно толкала, грозила обварить кипятком в кухне, и все это под площадную ругань. Дошло до того, что детей стали бояться оставлять одних и супруги ходили на работу по очереди.

Попытки обмена ни к чему не приводили, две комнаты в такой квартире они могли обменять только на одну, денег у них не было. Жена сходила один раз в милицию и получила ответ: вот когда ударит и будут свидетели, тогда и приходите, а так откуда мы знаем, кто из вас виноват. Оставалось только работать в надежде накопить денег на обмен. Однако в области теоретической физики много денег у нас не заработаешь, а голова нужна, между прочим, ясная.

И тут настал этот страшный день. С детьми остался отец. Соседка в кухне чистила рыбу. Он тоже был в кухне, да, видно, замешкался. И дочка вышла в кухню позвать отца. Соседка привычно заорала и разразилась угрожающей руганью. Девочка испугалась и прижалась к отцу, а соседка пошла на нее, нацелив ей в живот большой рыбный нож. Девочка просто зашлась в плаче от испуга. И тут-то с молодым ученым и произошло то, что называют красивым словом «аффект». Он стал вырывать у нее нож, поранил себе ладони, вырвал, а потом и стал наносить исступленно удары куда попало. Соседке некуда было увернуться, кухня-то крошечная... И когда сознание к нему вернулось, он сбросил в ванну свою окровавленную одежду и позвонил в милицию.

Я привела этот пример для того, чтобы показать, как важен здравый профессиональный подход адвоката. Он понимал, что огромное значение по такому делу будет иметь экспертиза. Обывательское представление простое — все хорошо, что приведет к уменьшению срока наказания. Значит, хорошо бы признать его психически неполноценным. Но «человек неунывающий» думал о дальнейшей судьбе молодого ученого и его семьи. Признание его невменяемым поставит крест на всей его дальнейшей судьбе. И он сказал подсудимому при первом свидании, что целесообразно добиваться признания состояния аффекта, что не помешает дальнейшей его работе. «На дальнейшей работе?» — изумленно спросил обвиняемый. На это адвокат выразил надежду, что тот ведь не собирается пожертвовать своей профессией. То же самое он разъяснил и его жене. Это было первым лучиком надежды для этих подавленных людей. В своей книге адвокат неунывающий потом напишет: они «почувствовали, что не все еще кончено, <…> что надо обдумать свое поведение в расчете на это будущее, <...> ни в коем случае не косить под психа, как это могут посоветовать не очень умные доброжелатели. Ведь печать, налагаемая на человека психиатрическим диагнозом, <...> пожизненно лишает его возможности заниматься интеллектуальным трудом».

И ведь так все и получилось! Экспертиза показала, что состояние аффекта было. Ученый отсидел два с половиной года и вышел условно-досрочно. И стал работать по специальности, правда, в другом месте.

Ну и что же, спросит иной читатель, и так всю оставшуюся жизнь? Да, так и прошла вся жизнь. Разные дела, разные людские судьбы. Менялась «лишь» история страны, а вместе с ней и жизненные реалии, в том числе и законы. Напрямую политикой он никогда не занимался, считая главным своим делом — защищать. То же и с преподаванием, к чему его неоднократно склоняли. Хотя стажеров принимал, и все коллеги знали, что, если он кого-либо хвалил, значит, этот человек очень даже годен к профессиональной адвокатской работе, что и подтверждалось в дальнейшем их успешной карьерой.

Но он со своей неколебимой жизненной позицией оставался таким же. Приведу два показательных примера, хотя было их немало.

Самое начало новой России. Обширные (что хорошо!) контакты с Западом во всех областях, в том числе и в юриспруденции. И вот встреча представителей некой нашей общественной организации с западными юристами. Его тоже пригласили. Для тех времен это было очень типично: западные коллеги учат наших, как правильно «все» делать. Подобные мероприятия щедро финансировались различными грантами. Он, смолоду не выносивший пустой болтовни, посидев полчаса, просит слова. И к ужасу некоторых наших, очень вежливо, не придерешься, во-первых, указывает на неточное цитирование их же (кажется, американских) законов, приведя при этом доказательные примеры из их же литературы, а во-вторых, точно и кратко (немаловажно!) рассказывает о принципиальном сходстве и некотором различии юридических подходов к обсуждаемой проблеме. Заседание быстро свернулось, и только он долго отвечал на вопросы удивленных посланников в «немытую Россию».

Второй пример. Он прилетел по частному приглашению во Францию как раз в тот день, когда пушки стреляли по нашему Белому дому. Приглашение было связано с известностью его родовой фамилии в Ницце. Здесь даже устроили небольшой прием. Его, естественно, попросили прокомментировать свежие российские события. И он (помните, его принцип: говори что думаешь или молчи!) во всеуслышание сказал, что с деталями он не знаком, но в любом случае стрельбу из орудий в мирное время по собственному парламенту считает недопустимой. Это вызвало крайнее удивление со стороны принимающей стороны, ибо они полагали (демократы!), что в данном случае все средства хороши.

Не только профессиональная деятельность, но и жизнь его семьи и вообще близких людей, несомненно, испытывали на себе влияние «человека неунывающего». А как в любой семье, серьезные проблемы возникали постоянно. Не говоря уже о неизбывной российской жилищной проблеме, со временем начались болезни, подчас тяжелые, и у его родных. Какие бы громкие трения и разногласия ни возникали, как-то так получалось, что его мнение не просто побеждало, но и оказывалось в итоге самым взвешенным и самым подходящим.

Однако не нужно думать, что он считал себя всезнающим. Наоборот, он все­гда был убежден, что есть люди знающие, честные, добрые, которые смогут помочь или хотя бы облегчить ситуацию. И он почти всегда таких людей находил, а с ними и помощь. Ведь он-то сам всегда относился к каждому со вниманием.

Как забавный пример по прошествии лет выглядит решение проблемы конфликта его сына-первоклассника с учительницей. Когда адвокату окончательно надоело слушать сетования жены и тещи по поводу неправильного поведения учительницы, а главное, решительные заявления сына, что он больше в школу никогда не пойдет, он пошел к учительнице сам. Все окончилось настолько хорошо, что она потом приводила его в пример другим родителям, а также передавала «большой привет папе» при каждом подходящем случае.

Когда после тяжелой болезни умерла его мама и он остался владельцем все тех же двух комнатенок в коммуналке, живя в квартире у жены, но тоже небольшой, настала очередь личной жилищной проблемы. Тогда большинство населения решало ее с помощью обмена. Было специальное городское бюро обмена, выпускались справочники объявлений, можно также было прибегнуть к услугам маклера. И Интернета, господа, не было, все вручную! Они не хотели уезжать из родного города куда-нибудь на окраину. Скоро выяснилось, что простой вариант в центре найти трудно, как сказали в бюро. Но не будет же он отказываться от поставленной цели! И тогда он все сделал сам, твердо веря, что он, шахматист, найдет решение. По объявлениям подобрал цепочку из семи (!) участников. Сам встретился с каждым и подробно поговорил. Тогда оказалось, что каждый что-нибудь выигрывает. Кто — район, кто разъезжается с бывшим супругом, кто выигрывает качество жилья, кто — количество метров. И только он немного проигрывает в суммарных метрах. Когда с этим вариантом он пришел в бюро, ему тут же предложили работу маклера, потому что они даже представить себе не могли, нет, не подбор цепочки, а то, что все согласились на вариант, да и без всякой дополнительной оплаты. Вариант оказался удачным и для его семьи.

Когда с возрастом пришли к нему болезни, то все врачи были согласны в одном: такого немолодого пациента, с таким упорством стремящегося поправиться, они еще не встречали. При этом он всегда добивался от врачей конкретной причины своего недомогания и выяснял, есть ли способ это поправить. Так и получилось, что он в старости за десять лет перенес две тяжелейшие многочасовые операции и, живя с полным протезом брюшной аорты и искусственным митральным сердечным клапаном, сохранил полную работоспособность, не говоря о ясном рассудке. Врачей он обязательно спрашивал, какой процент риска при этих операциях. Каждый раз вероятность полного неуспеха в 5—8 % его, неунывающего, устраивала. Он всегда просил врачей говорить ему правду.

Этот человек — Олег Валерианович Дервиз, мой муж, прожил до 85 лет, но, даже узнав о безнадежном диагнозе, сохранил до последних дней жизни твердый ум. Такой вот «человек неунывающий».

В Балтийской коллегии адвокатов имени Анатолия Собчака в 2018 году учреждена наградная медаль имени адвоката Олега Дервиза, которая вручается адвокатам, достигшим высоких показателей по итогам года. Одно вручение уже состоялось.