ЛЮДИ И СУДЬБЫ

ДАНИИЛ ПЕТРОВ

ДАНИИЛ ПЕТРОВ

Родословные детективы

Пособие по установлению и сохранению истории семьи

Бывшие люди

В двадцатые годы одному аристократу сказали:

— Вы — бывший князь?

— А почему же бывший? — спросил тот.

— Ну как же, — говорят, — ведь у нас титулы отменены…

— Помилуйте, — отвечал аристократ, — ведь князь — это,

прежде всего, порода… Вы же не говорите «бывший

сеттер».^[1]

Эпиграфом к отдельной книге на эту тему могли бы стать слова проф. А. Зубова: «Без них, без „бывших людей“ Россия вовсе бы не сохранилась, полностью бы заместилась „совдепией“. К счастью, этого не произошло, и сейчас их жизнь, их труды и страдания начинают приносить плоды — происходит припоминание забытого».^[2] О чем же речь? Кто это такие — «бывшие люди»? Как сказано ранее, этим термином именовались в СССР наши «социально-чуждые» предки. Словосочетание потрясает своим цинизмом и жестокостью: «БЫВШИЕ ЛЮДИ» — это клеймо для «второсортного» советского подданного. Впрочем, по-своему этот термин был справедлив: он подчеркивал, что людьми эти граждане (точнее — подданные) были до 1917 года, а в СССР они — уже бесправные существа. Как объясняет член-корреспондент РАН А. Н. Сахаров, «этим термином, который с удивительной мстительной изобретательностью придумали революционные пропагандисты, обозначали представителей ушедших с исторический арены в России сословий…»^[3]

В совсекретном донесении НКВД А. Жданову в 1935 году сообщается о присутствии в делегации ученых из Италии дочери знаменитого анархиста Бакунина. В приводимых цитатах из этого документа мы видим сразу две проблемы: контраст между Ленинградом и другой Россией и советскую политику по выселению лиц с «неправильной» биографией: «В составе итальянской делегации установлена дочь анархиста Бакунина, около 60 лет. Она замужем за итальянцем, делегатом Конгресса. Бакунина заявляет: „Нам очень неприятно, что принимают так прекрасно, в то время как здесь тысячи голодающих. Ленинград — красавец, но нужно отъехать только несколько километров, как увидишь голод и нужду“. Бакунина резко осуждала мероприятия Советской власти по очистке Ленинграда от „бывших“ людей».^[4]

Бесправие «бывших» людей — не метафора. Значительное количество дверей советского государства для «социально-чуждых» было закрыто, и это считалось нормальным. Как позднее было сказано иностранным классиком: «Все звери равны, но есть звери, более равные, чем другие». В переводе на советскую действительность может получиться так: «Большинство советских подданных бесправны, но есть более бесправные, чем другие». Иллюстрация: 4 ноября 1937 года в рамках подготовки к выборам в Верховный Совет СССР пропагандист тов. Валова (педагог 9-й школы) в доме 34 по набережной Фонтанки в Ленинграде проводила с будущими избирателями занятие по теме «Что дала победа социализма рабочим и крестьянам в СССР». Неожиданно на ряд дежурных хвалебно-восторженных в адрес советской власти заявлений Валовой посыпались возражения от некой гражданки Энчелевской. Среди прочего, как указывается в секретной сводке райкома, «По вопросу улучшения труда и положения женщин и рабочих, та же Энчелевская отозвалась так: „…И теперь есть факты, когда люди вынуждены ночевать на улице“, указав при этом на какую-то женщину с ребенком, которая не может достать работу и не имеет крова. Но здесь же выяснилось, что эта женщина <…> в прошлом раскулачена».^[5] Обратите внимание, райком рассматривает как норму нищету и отсутствие крова у «бывшего» человека, у раскулаченной гражданки с ребенком. Иными словами, выходит, что, когда партия говорит об улучшении положения женщин и рабочих, имеются в виду лишь те из них, которые не относятся к социально-чуждым.

Однако в ряде случаев бдительные партийцы даже пытались запретить использование термина «люди» к тем, кого советская власть назначила козлами отпущения. Вот такого рода критика появлялась в адрес тех партийцев, которые сами были соучастниками советского террора: «Красная газета 1 сентября с. г. опубликовала речь гос. обвинителя — прокурора Ленобласти тов. В. Позерна на процессе антисоветской группы правых в Красногвардейском районе. <…> Читая речь, пришел в недоумение от ряда, с моей точки зрения, неточных и политически неправильных мест этой речи. <…> Замечание 1 <…>: „перед вами <…> развернулась отвратительная картина вредительской работы кучки людей…“, „Эту работу вели люди“. Хотя прокурор и называет омерзительной картину вредительской работы правых контрреволюционеров, точнее, по моему мнению, было бы назвать их также, как и троцкистов, потерявшими людской облик бандитами, презренными врагами народа. <…> Первое мое замечание сводится к тому, что называть Васильева и других бандитов людьми, по-моему, слишком мягко и неточно».^[6] Пусть уважаемый читатель не сочтет ненужным филологическим отступлением примеры особого языка, который пытались навязать стране большевики. Они должны показать, что даже с помощью лексики и фразеологии советская власть стремилась бороться с семейной историей народа. Таким образом создавалась атмосфера страха за свое настоящее из-за своего прошлого.

Страх советской власти перед «бывшими» людьми был вызван пониманием, что последние, как правило, лучше образованны, чем большинство граждан, помнят, как на самом деле жилось до 1917 года, и могут разобраться в лукавствах советской власти. Несмотря на то, что предположение о нелояльности к советской власти «бывших» очень часто не имело под собой никаких оснований, именно эта презумпция в головах партийцев и советских спецслужб играла свою зловещую роль. Это находило отражение в документах НКВД: «Отделом книжных фондов <Публичной библиотеки в Ленинграде> заведует Басов Николай Петрович, бывший при царском строе прокурором, которому не следует доверять не только национальных, драгоценных книжных фондов, а вообще. Басова Н. П. следует основательно проверить и следует сделать правильные о нем выводы. Он много лет работал с Орловской Марией Эдуардовной, которая была, по рассказам сотрудников, дочерью генерала, и можно представить ее отношение к существующему советскому строю».^[7] Приведенная цитата — чудесный памятник представлений советского государства о своем народе. Данные о происхождении НКВД получает «по рассказам». Отношение к советскому строю «можно представить», и этого достаточно для того, чтобы сделать о советских гражданах «правильные выводы».

Отказ от предков, родственников и друзей

Иванами, не помнящими родства, мы стали в силу некоторых обстоятельств,
связанных с революционными событиями прошлого века, когда многие старались
не упоминать даже о том, кем были их родственники.

Гусев А. Н.^[8]

Итак, за происхождением и биографическими обстоятельствами советских граждан зорко следили советские спецслужбы. По запросу партии НКВД периодически составлял справки на интересующих партию лиц. Одним из главных вопросов в этих справках было происхождение (которое ассоциировалось с отношением к советской власти). Так, в 1935 году УНКВД направляет в Ленинградский обком ВКП(б) совсекретную справку на Дмитриева Адама Мартыновича, 1902 г. р., члена Союза писателей. Обком рассматривал вопрос о выезде Дмитриева за границу для лечения туберкулеза. Вот что сообщает УНКВД: «Дмитриев А. М., сын кулака. В 1929 году подал заявление в парторганизацию Штаба Морских сил и Пубалта о том, что он отказывается от своего отца как кулака, лишенного избирательных прав». Далее, однако, сообщается, что Дмитриев связь с отцом продолжал поддерживать и помогал ему. Наряду с «антисоветскими» высказываниями Дмитриева, приводимыми НКВД («Писать о нашей армии и флоте нельзя, т. к. нельзя показывать плохие стороны, плохих командиров»).^[9] Связь Дмитриева с раскулаченным отцом, очевидно, и явилась причиной отказа в выезде на лечение.

Публичный отказ от родителей — одна из черт советского времени. За чечевичную похлебку (карьеру и улучшенное материальное содержание), впрочем, иногда и для спасения собственной жизни, граждане вынуждены были отрекаться от своих родных. Вот что написала об этом в письме родственникам одна из работниц партийного аппарата (письмо было перехвачено и доведено до сведения Ленобкома в рамках массовой перлюстрации, проводившейся советскими спецслужбами): «…Почему не взяли Гогу? Да, хотя дядя и рабочий, а настроения у него антисоветские, но избирательных прав не лишен. Для меня это очень важно, ведь я работаю в таких органах, что сказать, что они лишены, мне необходимо, иначе будут плохие последствия. Очень жаль, что Гогу не взяли. Он никудышный человек. В таких случаях, единственный выход — порвать с родителями. Это идеология партии. Я все еще работаю в Райкоме по проверке парт. документов. Вера».^[10]

Отказ от родителей поощрялся самыми высокими инстанциями. На слуху пример Павлика Морозова. Однако в те годы таких примеров было много. Из речи члена ЦК ВКП(б) А. Микояна на торжественном вечере, посвященном 20-летию ВЧК—ОГПУ—НКВД: «Пионер Щеглов Коля, 27 года <рождения>, сообщил официальным путем через почту начальнику районного отдела НКВД о том, что его родной отец Щеглов Иван Николаевич занимается расхищением из совхоза строительных материалов. Был арестован (аплодисменты). Пионер Коля Щеглов, который знает, что такое советская власть для него, для всего народа. <…> Родной отец ему теперь не родной. Он сказал НКВД, чтобы отца уничтожить как врага народа. Вот какие люди у нас, товарищи, есть! Вот какие пионеры у нас есть! Вот где наша сила и мощь! Молодец! (аплодисменты)».^[11]

Любое объединение граждан, не контролируемое на 100 % партией и ее спецслужбами, воспринималось в СССР как угроза режиму. Именно поэтому с 1990-х годов в России — взрывной рост количества общественных организаций, клубов по интересам, партий, СМИ и т. п. «Больше двух не собираться» — эта советская шутка именно отсюда. Она ведь касается и семей. Эти объединения граждан тоже ведь полностью властью не контролировались. Запретить их не получилось (на самой заре соввласти попытки и идеи такие были), поэтому семьи удалось ослабить через разобщение, ослабление родственных связей, через забвение истории рода. Начиналось это как раз при Ульянове (Ленине) и Джугашвили (Сталине) с отказов от родственников и друзей.

Народный артист России Игорь Кваша, благодаря чьей телепередаче «Жди меня» сотни семей были воссоединены, пишет об этом так: «Годами советская власть выбивала из людей чувство близости, сочувствия, чувство любви к ближнему. Она не могла этого не делать <…>. Это входило в ее сердцевину».^[12] Жертвы советского террора свидетельствуют: «Люди перестали общаться друг с другом, говорили шепотом, подозрительно озираясь вокруг, боялись принимать и предоставлять кров и ночлег приезжим своим близким…»^[13] Не удивительно, что и члены партии были друг с другом осторожны — они-то знали чуть больше, чем обычные смертные, о том, что и, главное, КАК происходит в стране: «Член партии т. Сперанский, работающий в водопроводной мастерской отдела гл. механика, передает следующие настроения, имеющиеся среди рабочих мастерской. Бывший рабочий завода „Светлана“ тов. Анцелович, член ВКП(б), теперь инвалид, говорит: „Теперь и среди членов партии нельзя много говорить, держи рот на замке, а то исключат“».^[14]

Часто главными уликами против тех, кто попадал в машину советского террора, были именно связи, даже простое знакомство с людьми, уже ставшими жертвой этой машины. Вот характерные для того времени выдержки из обращений Ленобкома в УНКВД: «Отдел руководящих партийных органов просит срочно дать справку на исключенного из партии СЕРБАТКО Геннадия Станиславовича, г. р. 1906, <…> рабочий в с/х „Пролетарский труд“, о связях с братом ныне арестованным органами НКВД за контрреволюционную деятельность и связях с заграницей (Польша, Америка)».^[15] Из совсекретного спецсообщения НКВД в Ленобком о проверке партдокументов в Чагодощенском районе Ленобласти от 23. 10. 35: «Несмотря на наличие в парторганизации чужаков, обманным путем пробившихся в партию лиц, участвовавших в белой армии, активно боровшихся против Кр. Армии — последние не исключены из партии. Так, например: 1. Редактор райгазеты „Большевик“ чл. ВКП(б) Малеев в годы гражданской войны 2 раза находился на территории белых, второй раз находился там более года и оказался на территории, занятой красными, потому что эта местность была внезапно занята красными войсками <…>. 5. Крылов Арсений Степанович, секретарь РИКа, ранее привлекался к партответственности три раза за связь с классово-чуждым элементом и в период проверки партдокументов был в гостях у своего родственника, раскулаченного и лишенного избирательных прав».^[16] Обратим внимание, в ЧЕМ обвинялись советские граждане: никаких фактов о службе Малеева у белых нет. Он виноват в том, что находился на территории, ими контролируемой. Крылов же виноват перед советской властью в том, что был в гостях у раскулаченного родственника.

Здесь продемонстрирован важнейший принцип советской власти: «Разделяй и властвуй». Одной из задач было разъединить людей даже в семьях, по вполне произвольному критерию отделить «наших» от «чуждых», «бывших» и т. п. Так и вспоминается евангельское: «Предаст же брат брата на смерть, и отец — детей, и восстанут дети на родителей, и умертвят их» (Мк. 13:12). Это и есть важнейшая причина ослабления родовых связей в России в результате 70-летнего правления большевиков, фактор, который родослов-исследователь должен держать в уме, работая сегодня в России.

Иногда обвиняемым в «связях» с «врагами народа» приходилось придумывать наивные объяснения: «Отдел парткадров Ленгоркома ВКП(б) просит срочно дать подтверждение на Ваше отношение от 5. 8. 1937 <…> <на> начальника подора Октябрьской жд по делу Иванова Михаила Михайловича, ввиду того, что Иванов М. М. категорически отрицает тесную связь с троцкистами Быстровым, Кулишовым и Юдаевым. Признает, что они приходили к нему на квартиру во время его тяжелой болезни, когда он был без памяти…»^[17] В других случаях партийцам приходилось брать на себя публичные обязательства порвать не только с родственниками, но и со свойственниками, следить за тем, чтобы родственники не общались друг с другом. Из протокола Пленума Валдайского райкома ВКП(б): «1. Решение общего партсобрания Едровской первичной организации ВКП(б) от 19. 10. 37 об исключении из членов ВКП(б) тов. Александрова отменить, т. Александрова И. А. оставить в рядах ВКП(б). 2. Принять к сведению заявление тов. Александрова, что впредь будет порвана всякая связь с родственниками жены…»^[18] Другой пример: «В 1933 году Ленинградская Пригородная РайККа ВКП(б) указала [Ивану Кадымскому] на недостаточные меры по воспитанию жены (жена — дочь бывш. попа, которая имела письменную связь с родителями)».^[19] Дорого приходилось советским подданным платить за членство в партии.

Впрочем, «порочные связи», как правило, не давали возможности остаться в ВКП(б). Так, Жестяников Давид Григорьевич, 1885 г. р. (снятый с должности зав. райвнуторга Валдайского района), сначала получил характерные вопросы от коллег по партийному террариуму: «Как могло получиться, что состоя в партии 33 года, не разоблачил своих братьев?.. Встречался ли Жестяников будучи в подполье с Зиновьевым?» А после получил от них по-своему закономерное решение: «за связь с врагами народа и за сокрытие от парторганизации, что его братья исключены из партии и репрессированы, из рядов партии исключить».^[20]

За исключением из партии (комсомола), как правило, беды советского гражданина нарастали лавинообразно. В большинстве случаев это означало исключение из ВУЗа, потерю должности. Многие закончили жизнь в ГУЛаге, кого-то расстреляли. Вот что смог написать из тюрьмы арестованный секретарь одного из райкомов ВЛКСМ Карелии: «В 1932 году я был уже членом коммунистической партии. Вся моя семья — активные участники гражданской войны, братья — в Красной Армии, мать — член партии — советский работник. Партия и комсомол меня учили и вырастили. Я стал секретарем одного из райкомов ВЛКСМ в Карелии, но, проработавши год и три месяца, я потерял все, вернее, я арестован, причем без основания и тем более безо всякого суда осужден, брошен в подвал тюрьмы. Причем все это произведено без меня заочно. Меня боятся судить открытым судом, почему? Для суда материалов недостаточно. Тем более для суда неподходяще то явление, что меня допрашивали 32 дня в районе, причем 27 дней совершенно без сна. Это варварская пытка, она проведена со многими <…>. Я могу рассказать Вам жутких и до анекдотичности доходящих фактов ареста и осуждения на 10 лет <…>. Моя же вина в одной фразе нач. РО НКВД: „Вы были близко знакомы с Сорокиным А. П., секретарем РК ВКП(б), он оказался контрреволюционером, не может быть чтобы не были и вы“. Понятно. Ну, в чем и остаюсь. Н. Трифонов. 11. 10. 37».

Обращение Николая Трифонова с просьбой разобраться с его делом попало к одному из сталинских любимцев А. Жданову, который удовлетворился для тех времен стандартными объяснениями НКВД по этому делу: «<Трифонов> осужден Тройкой НКВД АКССР к 10 годам лишения свободы за участие в к-р [контрреволюционной] повстанческой организации в Петровском районе. Материалами следствия и признаниями самого Трифонова установлено, что он в к-р организацию был завербован одним из руководителей повстанческой организации в Петровском районе Сорокиным — бывшим вторым секретарем Петровского РК ВКП(б) (осужден). Трифонов неоднократно участвовал на сборищах к-р организации, на которых обсуждались вопросы к-р деятельности. Что касается существа самого заявления Трифонова, то оно в ряде мест является сплошным вымыслом».^[21]

Аналогичное заявление А. Жданову другой жертвы большевицкого террора: «Андрей Александрович. <…> Я стараниями клеветников превращен во врага народа. Меня сейчас боятся, шарахаются от моей семьи. Кому это нужно, ведь это не польза, а вред для партии. Моя основная беда в том, что я племянник Рязанова. На этом родстве грязно и мерзко спекулируют… Неужели я могу нести какую-нибудь ответственность за поступки своего „дяди“ при тех отношениях, которые у меня с ним были. Ни до разоблачения Рязанова, ни после у меня не было с ним никакой связи».^[22] Родственники главных жертв коммунистического террора в СССР почти всегда становились дополнительными его жертвами, причем вне зависимости от того, была ли родня в партии или нет. Способов выдавливания советского подданного на задворки «социалистического рая», а порой за грань выживания, было много. Самые простые и относительно гуманные — увольнение, исключение из учебного заведения, ссылка.

Даже такие, казалось бы сегодня, безобидные формы отношений, как почтовые посылки родственникам, в некоторые периоды советской власти оказывались под бдительным присмотром спецслужб и могли быть квалифицированы как преступление: «15-м отделением ЛГМ привлечен к уголовной ответственности по ст. 107 УК рабочий Кировского завода Куропаткин И. М.
за систематическую спекуляцию мануфактурой, которую он отправлял почтовыми посылками в деревню своим родственникам».^[23]

Риски уголовного преследования не смущали граждан. По этой причине посылки просто перестали принимать на почте, но граждане не сразу обрывали семейные связи: «Ввиду прекращения почтой приема посылок <…> в адрес частных лиц, большой процент которых направляется с продуктами, установлены случаи, когда отдельные лица пытаются направлять их по почте в другие города Союза — почтовой бандеролью. Так, педагог школы В/островского района Калмыкова А. С., сделав вырез в толстой книге, вложила туда 400 грамм масла и пыталась направить своему сыну в г. Куйбышев — почтовой бандеролью. Таким же путем пытались направить гр-ка Ознобищева Е. В. — папиросы, лекарство, печенье в г. Канск находящемуся в ссылке мужу Ознобищеву и студент Института им. Молотова Громан — чай своим родственникам в г. Свердловск», — докладывало УНКВД Жданову в Ленобком.^[24]

Жители страны Советов знали о такой особенности власти большевиков, как стремление разделять людей: изолировать овец от тех, кому по воле советской власти приходилось играть роль «козлищ». На советских знаменитостей эти неписаные правила советской жизни распространялись в неменьшей степени. Нередко это находило отражение в распространявшихся слухах. Некоторые из них попали в партийные информационные сводки о настроениях граждан: «Некая гр. Ларионова Александра Ивановна, проживающая в кв. <…> дома 1/39 по ул. Восстания, ранее работавшая в этом доме швейцаром, а сейчас находится на пенсии и занимается стиркой белья, — она распространяет компрометирующие слухи на кандидата в депутаты т. Черкасова. <…> Еще мальчиком жил в доме 1/39 по ул. Восстания <…> Его мать — Левитская Наталья Ивановна — дочь священника, его дедушка священник Левитский, его дядя Левитский — дьякон, в данное время арестован органами НКВД <…>. С тех пор как Черкасова Н. К. наметили кандидатом в депутаты, он сразу же прекратил переписку с арестованным дядей, а его родственники и он сам друг к другу перестали ходить».^[25]

1. Ардов М., Ардов Б., Баталов А. Легендарная Ордынка. Инапрес-Летний сад. СПб., 1997. С. 225.

2. Андрей Зубов. Настоящее прошлое // Новая газета. 14. 11. 2012. № 129. С. 20.

3. А. Н. Сахаров. Народ и власть в 1930 году // «Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране (1922—1934 гг.) Т. 8. Ч. 1. М., 2008. С. 36.

4. Спецсообщение № 12 от 13. 8. 1935 «О ходе 15 международного конгресса физиологов за 12. 8. 35» // ЦГАИПД СПб. Ф. 24. Оп. 2в. Д. 1197. Л. 71—73. Имя дочери Бакунина НКВД не указывает, но, по всей видимости, речь о младшей дочери анархиста Ангелине Михайловне Бакуниной.

5. Информация Куйбышевского райкома ВКП(б) г. Ленинграда об агитационно-массовой работе доверенных и парторганизаций на избирательных участках от 4. 11. 37 // ЦГАИПД СПБ. Ф. 411. Оп. 1. Д. 391. Л. 76—81.

6. Из записки В. Махнева — заместителя уполномоченного Комиссия Советского контроля при СНК СССР по Ленинграду, Ленобласти и Карельской АССР // ЦГАИПД СПБ. Ф. 24. Оп. 2в. Д. 2698. Л. 7—12.

7. Из Спецсообщения начальника Куйбышевского райотдела НКВД Ленинграда в Куйбышевский райком от 17. 8. 42 // ЦГАИПД СПБ. Ф. 411. Оп. 2. Д. 44. Л. 63—64.

8. Цит. по: В. К. Харченко, Е. М. Черникова. Лингво-генеалогия. Имя собственное в жанре семейных родословных. М., 2010. С. 91.

9. Справка УНКВД по Ленинграду от 19. 10. 1935 // ЦГАИПД СПб. Ф. 24. Оп. 2в. Д. 1198. Л. 103—107. Дмитриев А. М. — писатель, ответственный редактор журнала «Залп», один из руководителей ЛОКАФ (Литературное объединение Красной Армии и Флота). Член партии с 1920 года. Умер 15. 1. 1936 г. в СССР.

10. Письмо адресовано в г. Онегу Северного края Верещагиной. Сводка документальных материалов в связи с проверкой партдокументов. Совершенно Секретно. НКВД в Ленинградский Обком № 581218 от 31. 10. 1935 // ЦГАИПД СПб. Ф. 24. Оп. 2в. Д. 1198. Л. 126—128.

11. Видеозапись выступления Микояна: http://gdevpeterburge. ru/video/novosti-i-sobytija/zhest-20-let-vchk-ogpu-nkvd-rech-mikojana-20-years-vchk-gpu-nkvd-mikoyan-06—51. html.

12. И. Кваша. Сорок тысяч встреч // Новая газета. 03. 09. 2012. № 99. С. 20.)

13. Тер-Асатурова Е. А. «У всех у нас была одна участь…» // Будни Большого террора в воспоминаниях и документах. СПб., 2008. С. 168.

14. Из информационной сводки от 30. 9. 40 № 24 в Выборгский райком ВКП(б) Ленинграда от информатора Зудиной // ЦГАИПД СПб. Ф. 2. Оп. 2. Д. 671. Л. 108—111.

15. Из обращения заместителя заведующего ОРПО Ленобкома ВКП(б) начальнику РО НКВД Красносельского района 25. 1. 1938 // ЦГАИПД СПб. Ф. 24. Оп. 2в. Д. 3250. Л. 325.

16. Там же. Д. 1198. Л. 115.

17. Из обращения Ленгоркома ВКП(б) УНКВД по Ленобласти от 28. 1. 1938 // Там же. Д. 3250. Л. 390.

18. Из Протокола № 5 от 27. 11. 37// ЦГАИПД СПб. Ф. 24. Оп. 5. Д. 3816. Л. 27—42.

19. Из характеристики от 7. 8. 37 на Кодымского Ивана Семеновича 1903 г. р., назначаемого Ленинградским обкомом ВКП(б) новым директором Валдайской МТС // ЦГАИПД СПб. Ф. 24. Оп. 2. Д. 1537. Л. 10.

20. Из Протокола № 6 Пленума Валдайского райкома ВКП(б) от 25. 12. 37 // ЦГАИПД СПб. Ф. 24. Оп. 5. Д. 3816. Л. 43—53.

21. Обращение Трифонова Николая Дмитриевича, 1909 г. р., от 11. 10. 37 было направлено в газету «Ленинградская правда» и переслано ею в аппарат руководителя ЛенОбкома ВКП(б) А. Жданова; справка НКВД была направлена Жданову 3. 12. 37 // ЦГАИПД СПб. Ф. 24. Оп. 2в. Д. 2306. Л. 14—20.

22. Из заявления от марта 1937 года Шифа Бориса Иосифовича, 1903 г. р., бывшего управляющего Ленконторой Ленкогиза // ЦГАИПД СПб. Ф. 24. Оп. 2в. Д. 2490. Л. 32—45. В 1938 г. по Шифу Б. И., сосланному на Соловки, выносится дополнительный приговор, по которому заключенный расстрелян // Ленинградский мартиролог. 1937—1938. Т. 8. СПб., 2008. С. 466.

23. Совсекретное спецсообщение ЛГМ (Ленинградской городской милиции) в Ленинградский обком ВКП(б) от 18. 5. 39 // ЦГАИПД СПб. Ф. 24. Оп. 2в. Д. 3577. Л. 126—128.

24. Совсекретное спецсообщение НКВД по Ленобласти 3. 3. 1940 «О состоянии торговли продовольственными товарами в г. Ленинграде на 2 марта 1940» // ЦГАИПД СПб. Ф. 24. Оп. 2в. Д. 4306. Л. 1—7.

25. Информация Куйбышевского райкома ВКП(б) Ленинграда от 25. 6. 38 г. «О некоторых классово-враждебных вылазках на избирательных участках по выборам в Верховный Совет РСФСР» // ЦГАИПД СПб. Ф. 411. Оп. 1. Д. 390. Л. 38—40. Речь в цитате о Николае Константиновиче Черкасове, будущем народном артисте СССР.