ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Кшиштоф Шатравский

ДВА СОНЕТА

I

Как некто, не знающий слов иных, кроме молчания,

отворачиваюсь от зеркала, и тотчас же лопается конверт.

Высыпается прах мыслей, а через мгновение

лист уже белый — письмо без адреса.

И только здесь взгляд может найти выражение,

хоть, быть может, и это — иллюзия,

репродукция небытия,

нечто  живущее лишь в момент смерти.

Я считаю распадающиеся цепочки белка,

словно вдруг возжаждал изысканного самоуничтожения.

Охотники на тюленей справляются с этим ударом остроги.

Но мне не сравняться с ними — захват пальцев неверен,

однако удар получается — настолько, чтоб я мог увидеть

солнце, погруженное в темноту, льющуюся отовсюду.

II

Женщины, танцующие на деревянном мосту, громко

именуют любимых. Они еще молоды,

и взгляд незнакомца около сорока

смущает их целый миг, что вспомнится лет через тридцать.

Но дремлет еще Европа в блаженном неведеньи — запоздалой

сиесте античных богов. Чуждого не замечают, должно быть,

снова могли бы парить в мире, сотворенном для птиц,

и не отвечать на вопросы, им непонятные.

Лишь бы пропеть «Аве» и в темпе венского вальса забыть

о пути, о паутиной покрытых портретах, молча глядящих со стен.

Там, под темным лаком, умерли давние чувства.

Медленно сходит ночь, континент не успел пробудиться.

Девицы, опираясь на гладкие поручни,

не слышат голоса матери и шагов уходящего.

РУБАШКА БЕЛА

Воздух — это стекло, лишенное формы,

наполненное крыльями вздохов

и сверхзвуковых самолетов.

Иногда он неподвижен

и даже густ.

С тихим шепотом гаснет огонь

придавленный.

Белая рубашка колышется на вешалке,

несущественная в общем деталь, но

эта жесткая белизна манжет —

так много вещей, о которых я должен помнить,

эта давящая белизна воротничка —

так много вещей, о которых хотел бы забыть,

все замятины и каждая складка —

рубашка бела.

Даже  свет свято верует в этот цвет.

САДЫ

в тиши садов пересыпаю жизнь

словно пьяные песочные часы покачиваются

забываю о счастье

а неудачи будто песок в глазах

и пыль наслаждения легче ветра

размолот гравий пустых обещаний

ночи светлее снов

вечера полны шума и жара

пульсируют в разговорном ритме

экзотическими названиями напитков и блюд

просеиваю тоску

и упреки совести

ведь если надежды нет

терпения тоже не будет

ТЕРПЕНИЕ

Сколько еще в нас жизни непрожитой,

незаполненного пространства,

слов невысказанных, недодуманных мыслей,

неподвижного времени, огня потаенного.

Но, быть может, не так уж и много,

самая малость жизни под кожей теплится,

пространство замусорено,

горячность всего высказанного бессмысленна,

как картошка, вытащенная из золы прутиком,

как все слова, выплюнутые напрасно.

Говорят, что так было всегда,

что лучше всего —

подождать своей очереди.

ИЗ ИНОГО ПРОСТРАНСТВА

а я ведь и правда — чужой

не свой а разве хоть кто-нибудь свой

ведь я из иного пространства

прихожу к тебе из снов и из воздуха

 даже не знаю откуда

и молча стою в коридоре

словно боюсь ослепить

этот отсвет в глазке твоей двери

но скоро — ты знаешь —

тебе уже не помогут

ни веки стиснутые ни этот легкий мотивчик

который ты все повторяешь

на разный манер

хоть знаешь что я прихожу но не отворяешь

не позволишь мне даже сказать

в какую даль  уношу твою память

МИР ПОЛОН МИЛОСЕРДИЯ

мир полон милосердия,

в бесконечности ни один миг не исчезнет,

ни одна жизнь не поворится

и ни одна не может быть вымарана,

пространство принимает наши слова,

наши мысли уносит и длится

аж до четких границ реальности,

мир полон милосердия,

исчезая из одного времени,

все же мы остаемся в ином,

и хоть некоторые считают,

что растворяемся в дальних далях,

милосердие вбирает любое расстояние,

а время — дорога, по которой мы странствуем,

мир полон милосердия,

бессмертен и неизменен, а мы —

обломки его, длящиеся с ним вместе,

хоть и не с каждой его частицей

умеем поладить, и то, что сегодня естественно,

завтра изменится, пока не поймем,

что мы — часть души его.

Перевод Екатерины Полянской