ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Елена Ляпина

Предчувствие счастья

I

Сегодня ночью впервые замерзли лужи. Поеживаясь от холода, Вася Модный брел на «Каменку» — ближайшую городскую помойку, устроенную рядом с кварталом хрущевок. Свет горел только в одном окне, возле которого сидела девушка и плакала. Она не знала, как ей жить дальше и, главное, зачем! Ведь больше всего на свете ей хотелось быть счастливой. Возможно, никто в этом городе так не желал счастья, как эта девушка. Девушку звали Лизой.

Уже брезжил рассвет, стучали каблучки туфель… Кажется, Верочка возвращалась с ночной работы. Несколько лет назад, проучившись два месяца в театральной академии, она вернулась из столицы, уверенная в том, что система Станиславского подходит только для собаки Павлова и что ей, молодой и красивой, нужно просто жить, а не растрачивать себя в поисках «верю — не верю». Бабушка Лизы не любила Верочку и говорила, что та перезаражала всех здоровых мужиков в городе. Кстати вопрос о замужестве здесь всегда стоял остро: кандидатов непьющих и с образованием разобрали дочери чиновников городской администрации, экземпляры попроще разошлись по семьям сотрудников УВД. До востребования оставались пока только слесаря с механического завода да грузчики с овощной базы. Хотя в жизни Лизы все-таки был один принц по имени Игорь.

Когда-то он играл на барабанах и мечтал стать программистом. Лиза в школьные годы выглядела неброско, талантами не блистала, и будущий программист ее просто не замечал. Но это не мешало расти платоническому чувству в сердце Лизы. Как-то на новогодней дискотеке она распустила волосы, и он пригласил ее на танец.

Получив аттестат зрелости, будущий программист уехал поступать в институт, но оказался в пожарной части на окраине Москвы. Игорь приезжал на родину редко, а если это и случалось, то всего на пару дней. Лиза же надеялась, что он когда-нибудь позвонит ей, назначит свидание, и представляла себе, как они будут гулять, разговаривая о чем-то необязательном, потом он пригласит ее в кафе «Охотник», где посетителей встречает картонная фигура сотрудника ГИБДД с двумя дырками, во лбу и в сердце, привезенная сюда с трассы в качестве трофея. Лиза съест эклер, а он выпьет кружку пива и, провожая домой, обязательно обнимет Лизу за плечи, а потом… Что будет дальше, Лиза представить себе не могла.

Окончив музыкальное училище по классу фортепиано, она так и не смогла найти работу: в Доме культуры ей предложили только место барабанщика в инструментальном ансамбле. Мать твердила, что пора бы спуститься с небес и устроиться фасовщицей на механический завод.

«Но это же завод, а не концертный зал!» — думала Лиза и однажды решилась написать своему пожарному.

В скупом ответном письме тот уверял, что Лизе нужно непременно уезжать из города, в котором нет жизни и никогда не было. Тогда, прочитав письмо, Лиза тут же о нем и забыла, но теперь, возле раскрытого окна, то письмо вдруг всплыло в ее памяти, и ей почему-то показалось, что Игорь звал ее в этом письме к себе. Вскочив со стула, Лиза бросилась собирать вещи в дорогу.

За окном уже кричали петухи. Вместе с голубями перебирая содержимое мусорного бака, Вася Модный скандировал «Левый марш» Маяковского, а в доме напротив Верочка курила в открытую форточку, громко понося какого-то Ашота, который скрылся, не заплатив.

С рюкзаком за плечами Лиза толкнула дверь в комнату матери. Приподнявшись на локте, мать испуганно произнесла:

— Ты куда? Ночь на дворе!

— В Москву.

Подозрительно уставившись на Лизу, мать охнула:

— Неужели к своему Игорю? А он тебя звал?

Лиза кивнула, но как-то неуверенно.

— Только не говори, пожалуйста, бабушке.

— Я хоть и слепая, но не глухая, — раздался бабушкин голос из-за перегородки. — Никуда она не поедет.

— Почему? — взвилась мать. — Может, она там свою жизнь устроит. У меня вот не получилось, так пусть хоть она найдет свое счастье.

— Трахнут ее там, вот и все счастье, — пробурчала бабушка.

— Брось эти свои словечки, — сказала мать с возмущением. — Она ведь еще ребенок.

— Так что же ты своего ребенка одного в Москву отпускаешь?

II

На верхних вагонных полках прямо в одежде спали гастарбайтеры, на нижних расположились старухи, прижимавшие к себе вещи и сумки, словно малолетних детей. Сидевшая рядом с Лизой тетка вдруг принялась громко всхлипывать. Она держала в руках телефон, на дисплее которого светилось сообщение: «sorry and goodbye». Рыдая в голос, тетка извлекла из пакета огромный хот-дог и, пачкая руки и щеки кетчупом, стала заедать свое горе. Поначалу Лизе было жаль тетку, но потом вдруг стало радостно оттого, что это «sorry and goodbye» адресовано не ей и что она никогда и ни за что не позволит себе превратиться в такую вот измазанную кетчупом тетку.

Дачные домики пригородов сменялись железобетонными корпусами многоэтажек, вместо раскидистых деревьев на горизонте выросли заводские трубы с оранжевыми хвостами над ними, с верхних полок уже свешивались пятки гастарбайтеров в дырявых носках…

Приближалась Москва.

С Ярославского вокзала Лиза шла куда глаза глядят, размышляя о том, как было бы хорошо именно здесь и сейчас сбросить с себя прошлое, чтобы начать жить с чистого листа, настоящей москвичкой.

В метро, куда она спустилась, чтобы слиться с горожанами в одно целое, никакого единства она не ощутила. Ее пихали локтями, прижимали к дверям, и Лиза даже не заметила, как у нее из кармана исчез кошелек. И тут ей неожиданно пришло: вместе с этим кошельком ушли остатки прежней Лизы. И новая Лиза улыбнулась.

Понимая, что Игорь будет дома только вечером, Лиза набрала номер Даши.

— Возьми две бутылки «Три семерки» и дуй ко мне в общагу, — напутствовала Лизу эта студентка Литературного института.

В поисках Дашиной комнаты Лиза долго шла по грязному желтому коридору, не понимая, каким образом в такой мрачной атмосфере может рождаться что-то светлое, доброе и вечное.

Окно в комнате было распахнуто настежь, и ветер перелистывал страницы разбросанных повсюду книг. На подушке, среди скомканного женского белья стояла полная окурков банка из-под маслин. Стену над кроватью закрывало двухметровое панно, изображавшее Ганешу, к хоботу которого кто-то пририсовал сигаретный дым, но и после этого Ганеша, кажется, не смотрелся тут своим в доску.

Давясь, подруги выпили по фужеру липкого вина. На Лизу тут же накатила теплая тяжелая волна, а Даша вытащила тонкую сигарету и манерно закурила.

— Мне ведь сейчас пить нельзя, — хвастливо заявила она, — я на антидепрессантах!

— Зачем же пьешь? — удивилась Лиза.

— Катарсис личный хочу пережить. Чтобы пошло.

— Что пошло?

— Литература! — торжествующе улыбнулась Даша. — Чтобы литература из меня пошла! — И она захохотала.

Насмеявшись, Даша принялась рассуждать о гениях и уродах современности, о любви вообще и о «свободной любви» в частности. Не завершив со «свободной любовью», Даша стала читать Лизе свою повесть об извращенце, который, приходя каждый вечер домой, ужинает вместе с резиновыми куклами, а затем…

Но тут Лиза уснула, уткнувшись щекой в чье-то женское белье. Поспать ей, однако, не удалось. Над ней стояли трое: пьяная в дым Даша и двое парней. Один из них, в ковбойской шляпе, худой и рыжий, оказался поэтом, а второй, лысый, с глазами рыбы, пружинистый и слегка напоминавший насекомое, занимался художественным переводом.

Даша обнимала поэта за талию и все время подставляла ему свои губы, но тот лишь отмахивался от нее.

Лиза прижалась спиной к Ганеше. Переводчик нагнулся к ней, но поэт остановил:

— Дай человеку хоть немного привыкнуть…

— К чему? — глупо улыбаясь, спросила Даша.

— К инженерам человеческих душ, — ответил поэт.

Сели добивать портвейн. Переводчик заговорил о безжалостной толпе, которую не грех сравнить с бессмысленным стадом, и о несчастной судьбе писателя, которому Бог поручил пасти это стадо и которому вечно не хватает на хлеб…

— Но на водку-то тебе всегда хватает, — усмехнулся поэт, — и на баб тоже.

— Врешь! — взвился переводчик. — С бабами у меня всегда бесплатно.

Все дружно засмеялись.

— О чем сегодня пишут? — едва ворочая языком, начала Даша. — Добро и красота — все это сопли. Сейчас нужно прославлять ненависть — и в первую очередь к самому себе. А эти рифмы? — продолжала она. — Эта силлаботоника? Мы всё же в двадцать первом веке живем, где главное — не содержание, а подача. Кому нужны лирические страдания? Нужен вызов.

— Ну, по этой части у нас есть специалист, — ухмыльнувшись, заметил переводчик и похлопал поэта по плечу.

— Почему в твоих стихах столько безумия? — тут же спросила Даша поэта.

— Потому что безумие — часть каждого из нас! — мрачно ответил он.

— Пейте портвейн, чтобы не спятить, — заключил переводчик.

III

Пьяная Даша уже буквально висела на поэте, при этом она кричала:

— Чтобы в художнике проснулась творческая сила, он должен покорять женщин, делать их своими наложницами.

Лиза уже думала только об одном: как ей вырваться из когтистых лап переводчика, не отрывавшего от нее хищного взгляда. Сейчас она готова была выскочить даже в окно, если бы только это был не четвертый этаж.

— А где у вас тут… туалет? — пролепетала она.

Переводчик тут же напрягся, сделал два шага вперед, перекрывая Лизе путь к отступлению.

— Направо по коридору… — смеялась Даша, отталкивая переводчика от двери.

Схватив свой рюкзак, Лиза выбежала из комнаты. Она летела по коридору и боялась только одного — обернуться и увидеть огромного богомола с рыбьими глазами переводчика.

Только оказавшись на улице, она остановилась, чтобы перевести дух. Нужно было как-то дождаться вечера, и Лиза решила идти в центр, ведь именно там, как ей представлялось, и можно увидеть этих счастливых, довольных собой и жизнью москвичей. Но навстречу ей шли только чем-то озабоченные горожане, одетые во что-то серое и невнятное, а то и вовсе бомжи, доходяги, от которых исходил запах той, прежней жизни, оставленной Лизой сегодня утром, как ей казалось, навсегда.

Зажигались уличные фонари, вывески магазинов и кинотеатров; звезды на сталинских высотках казались недостижимыми, как вершины Гималайских гор. Без конца хлопали двери шикарных автомобилей, из которых выходили мужчины в костюмах и женщины в блестящих платьях. За витринами ресторанов, словно в огромных террариумах, белозубые красавицы, держа в руках бокалы, все время смеялись, будто ничего большего в этом мире от них и не требовалось. Лиза смотрела на посетителей ресторана и думала, что денег, которые у нее остались, здесь не хватило бы даже на эклер. И все эти люди смотрели на нее так, будто Лизы, стоявшей рядом с входной дверью, не было ни здесь, ни в Москве, ни вообще на земле.

На последние деньги она купила билет в одну сторону.

Был уже первый час ночи, когда она позвонила в обитую дерматином дверь. Послышались энергичные шаги, и на пороге квартиры возник Игорь в мятых трусах и майке.

— Вот я и приехала, — довольно глупо улыбнулась Лиза.

— Зачем? — вымолвил Игорь, вышел на лестничную площадку и осторожно прикрыл за собой дверь.

— Ты ведь мне сам писал… — начала она и тут же замолчала, понимая, что все это она придумала и он никогда не приглашал ее к себе.

А всё почему? Потому что сегодня утром ей хотелось быть счастливой. Она уже готова была развернуться и уйти, но тут дверь квартиры широко распахнулась и в проеме появилась рыхлая женщина с серой безжизненной кожей. Иронически воззрившись на Лизу, она спросила Игоря:

— А это что еще за?.. — При этом брови женщины саркастически взлетели.

— Только ничего такого не подумай, Светочка, это моя… — тут Игорь за­пнулся, вероятно, подыскивая определение для Лизы, — это моя одноклассница… — произнес он, видимо, побоявшись назвать ее школьной подругой.

— Еще раз увижу одноклассницу, и ты вылетишь у меня отсюда! — сказала Света и пошла прочь.

Игорь, опустив голову, последовал за ней.

— Игорь! — воскликнула Лиза.

Он обернулся.

— У нас еще свободно место барабанщика, — сказала она, а Игорь, жалобно всхлипнув, бесшумно закрыл входную дверь.

Уже в подъезде Лиза услышала шлепок, характерный для удара ладонью по лицу, и вслед за этим надсадный женский крик, напомнивший ей звук пожарной сирены.

В домах уже давно погасли окна, Лиза шла посередине улицы, то и дело повторяя: «Какая же я дура!»

Только в вестибюле железнодорожной станции, Лиза вдруг вспомнила, что у нее не осталось ни рубля.

«Что-нибудь придумаю», — решила она. Если раньше остаться одной в чужом городе без денег казалось ей катастрофой, то теперь она просто сидела и ждала, будто знала: что-то должно произойти.

Лиза глядела по сторонам: кто-то в ожидании ночного поезда спал, улегшись с ногами на скамью и придавив вещи животом, кто-то читал, а кто-то ерзал на скамье, уставившись на циферблат станционных часов, словно его нетерпение могло заставить эти стрелки не идти, а бежать.

Дважды полицейские спрашивали у Лизы документы, а когда подошли в третий раз, она наконец обратила на них внимание: один их них — грузный —   дышал на Лизу перегаром и порывался схватить ее за рукав, чтобы отвести в дежурную часть; другой же — молодой парень с пухлыми губами и румянцем во всю щеку, больше напоминавший старшеклассника, — смотрел на Лизу с извиняющейся улыбкой, что-то настойчиво бормотал своему напарнику и тащил его, упирающегося, прочь.

— Зина! — крикнул вдруг кто-то, послышались чьи-то торопливые шаги. Лиза посторонилась, чтобы пропустить человека, но тот неожиданно схватил ее за плечо. Лиза обернулась; на нее смотрела женщина в форменном кителе с нашивкой «РЖД».

— Ой! — воскликнула женщина. — Обозналась, ты на мою племянницу очень уж похожа.

— Ничего удивительного, — улыбнулась Лиза.

Женщина пошла было прочь, но вдруг остановилась и спросила Лизу:

— Тебе небось в Москву?

— Нет, домой… — ответила Лиза и назвала свой городок.

— Так чего ты тут сидишь? Отсюда электрички к тебе не ходят.

— А у меня денег нет, вот и сижу, — ответила Лиза.

Женщина пристально посмотрела на нее и сказала:

— На товарном домой поедешь. Я договорюсь. Идем.

В диспетчерской было довольно тесно: бо`льшую часть комнаты занимал пульт. Женщина всыпала в чайник пачку заварки и поставила перед Лизой пакет с сушками.

— К жениху приехала? — спросила она.

— Да, — ответила Лиза. — Только никакой он мне не жених, это я его женихом считала, а он об этом ничего не знал. К тому же у него жена есть.

— В этом городе ни у кого нет жен, — пробормотала женщина, зажав губами сигарету, и ушла к пульту. Сидя на раскладном кресле с кружкой чая в ладонях, Лиза смотрела на пробегающие по стене огни, слушала дребезжание стекол, и ей казалось уже, что диспетчер говорит голосом Даши, а сама Лиза стоит на перроне и смотрит на Верочку. Та в свадебном платье держит за руку какого-то мужчину, черного, как майский жук, и он, словно в чем-то оправдываясь, гудит ей в ухо. Лиза понимала, что это и есть тот самый Ашот, который не заплатил и вот теперь пришел попросить Верочкины руку и сердце. Гастарбайтеры в дырявых носках открывали двери лимузинов и принимали оттуда шикарных женщин в блестящих платьях, которые уже не смеялись, а плакали и совсем по-детски прижимались к гастарбайтерам. Те же вытирали слезы с прекрасных лиц этих женщин своими несвежими платками. Повсюду, распушив свои перья, в лужах толкались голуби, но Лиза знала, что никакие это не голуби, а московские жители, те самые, которым вечно не хватает денег, любви и времени. Но сейчас они казались ей абсолютно счастливыми, будто для счастья им было достаточно лишь солнца, отражавшегося в лужах.

Неожиданно все, кто были сейчас здесь, взявшись за руки, начали входить в Лизину квартиру через огромные, будто Царские врата, двери. И Лиза все никак не могла понять, как их крохотная хрущевка сделалась дворцом с колоннами, лепниной на потолке и большой хрустальной люстрой. Через всю парадную залу тянулся длинный Т-образный стол, во главе которого восседал какой-то павлин, раскинувший свой шикарный хвост, и вертел головой, словно кого-то тут высматривая. В его чертах было что-то знакомое, но что именно, Лиза никак не могла определить. Тогда она подошла к нему и принялась перебирать зеленые перья на его голове. И тут ей стало ясно, что никакой это не павлин, а Вася Модный. Лиза поднесла к его клюву свою ладонь с кусочком хот-дога, и Вася Модный клюнул.

В окна било ослепительное солнце, и от него невозможно было никуда спрятаться. Мама что-то говорила бабушке, и обе они хохотали и звали Лизу сесть рядом с ними, но Лизе не хотелось: она впервые ощущала в себе то, что не хотелось ни с кем делить и что невозможно было передать словами, потому что слов, которые могли бы описать это, не существовало. Она улыбалась: мир, который она знала до этого, неожиданно оказался совсем другим, и буквально все в нем имело ценность и стояло на своем месте. Тут Лиза увидела своего Игоря. Было ему лет семь-восемь. Лизе захотелось обнять его, и он, кажется, тоже это почувствовал, потому что подбежал к ней и, заплакав, прижался к ее животу.

«Не плачь, у нас в ансамбле еще свободно место барабанщика», — сказала ему Лиза и проснулась.

— Твой поезд на третьем пути, беги скорее, — произнесла женщина, и Лиза побежала.

Из бокового окна кабины тепловоза высунулся машинист.

— Ты, что ли, Лиза?

— Я, — ответила она.

— Залазь, пока никого нет.

Схватившись за поручни, Лиза стала карабкаться наверх по измазанным мазутом железным ступеням, однако ноги ее соскальзывали, и тут кто-то схватил ее за шиворот и втащил внутрь. Лиза подняла глаза и увидела молодого парня с довольно глупым добродушным лицом в больших наушниках, напомнившего ей Чебурашку. Тот смотрел на нее с удивлением и медленно краснел, но потом нахмурился и, не выпуская маленькую Лизину ладонь из своей огромной, повел ту по узкому проходу мимо ревущего дизеля.

В кабине локомотива приборы на панели управления безостановочно мигали, дежурная по станции (вероятно, та самая), то и дело вызывала кого-то по радиосвязи. Машинист дал сигнал отправления, и поезд тронулся.

Дворники не успевали убирать налипавший на лобовое стекло снег. Время от времени Лиза невпопад отвечала на вопросы машиниста, который без остановки шутил и рассказывал ей про свою любовь к природе, ради которой он готов остановить состав, чтобы пассажиры смогли увидеть, как садится солнце. Помощник то и дело сердито поглядывал на Лизу, нажимал на какие-то кнопки, приводил в движение рычаги и не говорил ни слова.

— Сейчас прибываем на станцию, хочешь посигналить? — неожиданно спросил он Лизу.

Конечно, ничего, кроме подачи гудков, ей бы не разрешили сделать, но Лиза радовалась и этому. Но самое главное, она чувствовала на себе взгляд помощника, который, кажется, теперь улыбался.

Поезд остановился возле водонапорной башни.

Убедившись, что рядом никого нет, помощник открыл дверь. Поеживаясь, Лиза начала спускаться.

— Постой, — помощник держал в руках фуфайку.

— А как я ее возвращать буду?

— Мы завтра в шесть здесь останавливаемся, не проспишь?

— Не просплю, — улыбнулась Лиза, надела фуфайку и направилась к дому. Это была чудесная одежда: она пахла углем, машинным маслом, дымом сигарет, но и чем-то едва уловимым, что вдруг взволновало Лизу и одновременно наполнило ее сердце предчувствием счастья.

Возле вокзала рассаживающиеся на раскладных стульчиках старухи выкладывали из сумок лук в капроновых чулках, антоновку в корзинах, дубки в пластмассовых ведрах. Перемывая кому-то кости, они высматривали первых покупателей. В верхних окнах пятиэтажек зажигалось солнце, Вася Модный копошился в мусорном баке, выуживая из остатков чьего-то ужина свой завтрак. Всякий раз, еще издали увидев Лизу, Вася Модный широко расставлял руки и громко топал и кричал что-то немыслимое, а потом, стуча сапожищами по асфальту, гнался за ней, якобы пытаясь схватить ее за хлястик. Конечно, Лизе удавалось убежать от Васи, но после этого она всегда плакала и жаловалась бабушке. Но та только и могла, что погрозить Васе Модному из окна кулаком.

Вот и сейчас, бросив завтрак, Вася Модный раскинул руки, полагая, что Лиза, как обычно, побежит от него. Однако та неожиданно пошла ему навстречу. Оторопев, Вася Модный остановился, и Лиза, подойдя к нему вплотную, весело сказала:

— А я знаю, кто вы. Вы — павлин! — И, коснувшись его зеленых перьев, она прошла мимо.

Дома` всё еще спали. За окном летал снег, по дороге вдоль Каменки шли люди с клетчатыми сумками к первой электричке, и Вася Модный с набитым ртом читал уже «Облако в штанах».