ЮЛИЯ РАВВИНА

Дракон

Из распахнутых ставней в ноздри вам бьет цикорий,

Крепкий кофе, скомканное тряпье.

И макает в горло дракона златой Егорий,

Как в чернила, копье.

И. Бродский. Венецианские строфы (2)

I

— Петров, будь добр, убери ноги со своей парты, сними куртку и вытащи наушники из ушей, — сказала Соня, открывая журнал 10-го «Б», — Вы слышали звонок: начинаем.

Она встала из-за учительского стола, подошла к доске и вывела огромными буквами: «Ф. М. Достоевский (1821—1881)». 10-й «Б» в лице тридцати двух человек снисходительно воззрился на доску, и Соня начала свой рассказ о жизни дяди Федора. Она рассказывала довольно интересные вещи (так ей самой казалось): про каторгу, про Ганса Гольбейна Младшего, про рулетку, про стенографистку Анну Григорьевну, но ее никто не слушал, увы.

Шеина листала на коленях журнал, Митин энергично пинал под партой Денисова, и остальные занимались чем-то в этом же роде. Им, похоже, было глубоко безразлично, что делал Достоевский в Сибири или в Цюрихе в таком-то году.

— Теперь, когда я вам напомнила вкратце о жизненном пути Достоевского, мы приступим к разбору романа «Преступление и наказание», который вы должны были прочесть дома, — сказала Соня. — Мой первый к вам вопрос звучит так: скажите, в чем заключается смысл заглавия романа «Преступление и наказание?»

Митин поднял руку.

— Я считаю, что старушка была очень жадная и Раскольников наказал ее тем, что убил. — Он отвечал серьезно, он так считал. Никто не рассмеялся, никто не спорил.

— Спасибо, Митин. У кого другие идеи?

Увы, других идей не было. Да и спросила Соня без особой надежды. Этот учебный год был первым в ее учительской жизни. Пока она не сумела найти общего языка ни с одним из вверенных ей двух классов. Эти классы (10-й «А» и 10-й «Б») были различны меж собой, как лед и пламень, если говорить поэтически. Хотя поэзии и в том и другом было маловато. Все 26 учеников 10-го­ «А» вели себя так, как будто делали учителю огромное одолжение уже одним своим присутствием на уроке. Вялые и утомленные (уже, хотя совсем еще дети!), даже не дураки, а какие-то замороженные, они одним своим видом доводили Соню до бешенства. Они жили, ни к чему не стремясь и не мечтая ни о чем, учились ровно, на вопросы отвечали банально, но вообще предпочитали молчать. 10-й «Б», напротив, состоял из 32 невежд, но отнюдь не милых. Они не раз срывали уроки, всегда шумели, говорили несусветные глупости. Дисциплина в этом классе хромала (и это очень мягко сказать). Однако Соня все же предпочитала гиперактивный «б»-класс его фригидному собрату.

— Ребята, я прошу вас отнестись к заданию серьезно, — сказала Соня и печально посмотрела на класс. — Достоевский включен в список экзаменационных вопросов… И в ваших интересах… Да, Петров?

Высоченный парень в майке «Deep Purple» поднял руку и спросил вкрадчиво:

— Софья Андреевна, может, вы отпустите нас домой?

Старая песня: 10-й «Б» хочет уйти домой, 10-й «А» хочет уйти домой, Соня хочет уйти домой. Все хотят домой, а уйти никто не может: засада. Лучше просто сделать вид, что не слышишь и продолжать.

— Еще раз задаю вопрос: в чем, по вашему мнению, заключается смысл заглавия романа «Преступление и наказание»?

10-й «Б» затих и поник, на нее смотрели шестьдесят четыре тоскливых глаза. Такой немой тоски не смог бы выдержать даже камень, Соня поняла, что тоже не может выдержать, и направилась к выходу в коридор.

— Сидите тут, думайте. А я к директору. Срочно.

10-й «Б» мгновенно ожил и заверещал на разные голоса:

— До свиданья!

— Скатертью дорожка!

— А вас ругать будут?

— Можете не возвращаться!

— Good bye, my love!

Соня взяла сумку и покинула класс. В спину ей грянуло «ввв-Ленинград-СПб-точка-ру» в сопровождении «Бананов-кокосов» из наушников Клячкиной.

В коридоре было темно, грязно и бессмысленно. Соня вздохнула и вытащила сотовый. Не было надобности листать записную книжку: этот телефон в быстром наборе был под номером один. «Аппарат вызываемого абонента выключен или находится вне зоны действия сети», — ответил вежливый и совершенно равнодушный к ней голос. Соня снова вздохнула и положила телефон в сумку. Возвращаться в класс не хотелось: было ясно, что день сегодня не задался. Однако, услышав шаги на лестнице, Соня рассудила иначе и поспешила в нежные объятия 10-го «Б», чтобы избавить себя от худшей беды — Валентина Валентиновича, директора.

Когда она вошла в класс, Митин уже сидел верхом на Денисове и весело погонял его: «Но-но!» Все гоготали. Вера Шеина запихивала в сумку «Glamour», Маша Клячкина сматывала наушники. Соня закрыла дверь и усмехнулась сквозь зубы.

— «…Киса, мы чужые на этом празднике жизни».

— Чего-чего? — Митин слез с Денисова и, сидя на полу, задумчиво потирал правый бок.

— Прими, пожалуйста, вертикальное положение.

— Нет, вы что-то сказали!

Впервые в истории их знакомства лицо Митина выражало подобие интереса, но Соне было мало дела до Митина:

— Я сказала: встань и вернись на место! Сию секунду! — Митин поднялся и нехотя сел за парту. — Отлично. Можем продолжить. — Она взяла со стола классный журнал. — К доске пойдет… Кристина Лосева.

В ответ раздался вздох притворно испуганный: Соня знала, что они не боятся ни ее, ни двоек. Высокая блондинка с длинными волосами встала и неспешно поплелась по проходу. Взгляды всего класса устремились туда, где кончался край ее юбки и начинались белые кружевные трусы. У доски Кристина остановилась и, откинув назад свои роскошные волосы, замерла в позе подиумной модели. Соня посмотрела на нее с раздражением и спросила:

— Почему роман был назван «Преступление и наказание»?

Кристина не проронила ни звука, зато Митин подпрыгнул на месте и во все горло закричал:

— Можно я?

— Спасибо, Митин, я тебя уже слышала. Кристина, ты читала роман?

— Я болела ангиной, — со спокойным достоинством промолвила та с высоты своих ста восьмидесяти сантиметров. «Надо бы поставить двойку, — думалось Соне, — но лень искать графу… черт с тобой…»

— Хорошо. Иди на место. Петров!

— Что? — Петров был занят эсэмэской своей подружки и очень недоволен, что его отвлекли.

— А ну-ка, встать! — Петров неторопливо поднялся на ноги, продолжая возиться со своим телефоном. — Ты читал Достоевского?

— Что я, идиот?

Петров не удосужился поднять голову, поэтому и не просек, что училку на этот раз колбасит всерьез. Соня подскочила к нему и выхватила телефон.

— Два! — Круто повернувшись на каблуках, она направилась к своему столу, по пути пытаясь выключить телефон, который долго не желал поддаваться, издавая громкий писк.

— За что? Вы не посмеете! — Петров был самый ярый в классе защитник прав человека и гражданина, к тому же он по простоте душевной не понял, в чем он был не прав.

— Посмею, — сказала Соня с улыбкой, телефон (ура!) поддался и сдох. Поставив двойку Петрову, Соня вызвала к доске Машу Клячкину. Темноволосая девочка невысокого роста нехотя подошла к учительскому столу и стояла, молча ковыряя дыру в своих и без того разодранных джинсах.

— Маша, ты прочла роман?

— Да, — сказала та, глядя в пол.

— Какие у тебя остались впечатления?

— Нормально.

— Что «нормально»?

— Все.

«Боже мой! — подумала Соня. — Что мне с ними делать? Зачем все эти вопросы? Кому все это нужно?» Она тоскливо посмотрела на Машу и попросила:

— Перечисли основных персонажей.

— Ну, Раскольников.

— Еще.

— Старуха-процентщица.

— Еще.

— Свидригайлов.

— Ну можно я? — Митин изнемогал. Когда учительница кивнула, он тихо и застенчиво произнес: — Соня-проститутка.

Класс захихикал: Митин был весьма доволен собой.

— Очень остроумно. — Соня решила, что пора разозлиться, но, к счастью для обеих сторон, запел звонок, предотвративший всякую расправу над Митиным. Звонок — особенная гордость директора — был музыкальный. Более фальшивого Моцарта Соне в жизни слышать не доводилось, даже телефоны, пискляво верещавшие арию Фигаро, уступали этому чуду современной техники. Соня знала Фигаро почти наизусть: они с Олегом часто ходили в театр: он — слушать оперы, она — смотреть на него. — Ну что ж, продолжим на следующем уроке, и убедительно прошу вас…

Соня не закончила фразы, поскольку слушателей у нее не было: весь класс помчался курить. Соня знала, что они курят. Директор тоже знал. Директору — пятьдесят, Соне — двадцать два. Он на них кричит, а ей по фигу. Ей вообще все по фигу… Она достала телефон и, не глядя на кнопки, набрала номер. В ответ послышались гудки. Она ждала до последнего, но ей никто не ответил. Она вздохнула и осмотрелась кругом. Белявский не пошел со всеми на перекур. Он сидел в классе и играл в змейку на своем телефоне. Соня подошла к нему и наклонилась к экрану.

— Ты что, не куришь? — Вопрос учительницы прозвучал как упрек.

— Не-а. — Белявский лениво шарил по кнопкам.

— Интересно знать почему? — спросила Соня еще враждебнее.

— Ломает. — Белявский нажал на «сброс». — Че свое здоровье поганить? Пусть другие помирают, мне по хрену. Ой, простите, — прибавил он без всякого выражения, не отрывая глаз от экрана. Соня пожала плечами и отвернулась.

II

«privet ty gde? otvet’ mne celuyu S»

III

На русском дела пошли совсем из рук вон. Петров стоял у доски и безуспешно пытался отыскать подчинительный союз в сложносочиненном предложении. Слово «росистой» он подчеркнул пунктиром, а «неторопливо» — волнистой линией. Подлежащее и сказуемое были отделены запятой и разделены квадратными скобками. Разборы Петрову явно не удавались.

Соня мрачно посмотрела на доску и неожиданно для себя спросила:

— Петров, ты кем хочешь быть?

— Еще не знаю, — пожал плечами подросток. — Но явно не учителем: я себя достаточно уважаю, чтоб позволять кому не лень иметь себя за гроши.

Соня вздрогнула.

— Спасибо за откровенность.

— Расслабьтесь, я не вас имею в виду.

Петров и правда не хотел обидеть Софью Андреевну: он просто повторял то, что всем давно известно. И он был прав. Соня, словно механическая кукла, открыла рот и сказала приторным голосом, который в свое время так ненавидела в школьных учителях:

— Ну что ж, поговорим об этом лет через десять. Садись на место. Как всегда — два.

— За что? За правду? — Петров, как водится, искренне удивился.

— За правду тоже. Но в основном за разбор. — Соня с воинственным видом обозрела панораму сражения. — Кто еще готов побиться за правду?

Кристина Лосева неторопливо делала себе маникюр, но при Сониных словах она вдруг вскинула голову и прощебетала:

— Как вам не стыдно! Вы, взрослая и умная женщина, сидите по уши в дерьме и позволяете молокососам учить вас жизни! Да я вообще не врубаюсь, как, имея образование, можно здесь прозябать!

Глаза у Сони сузились, но она промолчала. «Сволочи, — подумала она про себя. — Я по уши в дерьме, это правда. А вы-то что?» Она опять взглянула на класс. На ум пришли типичные фразы из сочинений Лосевой: «Эта книга, очень интересная по своему содержанию, очень интересует нас потому, что ставит очень много интересных вопросов». Что-то в этом роде. Ноги красивые. Кофточка из «Mango». Соня проглотила слюну и сказала Лосевой вполне добродушно:

— Ну-ну, Кристина, все не так плохо. Есть места похуже этого — морг.

В ответ раздался громкий и глупый смех. «Si vis pacem, para bellum», — решила Соня и объявила контрольную. Она мстила им единственным доступным ей способом.

— «На дощатой террасе под аккомпанемент виолончели веснушчатая Агриппина Саввична потчевала винегретом и другими яствами коллежского асессора Аполлона Филипповича…», — злорадно диктовала она, готовясь выставить очередную порцию двоек.

IV

Длинные гудки доставали. Соня стояла у окна, смотрела на огромную вывеску «ПетерСтар» и монотонно щелкала пальцами по клавишам телефона. Обернувшись, она увидела, что за ней, по-видимому, с большим интересом наблюдает Маша Клячкина из 10-го «Б».

— Хахалю звоните? — спросила Маша сочувственно.

Это было слишком.

— Клячкина, ты!.. Да как ты смеешь? Я тебе не подруга! Я учитель! Я…

— Да не переживайте вы так, — продолжала Маша невозмутимо. — Я с одним перцем тоже через это прошла: трезвонила на его гребаную мобилу, а этот хрен не брал трубку. И знаете, что я сделала?

— Что? — с живейшим интересом спросила Соня. Маша снисходительно пожала плечами:

— Послала в пень. Теперь встречаюсь с Пахой из сто восьмой. Хотите покажу?

— Нет.

Но Маша все равно показала: покопавшись в своем большом рюкзаке, она достала голубой бумажник с красным сердечком и, раскрыв в нужном месте, протянула Софье Андреевне. Соня, у которой в кошельке лежал Курт Кобейн, завистливо уставилась на бритого балбеса в спортивной куртке. Он стоял среди зеленой травы в зенитовском шарфе и щурился от солнца.

— Ну как? — спросила Маша с ухмылкой.

— Симпатичный, — вежливо промямлила Соня и побрела на урок к 10-му «А».

V

«privet prosti 4to ja tebya dostaju no ty propal S»

VI

— Какие нравственные проблемы затрагивает Достоевский в своем романе? — спросила Соня в шестьдесят второй раз. Молчание, как будто дети спят или умерли. Соня знала: 10-й «А» не проймешь. Ни заинтересовать. Ни напугать. Ни вывести из себя. Ни оскорбить. Ни обидеть. Ничего не подействует.

— Поднимите руку, кто прочитал «Преступление и наказание»? — вопрошала Соня. Ни один человек не поднял руку. Было бы даже странно, если б кто-то поднял: в 10-м «А» не принято «выделяться», инициатива наказуема. Соня это хорошо понимала: она сама училась в похожем классе и старалась быть как все. Возможно, кто-то и хотел бы ответить, но стесняется (ведь потом на него будут смотреть как на предателя). Но что она может сделать? Она же не психолог, она училка, и все. — Поднимите руку, кто не читал?

Народ безмолвствовал.

— Да поднимите же руку! Хоть кто-нибудь! Смирнов? — С надеждой в голосе устремилась Соня к одинокой руке, возвышавшейся над склоненными головами.

— Можно выйти?

Соня не разозлилась, а лишь кивнула:

— Выйди.

В ответ послышался вялый смех 10-го «А». Этот класс даже смеяться умудрялся пассивно. Соня была в бешенстве.

— Так… Я открываю журнал… Сами виноваты… Лисичкин!

Долговязый парень в потертых джинсах нехотя поднялся со стула и промямлил:

— А я пойду в Политех…

— И что? — нетерпеливо спросила Соня.

— А то, что мне не нужен ваш Достоевский, — ответил он и потупился.

— Мой Достоевский? — Соня задохнулась от возмущения. — А впрочем, да: он мой… Не самый милый человек, но… какой ни есть, а все же компания… А что у вас? Компьютер, кофемашина… Уродский дом, автомобиль, и то не у всех… Самый главный в жизни и волнующий миг — покупка телевизора… Но я не буду вас обманывать, я не знаю, кто счастливее в результате: вы или я… — Она внезапно опомнилась. На нее смотрели двадцать шесть пар удивленных глаз. — Ладно, — сказала Соня. — Ладно, черт с вами… —  Она взяла с учительского стола книгу, раскрыла на четвертой странице и (не без удовольствия, хотя и с досадой) начала читать им вслух: — «В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер, один молодой человек вышел из своей каморки, которую нанимал от жильцов в С—м переулке, на улицу и медленно, как бы в нерешимости, отправился к К—ну мосту»…

VII

«Дастаевский пишит полную п..бень. Он устарел и оташел в прошлое. Никаму не интирестно читать про эту гребаную старушку. Всем интирестно про секс и женьщин читать». Соня оторвалась от сочинения Денисова и уронила голову на руки. Кто виноват и что делать? Идти к директору? Но «дирек» не поможет, увы. Наорет, но не поможет. Вызовет родителей, и все равно не поможет: дело-то труба. Соня собрала оставшиеся тетради и положила в сумку.

Идти домой не хотелось. Эти злые и несносные существа были все же лучше, чем одиночество. Одиночества в прямом смысле слова Соня не боялась, но ведь в том-то и дело, что она почти не оставалась одна: рядом с нею, где-то поблизости жило безобразное и гнусное существо. Оно было бесформенным и зловещим. Соня помнила его столько, сколько помнила себя. Сначала это жуткое существо не имело имени, но однажды (еще в детстве) Соня взяла в руки альбом, где была картина, изображавшая поверженное чудовище, чем-то похожее на монстра из ее страхов и называемое драконом. Соня тоже стала называть его так.

Если вы, подобно Соне, выросли на окраине Петербурга в панельном доме серии 1-ЛГ-606, то соседом по подъезду у вас, скорее всего, был дракон. О его соседстве говорили мусор, вываленный прямо на лестницу, шприцы в подъезде, загаженные ступени, неработающий лифт, зловонный запах и крысы. Если вы живали в подобном доме, то знаете не хуже меня, что дракон питается гнильем и отбросами и не брезгует ничем. Возвращаясь каждый день из школы домой, Соня тряслась от ужаса, опасаясь встречи с драконом. Ходили слухи, что дракон зарезал кого-то в лифте: мальчика или девочку, а может быть, и обоих. Войдя в свою квартиру и закрыв как следует дверь, Соня могла чувствовать себя в безопасности, но эта ежедневная мысль о возможной встрече с монстром была ужасна.

К счастью, несколько лет назад (Соня в то время уже окончила школу) ее родители продали свою квартиру у метро «Озерки» и купили дом в Павловске.

Соня поселилась с университетской подругой в съемной квартире на Загородном проспекте. В центре города присутствие дракона ощущалось меньше, чем в Озерках, но стоило включить телевизор (да и просто выйти на улицу), он был тут как тут. Грозил кому-то расправой, похищал людей, а чаще всего делал липосакцию, сидел на диете, ел, пил, спал, все что угодно, только не жил. Он не был человеком, не был и вещью, он не был даже сознанием, он был привычкой, ленью что-то понять. Нежеланием что-то делать, куда-то двигаться, осознавать себя. В нем было все, кроме смысла, и он был страшен. Он передвигался по городу, ругался на прохожих и плевал на асфальт. Вроде бы он ничего такого не делал, но везде и всюду он распространял ненависть.

Уже на первом курсе филфака у Сони родилась мечта: избавиться от дракона, навсегда избавиться от этого ужаса и просто жить, жить долго и хорошо. Нет, совсем извести дракона было невозможно, это Соня, разумеется, понимала, но можно было перестать бояться — найти защитника. Эта мысль так крепко засела в Сониной голове, что стала наваждением. Рыцарь, о котором она мечтала, был похож на архангела Михаила с картины Тинторетто, только он был живым и еще более прекрасным.

Убирая со стола, Соня нашла журнал, который накануне отобрала у девочек во время урока. Прямо с глянца обложки на нее смотрел дракон, принявший вид беспечной блондинки с искусственными формами. В столбик шли обычные заголовки. Дракон на сцене. Гостеприимный дракон. Дракон в джакузи. Семья дракона на отдыхе. На следующей странице дракон обещал понизить цены на электричество. Соню это нисколько не удивило: ведь когда-то он всерьез обещал всеобщее бессмертие. Сонина бабушка рассказывала, как в 1941-м на улицах лежали трупы, тысячи трупов…

Нет, об этом думать не стоит, это слишком страшно. Лучше уж думать о 10-м «Б». Да, 10-й «Б» безнадежен. Ей, в общем-то, все равно. Но интересно просто с антропологической точки зрения, как тридцать два человека могут быть одинаково безнадежны? Или они по-разному безнадежны? Как у Толстого, когда все несчастные несчастны по-своему… И подумать только, Олег Достоевскому предпочитает Толстого. Это очень странно и, конечно, это не так. Он просто ее дразнит. Для Достоевского литература была самой его жизнью, а для Толстого — нет. Он всегда гонялся за чем-то недостижимым… как Олег… Соне виделись какие-то странные смутные картины: кружевные занавески, рояль, старые дубы со спутанными и тяжелыми ветками, хозяйка, разливающая чай… Хотите откушать чаю? Нет! Хочу бежать! Бежать из дому! А вас — да, именно вас! — я выбрала, чтоб вы мне способствовали. Я вас выбрала… Она вошла в туалет и посмотрела в зеркало: бледная, со светло-серыми волосами. Дурацкий цвет. На третьем курсе она покрасилась в рыжий: Олег так хохотал, что чуть не упал. Она включила теплую воду и подержала в ней руки. Надо что-то менять. Бросить все, и к черту — в Америку? Она вздрогнула. С 10-м «Б» каши уже не сваришь, а вот 10-й «А»… Там что-то произошло, в 10-м «А»… Две недели назад там что-то случилось. Что-то очень странное: они ей стали сдавать не плохие, а хорошие сочинения… и совершенно одинаковые. То есть их писал один человек, а остальные двадцать пять с него списывали. Слово в слово списывали. А писал один. Кто?

VIII

«davno ot tebya ni odnogo pisma ‘ne o chem pisat’ govorish ty vot eto samoe i napishi ‘nechego bylo pisat’ ili tolko tu frazu s kotoroi nachinali nashi predki ‘esli ty zdorov horosho ja zdorov’ s menya i etogo hvatit eto ved samoe glavnoe dumaesh shuchu? ja proshu vseriez uvedom kak jiviesh ne znaya etogo ja ne mogu ne byt v velichayshei trevoge».

IX

Это был звонок. Не школьный звонок — ария Фигаро из оперы Моцарта, а «Аve Maria» Шуберта — его мелодия в ее телефоне! Соня стояла на автобусной остановке. Услышав этот звонок, она вывалила все вещи из сумки прямо на землю и жадно схватилась за телефон.

— Да!

— Не знал, что ты поклонница Плиния.

— C’est la vie.

— Ладно, зачем звонила?

— Так просто. У тебя есть планы на вечер?

— Еще не знаю, а что?

Она запнулась и спросила:

— Как насчет новой «Матрицы»?

— Это же дерьмо.

— Дерьмо, — быстро согласилась она, — но если вдруг ты захочешь…

— Если захочу, то без компании не останусь. Чао.

Короткие гудки больно врезались в мозг. Постояв немного в полном оцепенении, Соня наклонилась, чтобы подобрать вещи. Брошенные в снег тетради 10-го «Б» промокли, темно-синие буквы разбухли и поплыли. К тому же ее автобус ушел.

Полный текст в "бумажной" версии журнала