ХВАЛИТЬ НЕЛЬЗЯ РУГАТЬ

Гузель Яхина. Дети мои.

М.: АСТ — Редакция Елены Шубиной, 2018

В этом году участники «Тотального диктанта» проверяли грамотность на отрывках из новой книги Гузель Яхиной. Обычно такие тексты готовят специально, выбирая предложения подлиннее да посложнее, но роман «Дети мои» весь такой: можно взять любую часть, и он все равно будет похож на контрольный диктант для олимпиадников. Все эти «оттоманка», «тренированный», «жареный» (с исключениями: «оловянным» и «деревянным»), деепричастные и причастные обороты, диалектизмы, кроме того — профессионализмы и термины, которые обыватель и знать не должен («гуммилак», «дюпрен», «сукролит»), выстраивают непроходимые дебри, из которых пытаешься выбраться, как шульмейстер Бах из хутора Гримма.

Выбор такой стилистики обусловлен сюжетными элементами. Главный герой Якоб Иванович Бах говорит мало, а позже и вовсе становится немым. Потому текст скуп на диалоги, почти полностью состоит из повествования от лица автора, при этом всегда следуя за мыслью Баха. А он, оказывается, обладает писательским талантом, к слову относится трепетно. Революционер Гофман просит Баха записать весь фольклор, принадлежащий местным немцам (чтобы позже частично подменить в нем образы идеологически верные), и, когда дело доходит до сказок, дар Якоба Ивановича раскрывается во всей красе. «Все эти подробности — откуда?! У меня же от них чуть живот не свело. Я же все это — как своими глазами увидел, собачий ты сын», — восклицает на это Гофман. Яхина не отстает от своего персонажа, работает по тому же рецепту, отсюда «усы цвета моченого лыка», ножки бильярдного стола, «напоминающие женские бедра», «не лицо — лик, тонкий и нежный, какой можно увидеть лишь на иконе». Впечатление двоякое: с одной стороны, к вязкому и густому тексту нужно долго привыкать; с другой — созданный мир становится убедительным именно благодаря этой образности: и вот уже вокруг пахнет яблоками с хутора и читателя обдувает ветрами с Волги.

Еще больше вопросов вызывает сюжет. Первая половина книги настолько предсказуема, что возникает эффект дежавю. Если герой становится учителем юной барышни, которую отец прячет за ширмой, — жди любовной истории. Если эту барышню решают увезти, она, конечно, сбежит прямиком к учителю. А если ей доведется рожать долгожданного первенца, то суждено ей умереть при родах, которые принимает ее возлюбленный (помните водолазкинского «Лавра»?). Но и здесь Яхина постелила себе соломку: это же сказочный мотив «Дева-Узница», его потом записывает сам Бах, спектакль по нему разыгрывают дети… То есть не оплошность, а прием! Верим на слово, тем более что дальнейшие любопытные сюжетные повороты предвидеть не так легко.

Если предсказуемость сюжета аргументировать удалось, то чем объяснить вставки о Сталине, так сразу на ум не приходит. Линия вождя не пересекается с судьбами других героев, он лишь постоянно совершает странные действия, представая взбалмошным и безрассудным, но активно мыслящим человеком. Имя его не употребляется, и это раздражает: он — это же самый что ни есть «Тот-кого-нельзя-называть»! Ну а если нельзя, можно и не трогать вовсе. Но автору хочется объять необъятное: об этом говорят многочисленные отсылки к фольклору, немецкому искусству, ассоциативные ряды, магический реализм. А уж исторический контекст должен быть у Яхиной по определению. Даже в названии два смысла: речь о детях главного героя, ставших смыслом его жизни, и обо всех немцах Поволжья, к которым в середине XVIII века обращается пригласившая их Екатерина II: «Дети мои!»

Это стремление сделать каждое слово значимым, каждый элемент — метафорой придает тексту излишнюю выверенность. Символику художественных деталей в романе можно подробно анализировать: взять, например, утиную перину, укрывающую Баха и всех его близких от невзгод на протяжении всей жизни, или Волгу, дающую и поглощающую жизнь. Поначалу вскрываешь метафоры, радуясь своей проницательности, но позже устаешь от их обилия, как и от языковой витиеватости, и следишь только за трогательной историей. Дойдя до развязки, ждешь катарсиса, но и ему не дано случиться: ракурс в самый неподходящий момент смещается с героя на вождя или на Большую Историю.

Дарья Облинова