25 лет РЕФОРМАМ В РОССИИ

Евгений Гонтмахер

Современная Россия: очерки социальной жизни

Часть IV

«Россия во мгле»?

I

Вынесенная в заголовок фраза стала, как известно, названием знаменитой книги Герберта Уэллса, написанной под впечатлением его поездки в Россию в 1920 году. «Основное наше впечатление от положения в России, — пишет он, — это картина колоссального непоправимого краха. Громадная монархия, которую
я видел в 1914 году, с ее административной, социальной, финансовой и экономической системами, рухнула и разбилась вдребезги под тяжким бременем шести лет непрерывных войн. История не знала еще такой грандиозной катастрофы. На наш взгляд, этот крах затмевает даже саму Революцию. Насквозь прогнившая Российская империя — часть старого цивилизованного мира, существовавшая до 1914 года, — не вынесла того напряжения, которого требовал ее агрессивный империализм; она пала, и ее больше нет».^[1]

Казалось бы, что может в 2016 году напоминать ситуацию почти столетней давности? Ведь страна в кризисе, но не в катастрофе. Исправно ходит общественный транспорт, в дома подается электроэнергия, магазины полны товаров, люди ходят в кафе, аэропорты открыты для вылетов и посадок. Конечно, это не напоминает разруху 1920 года. Но Герберт Уэллс сравнивает увиденное с 1914 годом. И вот тут как раз что-то схожее начинает появляться.

Например, Счетная палата пересчитала дореволюционные заработные платы в современных рублях. Дворник в 1913 году получал 18 руб. в месяц, что в переводе на нынешний рубль составит 27 242 руб. Красильщику платили 27,9 руб., или 42 234 современных рублей. Участковые жили на жалованье в размере 50 руб., или 75 688 руб. Слесарям платили 56,8 руб. (85 981 современных рублей). Чиновники среднего класса могли рассчитывать на 62 руб. (93 853 руб.). Заработная плата учителя гимназии составляла 85 руб. (128 669 руб.). На 325 руб., или 491 тыс. руб., мог рассчитывать полковник в царской армии.^[2] Сравнение красноречивое и далеко не в пользу сегодняшней России. Такие зарплаты позволяли представителям упомянутых городских профессий жить ничуть не хуже, а в большинстве случаев лучше нынешнего среднего россиянина — жителя городов. Но вот крестьяне, доля которых в населении России составляла в ту пору чуть не 85 %, действительно ели в основном хлеб, крупы и картошку, что и придавало тогдашней России образ бедной страны.

Однако тут нужно сделать важное уточнение: Россия конца XIX — начала XX века демонстрировала поразительную экономическую и социальную динамику в отношении всех слоев населения (в том числе и крестьян). Начинали давать плоды реформы Александра II, которые не были повернуты вспять Александром III. Россия совершала цивилизационный прорыв в Европу, завершить который помешал политический консерватизм Николая II, отказавшегося ввести хотя бы частично-конституционную монархию. Позволив в 1906 году народу избрать Государственную Думу, он через 72 дня ее распустил. И хотя потом этот протопарламент еще три раза по царской милости избирался, никакого значения для выбора курса развития страны он не имел.

В результате после нескольких десятилетий быстрого движения вперед Россия «внезапно» попала в катастрофу 1917 года.

Нынешняя Россия после освобождения от советского наследия тоже начала реформы, которые, принеся сначала экономический и социальный обвал, в конечном счете, опираясь на нефтегазовый бум 2000-х, дали свои результаты в виде построения островков рыночной экономики и невиданного в истории страны социального благополучия. Думаю, что, если бы Герберт Уэллс посетил Москву и Санкт-Петербург в 2008 году, он был бы приятно удивлен жизнью в столицах, как это с ним произошло в 1914 году.

К счастью, нынешняя Россия после 2008 года не втянулась в очередную мировую войну, не переживала потом революцию и кровопролитную гражданскую войну. «Всего лишь» упали цены на нефть и газ. Но этого оказалось достаточно, чтобы мы втянулись в ползучий экономический и социальный кризис, которому не видно конца.^[3] Герберт Уэллс, если бы он побывал у нас осенью 2016 года, конечно, не стал бы писать о «грандиозной катастрофе», которая случилась всего за 8 лет. Хотя этот английский писатель был человеком серьезным и глубоким исследователем, который наверняка изучил бы перед своим визитом всю информацию о положении дел в России и сделал бы далеко не радужные выводы. Предположим, что он так же, как и в 1920 году, был бы приглашен в Кремль, на этот раз не к В. И. Ленину, а к В. В. Путину. Интересно, что рассказал бы ему наш президент о текущей ситуации и стратегическом видении будущего страны?

Думаю, что, несмотря на массу цифр, говорящих о прохождении низшей точки экономического кризиса и ожидаемом вот-вот росте, красивых словах о разрабатываемой долгосрочной программе развития страны, Герберт Уэллс, вежливо откланявшись и вернувшись домой, описал бы свои впечатления всё той же короткой фразой из 1920 года: «Россия во мгле». Только добавил бы в стиле XXI века — 2.0. И для этого у него были бы все основания.

II

Как известно, Герберт Уэллс назвал В. И. Ленина «кремлевским мечтателем», потому что, сидя в разоренной Москве, он не поверил грандиозным планам вождя русской (а может, и мировой) революции. Но Ленин мог похвастаться по крайней мере планом ГОЭЛРО, что по тогдашним временам выглядело как претензия на промышленную революцию. И конечно, не надо забывать, что большевики в тот момент искренне верили в близкое коммунистическое будущее.

А что сейчас мог бы сказать наш президент о перспективах России? Добиться ежегодного 4-процентного роста ВВП? Но без достаточно радикальных реформ не только в экономике, но и в самом государстве это невозможно. О том, что Россия станет мировым духовным лидером? «Поподробнее, пожалуйста», — попросил бы европеец Герберт Уэллс. Боюсь, что внятного ответа он бы не получил. Всё свелось бы снова к «скрепам» и «традиционным ценностям».

Но, может быть, его ухо для улавливания наших смыслов и не приспособлено? Тогда давайте попробуем разобраться сами с собой, поймем: чего же мы, граждане России, хотим от себя и своего государства.

И вот тут я хотел бы высказать, видимо, малопопулярную мысль, которая мне кажется скорее антипопулистской. Дело в том, что направление движения любого общества выбирает не «народ», а довольно узкий слой элиты. Причем в каждой стране эта элита бывает разного состава.

Например, в Латинской Америке традиционно сильна роль армии. И мы видим, как именно военные на протяжении XIX—XX веков совершали перевороты в Аргентине, Бразилии, Чили, Боливии, Мексике. Сейчас, уже в XXI столетии, вероятность такого события там сведена практически к нулю. Практически везде победила демократия, которая, правда, заболела левизной в стиле венесуэльца Чавеса и боливийца Моралеса, но и это скоро пройдет. На этом континенте идет нормальный процесс формирования интеллектуальной элиты (ученые, эксперты, мыслители, ответственные политики), которая уже определила магистральный путь развития: европейский, если, конечно, следовать не географической, а ценностной логике.

В азиатских странах большую роль всегда играла государственная элита — люди, окружающие сюзерена (императора, короля, шаха, эмира). Возьмите, например, Саудовскую Аравию и другие экономически успешные страны Персидского залива.

Ну, а в наиболее развитых странах Европы и Северной Америки сначала, на ранних стадиях становления государств, значительную (а иногда и определяющую) роль играла бизнес-элита — представители банковских и промышленных кругов. Потом, по мере взросления институтов демократии, стало расти значение элиты интеллектуальной, которая облагораживала изъяны капитализма и производила значительную часть кадров профессиональных политиков. Нагляден пример США: в числе последних президентов этой страны были такие интеллектуалы, как Клинтон и Обама. Значительно увеличилась роль СМИ и общественного мнения, где появились весьма влиятельные, хотя и неформальные фигуры. Кстати, неприятный для многих феномен Трампа показывает, что интеллектуальная элита может и давать слабину, доказывая незаданную сверху сложность своей конструкции. Кризис, как известно, это не только бедствие, но и хороший повод к обновлению прежней системы.

Я не хочу никоим образом представить «народ» в виде глупого стада, которое окормляют избранные пастыри. Но история, в том числе и российская, показывает, что все потрясения и революции на самом деле были связаны с внутриэлитными конфликтами.

Например, февраль 1917 года. Подрастающая буржуазная элита, воспользовавшись моментом, отменила самодержавие. Монархисты, если и были, затаились, а широкие массы, еще недавно падавшие ниц перед императором, тут же начали играть в республику. Ровно так же прошел и октябрь 1917 года. Правда, с той разницей, что победившая кучка большевиков вкупе с проигравшей стороной своими дальнейшими действиями спровоцировали Гражданскую войну с ее многочисленными жертвами.

Перенесемся в 1953 год. Смерть Сталина вызвала неподдельное горе среди подавляющего большинства советских людей. Но всего лишь через 3 года, когда Никита Хрущев на XX съезде партии разоблачил «культ личности», в стране не было замечено никаких волнений.

В августе 1991 года кучка гэкачепистов попробовала взять власть. Неудача этой попытки закончилась внутриэлитным беловежским соглашением о прекращении существования Советского Союза. И почему-то ни один человек не вышел в Москве на Красную площадь с требованием вернуть СССР.

В октябре 1993 года, как известно, Борис Николаевич Ельцын отдал приказ стрелять по зданию парламента, где находился вице-президент России и председатель Верховного Совета страны. А в это время Москва продолжала жить своей жизнью — люди, как ни в чем не бывало, находились на работе, функционировало метро. Только время от времени многие поглядывали на включенный телевизор, как будто бы шел увлекательный футбольный матч. Снова мы видим внутриэлитный конфликт.

Сейчас, в ноябре 2016 года, когда я пишу эти слова, народ снова безмолвствует, несмотря на ощутимое снижение уровня жизни, ухудшение доступа к бесплатному качественному здравоохранению. Те знаменитые 86 % путинской поддержки, которые фиксируют социологи, значат одно: люди, передоверив ответственность за свою судьбу президенту, продолжают надеяться на то, что этот человек каким-то чудом переломит тенденции. И тогда снова, как это было в годы «социального благоденствия» 2000-х, будут быстро расти зарплаты и пенсии, нашу страну будут бояться (а значит, уважать). Это — при всей внешней благостности — на самом деле очень мощный вызов нашей правящей элите.

Тут уместно вспомнить последние годы существования Российской империи, когда на аналогичный вызов тогдашняя правящая элита не смогла дать адекватный ответ. Итог известен.

III

Нынешняя правящая элита — а это всего лишь несколько десятков человек, участвующих в принятии принципиальных для развития России решений, — нетипична для страны, которая претендует быть в числе наиболее развитых.

Во-первых, она очень небольшая, можно сказать микроскопическая для огромной страны с более чем 145-миллионным населением. Поэтому нынешняя правящая элита носит выраженный столичный (Москва + Санкт-Петербург) характер. Редкие исключения лишь подтверждают это правило.

Во-вторых, она не построена на принципах меритократии, то есть отбора лучших. Попадание в нее возможно через давнее знакомство, землячество, а теперь, скорее всего, и через прямое наследование хлебных мест.

В-третьих, нынешняя правящая элита негуманитарна. Базовое образование основной ее части — юридически-военное, полученное, как правило, еще в советское время. Даже экономисты встречаются достаточно редко. А вот историки, социологи, политологи, культурологи практически отсутствуют. Это предопределяет тип мышления — оборонно-технократический, который никак не приемлет тонких материй общественных интересов, подменяя их лоббизмом отраслевых групп за контролируемые государством огромные финансовые потоки: ведь, как отмечается в докладе Федеральной антимонопольной службы, 70 % российской экономики прямо или косвенно зависит от государства.^[4]

Из этих трех обстоятельств следует, что нынешняя правящая элита своей главной целью видит самосохранение в таком качестве. Вот и вся подлинная стратегия развития страны на долгосрочную перспективу. А все публичные бумаги с громкими декларациями о необходимости инвестиций, поддержке частной инициативы и гражданского общества — не более чем имитация, изначально не рассчитанная на практическую реализацию.

Для будущего нашей социальной жизни это обстоятельство имеет принципиальное значение. Ведь, по сути, социальное развитие, создание комфортных условий жизни для всех не является целью государственной политики. Фактически основные интеллектуальные усилия нынешней правящей элиты и обслуживающих ее экспертов концентрируются на сохранении своего исключительного положения и недопущении общественного недовольства, даже если текущая жизнь начала медленно, но неуклонно ухудшаться.

Отсюда — нагнетание антизападничества и «оборонного» сознания, продажа населению ощущения того, что мы «встаем с колен» и это важнее достойной пенсии и зарплаты, уютной школы и больницы, где лечат, а не просто делают бессмысленные процедуры.

От мирной обывательской жизни, которая веет спокойствием и размеренностью, чувством уверенности в завтрашнем дне, страна быстро переходит к лихорадке осажденной крепости, массовой истерике и быстрому нарастанию коллективного безумия.

Исходя из этих обстоятельств, давайте подумаем: что же будет со страной и как будут жить люди в перспективе 10—15 лет?

Конечно, однозначного ответа быть не может. Будущее в значительной, если не определяющей степени непредсказуемо. Единственное, о чем можно уверенно говорить: те тренды, которые сложились в социальной жизни России в последние годы, очень нелегко будет переломить — такова их природа, в отличие, допустим, от макроэкономики и даже политики.

Тем не менее давайте попробуем наметить возможные сценарии; их может быть два: инерционный и реформаторский.

IV

Если думать о первом из них — к сожалению, наиболее вероятном, то становится понятным, почему автор вынес в заголовок всего этого очерка уэллсовское «Россия во мгле».

Можно сколько угодно выстраивать прогностические графики о величине реальных доходов населения России, успокаивая себя тем, что их падение вот-вот закончится, а затем начнется медленный, но рост. Как любят говорить официальные макроэкономисты — «худшее позади, Россия приспособилась к низким ценам на нефть и газ, санкциям». Но дело далеко не в цифрах.

В предыдущем очерке^[5] я попытался подробно описать, что сейчас происходит с российским рынком труда. Если повторить коротко, то качество занятости неудовлетворительно — слишком много так называемых «плохих» рабочих мест. Понятно, что это связано с архаичной структурой экономики, которая не создает высокотехнологических, современных рабочих мест. Какие же издержки мы из-за этого несем, если говорить о человеческом капитале?

Во-первых, система профессионального образования готовит в своей массе ненужных специалистов. Полученные знания и компетенции слишком современны для отсталого рынка труда. Тем самым мы выбрасываем на ветер огромные деньги, идущие на финансирование так называемых бюджетных мест в вузах и учреждениях среднего специального образования.

Во-вторых, не находя адекватного спроса на свою продукцию, система профессионального образования расслабляется и начинает снижать качество подготовки (кстати, и без того во многих случаях низкое).

В-третьих, выходящие на рынок труда молодые специалисты вынуждены очень часто работать не по специальности — хотя бы для того, чтобы заработать себе на кусок хлеба. Это приводит к их быстрой дисквалификации, тем более что в России так и не создана разветвленная и доступная система профессиональной переподготовки и переквалификации.

В-четвертых, растущее ощущение собственной невостребованности вызывает массовые состояния депрессии и апатии, из которых очень трудно выйти.

В-пятых, молодые специалисты, которые хотят устроиться на работу, часто невольно вышибают на улицу так называемых «возрастных» людей, которым 50 и более лет. Это происходит из-за демпинга — главное, зацепиться за рабочее место, а там можно будет делать карьеру, окупив потери в оплате труда за первые годы занятости.

В конечном счете мы быстро идем к депрофессионализации, когда действительно качественных специалистов — от рабочего до топ-менеджера — становится все меньше и меньше. Посмотрите, на что жалуются работодатели: прежде всего на нехватку устраивающей их рабочей силы.

Вполне может сложиться ситуация, когда инвестиционный климат в стране улучшится и будут быстро создаваться современные рабочие места. Но вот только кто на них будет трудиться?

Ситуацию ухудшает и начавшаяся в мире четвертая (или пятая?) технологическая революция, которая мощно продвигает на рынок труда роботов и безлюдные производства. Но об этом чуть ниже.

А пока очень важно отметить, что и здоровье российской нации оставляет желать лучшего. Да, за 2000-е, как я отметил в моем втором очерке^[6], здраво­охранение немного выправилось за счет соответствующего национального проекта. Увеличилась и продолжительность жизни. Но, как отмечает профессор Сергей Ермаков, «России надо 71 год, чтобы догнать Португалию по продолжительности жизни населения. Чтобы догнать по этому показателю Францию, понадобится 48 лет, в целом Евросоюз — около 40 лет, Болгарию — 18 лет, Беларусь — 5 лет».^[7]

Необходимо отметить, что приведенные выше цифры были бы возможны при увеличении вложений, в том числе и в здравоохранение. Но в последние годы тенденции поменялись: вместо роста ожидается в лучшем случаев стабилизация государственных расходов на медицину. Тем самым с лагом в 2—3 года мы увидим (если статистика не станет лукавой) остановку роста продолжительности жизни, нарастание и без того высокого уровня заболеваемости людей. Так нам даже Беларусь не догнать.

В 2016 году, согласно рейтингу эффективности систем здравоохранения агентства Блумберг, Россия заняла последнее, 55-е место среди исследованных стран. Этот рейтинг учитывает расходы на здравоохранение как долю ВВП на душу населения в разных странах с населением от 5 млн. человек, а также продолжительность жизни граждан и ее улучшение в динамике.^[8]

Тем самым при инерционном сценарии есть большие шансы на то, что Россия еще очень долго будет страной с больным и относительно недолго живущим населением.

Но дело не только в образовании и здравоохранении. Отсутствие реформ или невозможность нормального инвестиционного процесса с описанным выше качеством человеческого капитала неизбежно приводит к массовому расширению бедности, что сопровождается растущей маргинализацией общества. Появляется слишком много людей, которые не только, как отмечалось выше, опустили руки и потеряли вкус к жизни, но рассматривают свое девиантное^[9] поведение как норму. А это уже прямая угроза существованию любого общества, претендующего не на прозябание, а на развитие.

V

Второй, оптимистический, сценарий развития социальной жизни России, дающий позитивные плоды в обозримой перспективе, тесно связан с трендами, которые намечаются в странах европейского типа.

В российской экспертной среде образ Европы (не в географическом, а в цивилизационном смысле) очень четко распадается на две позиции.

Первая: Европа погрязла в неразрешимых проблемах, быстро деградирует, дряхлеет, и ее ждут какие-то системные катаклизмы. На такой позиции стоят те, кто гордо именует себя «государственниками» и обосновывает необходимость «особого» российского пути.

Вторая, противоположная: в Европе все отлично, ее институты работают как часы. Нынешние тамошние проблемы — это не более чем малозаметная рябь на поверхности воды.

Думаю, что и тот и другой взгляд на Европу неверен (обоснование — ниже). И это пагубно сказывается на выработке стратегических перспектив России. «Государственники» тянут нас в очередной исторический тупик, когда страна, потеряв столь драгоценное время, окончательно вылетит на обочину мирового развития. Их яростные оппоненты же до сих пор в качестве целеполагания рассматривают образ Европы конца 1980-х годов прошлого века, когда разваливался Советский Союз и российской интеллигенции казалось, что через пару-тройку лет мы будем частью тогдашней Европы.

На самом деле повестка дня европейской цивилизации сейчас очень насыщена и напряжена. Запад сильно встревожен появившимся слишком большим разрывом даже не между бедностью и богатством, а между положением среднего класса (особенно его нижней части) и наиболее обеспеченных слоев. И дело здесь не в абсолютных цифрах, а в тенденциях. Многие люди — особенно среднего и пожилого возраста — чувствуют, что их жизненная стабильность под угрозой из-за наплыва мигрантов, возможного закрытия старых рабочих мест, которые они занимали, без адекватной для них замены, кризиса пенсионных систем. И вообще из-за того, что вокруг них формируется какой-то другой мир — насыщенный гаджетами, информацией, новыми вызовами, к которым они не успевают приспособиться. Отсюда — голосование за Брэксит в Великобритании, за Трампа в США, за Марин ле Пен во Франции.

Это связано с неясными последствиями так называемой «четвертой» промышленной революции, которая может принципиально поменять многие общественные процессы. Сейчас, как известно, все больше людей становятся занятыми в нематериальном секторе экономики. Это прежде всего производство услуг — как для юридических, так и для физических лиц. При этом, конечно, возникает риск безработицы и роста социального неравенства за счет тех, кто теряет работу в традиционных секторах «реальной экономики», о чем сейчас, в частности, в связи с роботизацией и «Интернетом вещей» предупреждают многие эксперты.

Но на такой возникающий вызов адекватный ответ уже начинает просматриваться. Например, это:

— коренные изменения в организации школьного образования;

— демократизация доступа к качественному высшему образованию;

— введение института минимального гарантированного дохода.

Если говорить о школе XXI века, то это отмена так называемой «классно-урочной» системы, которая была изобретена еще в глубоком Средневековье. Тогда учитель изрекал некие истины, а ученики должны были продемонстрировать умение их запоминать. Эффективность образования измерялась количеством втиснутой в память информации. Сейчас этот подход непоправимо устарел: ученик, пользуясь Интернетом, зачастую знает куда больше фактов, чем учитель. Цель обучения, о которой уже давно говорят и наиболее известные российские эксперты, — умение искать нужные знания и их обобщать, делая практические выводы, навыки коммуницирования с другими людьми для решения общих задач и т. п.

Есть такое международное исследование PISA (Programme for International Student Assessment), в котором каждые три года оценивается качество обучения. Тесты по определению грамотности чтения, математической и естественнонаучной грамотности проводятся среди 15-летних школьников по всему миру. И если в 2000 году Россия занимала в этом рейтинге 27-е место, то в 2012-м — только 34-е. Результаты исследования 2015 года пока не опубликованы. Но, судя по косвенным оценкам, ситуация для нас явно не улучшилась. А тут еще наш долгоиграющий экономический кризис, который съедает и без того скромные расходы на школьное образование: бедственное положение региональных бюджетов общеизвестно. А ведь если мы хотим перейти к современной школе, дополнительные деньги нужны на оборудование, организацию внеклассной активности, переподготовку учителей, обеспечение их достойного социального статуса.

Такой же противоход цивилизационным тенденциям мы видим и в российской высшей школе. Да, есть группа лидеров, у которых качество образования неплохое даже по европейским меркам. Но бо`льшая часть «университетов», «академий» и «институтов» готовит непонятно кого: и рынок труда XXI века, о котором я упомянул выше, таких «специалистов» не примет, и для самореализации человека такое образование практически ничего не дает. Ну и, конечно, число мест с бесплатным обучением постоянно уменьшается — в том числе в лучших вузах. Если бы это хоть как-то компенсировалось созданием сети качественных колледжей (техникумов, училищ), то можно было бы действительно сосредоточить высшее образование в немногих лидерских центрах. Но и этого у нас нет. В результате, несмотря на то что Россия скоро перегонит всю планету по числу выданных вузовских дипломов на душу населения, квалифицированного человеческого ресурса для новой модели занятости становится все меньше и меньше.

Интересна тенденция с введением минимального гарантированного (или безусловного базового) дохода. В 2016 году референдум по этой теме прошел в Швейцарии. Он закончился неудачей для его инициаторов, что неудивительно — предлагалось каждому гражданину этой страны выплачивать ежемесячно, без всяких условий, 2500 швейцарских франков (а это практически столько же долларов США). Это слишком большая сумма для того, чтобы, с одной стороны, не впадать в бедность, а с другой — выходить на рынок труда. Сейчас там идет переосмысление итогов и, я практически уверен, через некоторое время пройдет новый референдум с намного более низкими цифрами. Тем более что интенсивное обсуждение с выходом на скорое принятие решения идет в Финляндии (там хотят платить несколько сот евро в месяц, при этом отменив все социальные льготы и пособия, кроме пенсий), Канаде. В нидерландском городе Утрехте такой эксперимент уже начался.

С нашей нынешней точки зрения, минимально гарантированный доход — это дикость. Люди, как кажется на первый взгляд, эти деньги пропьют, потратят на всякую безделицу. Многие и вовсе перестанут работать. Но этого, видимо, не произойдет. Получение «дармового» дохода не только не развратит людей, но и позволит им более свободно распоряжаться собой. Например, станет намного доступнее переквалификация для работы в наиболее продвинутых секторах экономики. У кого-то появится больше возможностей заниматься собственной семьей — без риска потери достойного уровня жизни. Как показывают опросы, 64 % европейцев поддерживают введение минимально гарантированного дохода и только 4 % собираются в таком случае бросить работу.^[10]

Я, конечно, не склонен идеализировать этот проект. Но считать, что это очередной шаг к деградации «Гейропы», — глупо и унизительно для тех, кто в России так думает. На самом деле мы видим первые ростки не просто «четвертой» промышленной революции, но и перехода европейского общества в качественно новое состояние, когда гуманитарное начало его жизни станет не просто декларацией, а сутью многих процессов.

Например, меняется характер демократии. Еще недавно всем казалось, что парламенты и конкурирующие политические партии — это верх эволюции. Теперь, с бурным развитием информационного пространства и грядущим появлением у людей намного бóльшей свободы (см. упомянутый выше «минимально гарантированный доход»), на первый план выдвигается уже не представительная демократия, чреватая бюрократизацией, а непосредственное народовластие. Это и набирающее силу местное самоуправление в самых разных его формах, и совершенно новые формы открытости власти (например, доступность к big data и использование blockchain — для этих очень перспективных вещей в русском языке пока еще нет даже адекватной интерпретации), и перевод в гражданское общество многих прежде исключительно государственных функций.

Меняется и отношение к окружающей среде — матери-природе. Отсюда — добровольное самоограничение в использовании невозобновляемых источников энергии, быстро растущая энергоэффективность и бытовой, и промышленной сфер. В некоторых странах уже нельзя сдавать в эксплуатацию дома, которые самостоятельно не обеспечивают себя потребляемой энергией и отоплением.

Может показаться, что все это — научная фантастика или футурология. Но мы, барахтаясь в нашей цивилизационной «особости», которую так никто толком и не описал, рискуем отстать от прогресса навсегда. Этот феномен, весьма вероятный к реализации в немногочисленной группе стран вроде Сомали, Судана и Афганистана (вот наши вероятные будущие соседи по мировым рангам), тоже является вызовом для европейской цивилизации. Хотя бы из-за миграционного перетока с условного Юга на условный Север, что является проблемой не столько укрепления границ, сколько ценностной позиции: европейцу безразлично или нет, как живут люди в бедных странах? Уверен, что нарождающееся там гуманистическое общество найдет достойный ответ на этот вопрос.

Ну а нам — тем, кто считает европейский выбор для России единственно возможным, — нужно во что бы то ни стало включаться в эту дискуссию. Ведь, возможно, это и наше не столь отдаленное будущее.

VI

Хочу вернуться к заголовку этого очерка — «„Россия во мгле“ 2.0?». Здесь важен именно вопросительный знак. Он означает, что описанный выше пессимистический сценарий развития нашей страны все-таки может не состояться. Но что должно произойти для этого?

Прежде всего важно поставить правильный диагноз нынешней ситуации. Пока я, к сожалению, вижу попытки на официальном уровне сделать вид, что ничего особенного не происходит — «мелкие проблемы были, есть и будут всегда, но основы функционирования системы трогать не надо». Даже нынешнее зримое ухудшение качества жизни большинства, растущее отставание от развитых стран по всем основным социальным параметрам не убеждает власть имущих сказать правду, которая уже очевидна всем объективно настроенным людям. Вместо этого пропагандистская машина бубнит о том, что надо лишь чуть-чуть потерпеть, а потом, как по мановению волшебной палочки, всё вернется в «социальный рай» конца 2000-х.

Но даже если правдивый диагноз будет поставлен, то этого явно недостаточно для эффективного лечения. Нужно создать (воссоздать) публичные институты формирования решений, как на федеральном, так и на местном уровнях. А это возможно лишь в рамках глубокой политической реформы, которая реализует многие положения Конституции, находящиеся сейчас в забвении.

И лишь тогда, когда такие институты заработают, можно приступать к формированию действительно понятных и поддерживаемых обществом программ по выводу России из нынешнего социально-экономического кризиса.

Вот такой курс лечения, который я прописал бы всем нам. Надеюсь дожить до того времени, когда я напишу еще один очерк о социальной жизни нашей страны, который назову «Россия, которую мы спасли».

1. http://lib.ru/INOFANT/UELS/russia.txt.

2. https://www.facebook.com/auditgov/photos/a.313084188894069.1073741828.239435689592253/558572084345277/?type=3&theater.

3. См. предыдущий очерк (Звезда, 2017, № 1).

4. http://www.rosbalt.ru/piter/2016/10/31/1563492.html.

5. См. предыдущий очерк (Звезда, 2017, № 1).

6. См. очерк (Звезда, 2016, № 11).

7. https://komitetgi.ru/news/news/1963/.

8. http://basetop.ru/reyting-stran-mira-po-urovnyu-zdravoohraneniya-2016/.

9. Девиантность — социологический термин, который определяет поведение человека, отклоняющееся от общепринятых социальных стандартов. Данный термин можно описать как неисполнение социальных норм (http://psychologyc.ru/deviantnost/).

10. http://www.basicincome.org/wp-content/uploads/2016/05/EU_Basic-Income-Poll_Results.pdf.