ПОЭЗИЯ И ПРОЗА
Петр Чейгин
* * *
То ли молния кутнула,
то ли стриж подался оземь.
Лежа, небеса заткнула
цифра восемь.
Рама тело одолела
и сломала злую грушу.
Слушать радугу — полдела,
Оглавленье жизни слушай.
* * *
Выметаюсь преславным столпом
из расщелины невских героев
и заботу трамвайных конвоев
разбиваю таганской ступой.
Как мне весело в черной слюде,
где заиками клены кричали.
Наши черные рифмы ключами,
как паломники в летней беде.
* * *
Ты, закованный в копоть столицы, —
подставное перо голубицы,
от Акрополя выбившей путь
на ревнивый зрачок махаона,
миновавшего гроздья закона,
чтобы мне навалиться на грудь.
* * *
Эта тень полощется во мне,
как кайман бесстыжий на Оби.
От скребка трамвайного знобит,
где он цирк обводит на коне.
Где угла пищалью «Гастроном»
без казны заколот соловьем,
без волны Фонтанку подотрем
пешеходным жилистым огнем.
* * *
Куда же, слюнявая, катишь на грозном трамвае?
Деньги под ветром бренчат, как пропащие листья.
Гречи сварю и залью молоком, заметая
Корни от пьяных берез, усмиренных отчасти.
Грешное небо ворчит табуреткой на кухне.
Скользкое небо улиткой на кладбище рухнет.
Доброй улитки засада на яблоке сохнет.
* * *
Октябрь уж обступил. Но вывих голубей
и дальнее вино закрутят взор полдневный.
Морщинистая дверь прижмется головой,
и замолчит комар, как одичавший евнух.
Не разбуди мне «уж» и поневоле «как»
закатится за стог ежом, в груди забытом.
Клади корявый лед на грамотный верстак,
и стружка закричит, как воздух перед Богом.
* * *
Родня набежит, настучит
и голос подаст бодрой рыбы.
Кто в черных дровишках лежит
в кремлевском своем переливе?
Ты черпаешь воздух из мглы
глоточками выше гортани.
Царица цыганской иглы
навьючила утренний пламень
колечками денег стрекоз,
поклонами близких оленей...
Мне сердце вместить удалось
в подножие завтрашней тени.
Остров Эвбея
1
Закрасив на карте область остывшего Бога,
вдену иглу в сердце роскошного стога.
И по указке наяд распушу свои краски стальные.
Утром — резьба, в ночи — огоньки ветряные.
Дружбу завел с кольчужною греческой горкой,
Ставя на ветер эскадру с открытою створкой.
С морем в покое и с олеандром в законе,
Век прислонясь к моложавой закатной колонне.
2
Усыпь маслинами — не стану солоней!
По берегу звезды вьюсь цепкою вороной.
Она украшена полуденною раной,
И мертвые хлеба тучнеют перед ней.
Господствуют за ней те мертвые хлеба,
что вымыла звезда в ночь своего ухода.
Как ты полна! Как ты была легка
в порыве своего столетнего восхода!
* * *
Совершенная собака,
настоящий воробей.
На собаке кисти мрака.
Ты, смотри, не заболей.
Заболеть и бить баклуши
в теле сентября стыдись.
Воробья с утра послушай,
завершая эту жизнь.
* * *
В теле сентябрь и лепит прекрасну волну.
Камешки лечит, запойное небо смакует.
Знатная горлица с памятью ветхой ворку...
с первой сорокой на проводе мягко воркует.
Камнем в стекло и на семьдесят лет разворот!
Вот и сорока кричит, а вакханка кремлевских ворот
кличет занозу... намордник собаку паркует.
* * *
Зачем я читаю траву
безработной своей головой?
И зову ее в море залечь
на костях обезвоженной рыбы?
Книга юная вытолкнет речь
на колени дошкольницы Ривы.
Детство дачи оплакал тобой.
Тройка быстрая в твердый портфель
залетела по алгебре дикой.
Смыта Рива, порхает метель,
твой Израиль тошнит земляникой.
Подарила мне пламенный бант,
закрутила загадку в конверте...
Говорил мне в обед амарант,
что с утра он не думал о смерти.
* * *
Крошится тень паскудного дворца,
я в карты не играю с гувернером,
который красит кольца из свинца
и лижет кровь под молодым забором.
Телеги памятной снотворный говорок
вычерпывал пахучие селенья,
но жилы радуги моей не уберег.
И стыд охотника, не сдунувшего тленье
изюбря павшего, подсказывает срок,
когда расправит он свои виденья.
* * *
Кисточка требует соли и сна.
Ты узаконил ее наступленье.
В Назии роют окопы, весна
будет орать, как ребенок под тенью.
Игорь с Владленом сверкают веслом,
в ельнике лужи от полного ливня.
Ты добежишь до меня пресноводным числом
по безбородому небу, по глади гвинейского бивня.
