ЛЮДИ И СУДЬБЫ
Элеонора
Иоффе
Слуга двух господ
У
меня в руке официальная справка с точным «адресом», но все же приходится долго
бродить по аллеям православного кладбища Хиетаниеми, прежде чем удается найти
затерявшуюся среди массивных надгробий и зелени небольшую плиту темного
гранита: «Вдова генерала Мария Степановна Пушкарева: 18 ноября 1954». И ниже:
«сын Кирилл: 29. 7. 1897 — 25. 2. 1984». Прогулке по кладбищу предшествовали
долгие архивные изыскания, поэтому я догадываюсь, отчего не высечены на камне
ни дата рождения генеральской вдовы Пушкаревой, ни фамилия ее сына Кирилла.
Кто-то могилу посещает: желто-фиолетовые анютины глазки посажены на ней совсем
недавно. Возможно, этот «кто-то» знает историю захороненных здесь людей не по
архивным документам. Смогу ли я его найти? Впрочем, надежды мало, ибо на этом
старом православном кладбище могилы многих окончивших свои дни в стране Суоми
русских находятся под опекой Культурного фонда Финляндии — если у них не
осталось родственников. Обдумываю варианты дальнейших розысков и не перестаю
удивляться: далеко завел меня бесполезный, как казалось поначалу, бумажный
квадратик. Подбирая материалы для будущей книги о маршале Густаве Маннергейме,
я просматривала в Национальном архиве Финляндии переписку Маннергейма с
русскими эмигрантами. Среди писем и открыток на глаза попалась визитная
карточка: «капитан Кирилл Пушкарев». Ни среди сослуживцев по Кавалергардскому
полку, ни в списках войсковых частей, которыми командовал Маннергейм в русской
армии, это имя не встречалось, поэтому поначалу особенного внимания не
привлекло. Поскольку после 1917 года Маннергейм продолжал постоянно общаться и
переписываться не только с бывшими сослуживцами и светскими знакомыми, но и с
совершенно неизвестными ему людьми, просившими помощи или протекции, карточку
мог оставить один из таких посетителей.
Вскоре
имя на визитке конкретизировалось в нескольких фразах письма, которое получил
Маннергейм от однополчанина-кавалергарда, светлейшего князя Анатоля Ливена. Род
Ливенов был одним из старейших среди прибалтийской аристократии. Князья Ливены
жили в Петербурге и были в родстве с высшей русской аристократией — Гагариными,
Шуваловыми, Бенкендорфами. Все мужские представители рода служили в
гвардейской кавалерии. Анатолий Павлович Ливен (1873, Петербург — 1937, Кемери,
Латвия) учился в кадетском корпусе, закончил юридический факультет Московского
университета и Николаевское кавалерийское училище в Петербурге. В 1895 году
вступил в Кавалергардский полк, но военная карьера, видимо, не привлекала его —
через три года он вышел в запас корнетом, а в 1908 году ушел в отставку. После
того как его первая жена умерла в родах, Ливен покинул столицу, поселился в
своем поместье на юге Латвии и занялся сельским хозяйством. С началом Первой мировой войны А. Ливен добровольцем вернулся в свой
полк, воевал, был награжден орденом Георгия Победоносца и получил чин
штабс-ротмистра. До ноября 1917 года он оставался в полку, а после развала
армии и империи вернулся
в Латвию. Когда красные заняли Ригу, Ливен в ноябре 1918 года организовал в
Либаве (Лиепая) Русский добровольческий стрелковый отряд, носивший его имя —
«Ливенцы». В 1920—1930-х годах Анатолий Ливен жил в своем имении, занимаясь
хозяйством и одновременно сотрудничая в различных организациях и прессе военной
эмиграции: его имя вплоть до 1934 года регулярно встречается на страницах
издававшихся в Латвии русскоязычных газет «Слово» и «Сегодня». Он был активным
деятелем монархического крыла антисоветского Белого движения и с 1932 по 1934
год возглавлял террористическую организацию «Братство русской правды».1
Летом 1931 года он писал Маннергейму:
«Дорогой
друг,
Капитан Пушкарев, которому я поручил передать
Тебе последний номер журнала „Служба связи Ливенцев и Северозападников“, а
также, несколько позже, „Памятку Ливенца“, мне писал подробно о своей беседе с
Тобою...»
Далее
Ливен перечисляет основные способы борьбы с большевизмом и антикоммунистические
организации, с которыми он связан:
«...Веря
в победу белого дела, я не верю в успех интервенции, да и вообще я не вижу
практической возможности интервенции. В основание борьбы
с Третьим интернационалом должна быть прежде всего
поставлена на правильную точку пропаганда. Я считаю, что эту задачу выполняет
удачно так наз. Лига Обера2
в Женеве. Ее задача — идейная борьба с большевизмом вне пределов бывшей России.
Другие организации должны взять на себя ту же задачу в пределах СССР, и эта
задача отчасти, насколько я могу судить, выполняется Братством Русской Правды.
Только, к сожалению, средства Братства недостаточны, и это тормозит работу.
Работа Братства, конечно, секретная, так как она приурочена исключительно к
территории СССР, но, насколько я могу судить, это единственная организация,
которая доходит до русских городов и сел своею литературой. Литература же эта
указывает на путь подготовления освобождения России пропагандою и местным
террором. Подготовляется, главным образом, крестьянство и отчасти рабочие. В
среде крестьянства литература Братства воспринимается охотно, и на местах
образовываются секретные ячейки. Третья организация — это Русский Общевоинский
Союз, возглавляемый генералом Миллером.3 Этот Союз имеет задачу
сохранить кадры людей, годных для военной службы и вообще для службы идее
родины. Моя личная задача в моей деятельности по сохранению боевых кадров моего
бывшего добровольческого Отряда состоит в том, чтобы к моменту, когда
понадобится, сохранить телом и духом здоровых людей, годных для всякой работы
на пользу родины и для борьбы с большевиками. Для этой цели стараемся готовить
и подрастающую молодежь. Это очень трудная задача в условиях жизни
новосозданных государств.
Я работаю в сотрудничестве со всеми тремя вышеназванными организациями: 1)
Общевоинским Союзом 2) Лигой Обера и 3) Братством Русской Правды, насколько это
возможно при конспирации этой организации. Что она должна быть конспиративна,
об этом не стоит терять слова».
И в конце письма:
«...Прости, что я задержал Твое
внимание так долго моей болтовней, но кап. Пушкарев мне писал, что тебя все эти
вопросы интересуют, а потому я решился тебе писать».4
Итак,
фигура Пушкарева начала приобретать какие-то очертания: Маннергейм встречался с
ним, беседовал о политике и планах антибольшевистского Белого движения.
Следовательно, финский генерал — без пяти минут маршал — доверительно относился
к капитану Пушкареву. Без сомнения, Маннергейм уже задолго до письма Ливена был
посвящен в дела русской военной эмиграции и антисоветских организаций на
Западе. Он с 1926 года переписывался с главой Лиги Обера и в 1934 году
согласился стать членом лиги.5 Многие знакомые и друзья
Маннергейма, рассеянные по всему свету бывшие офицеры русской армии, были
активными членами РОВСа. О деятельности белоэмигрантской террористической
организации «Братство русской правды» он, возможно, узнал от капитана Пушкарева
— ведь тот, как мы увидим далее из его собственных писем, выполнял обязанности
казначея отделения «Братства» в Финляндии. Но были
у капитана при этом и другие роли, причем роль связного между генералом
Маннергеймом и князем Ливеном — самая из них невинная.
Пока
же о Пушкареве мне было известно лишь немногое: по окончании
Второй мировой войны он оказался в числе так называемых «узников Лейно».
После заключения перемирия между СССР и Финляндией в сентябре 1944 года в
Финляндию прибыла союзническая Контрольная комиссия под председательством А.
Жданова. Расстановка политических сил в стране изменилась: компартия и левые
партии, выйдя из подполья, приняли участие в парламентских выборах, на пост
министра внутренних дел под давлением Жданова назначили коммуниста Ю. Лейно.
Государственная полиция Финляндии была срочно реорганизована, все более или
менее важные посты там заняли коммунисты и социалисты. Полицию того периода
(1945—1948) до сих пор называют «красной». 20 апреля 1945 года министр Лейно
получил утвержденный Ждановым список 22 русских эмигрантов с требованием
немедленно арестовать их и передать советской стороне. Одиннадцать из них были
гражданами Финляндии, остальные имели так называемые «нансеновские» паспорта.
Это были люди разного возраста и различных политических взглядов. Среди них — и
бывшие офицеры-монархисты, такие как генерал Северин Добровольский, ротмистр
Дмитрий Кузьмин-Караваев, капитан Кирилл Пушкарев, лейтенант флота Борис
Бьёркелунд и один из руководителей Кронштадтского восстания моряк Степан
Петриченко, которому удалось в 1921 году уйти в Финляндию. В середине 1920-х
годов он был завербован советской разведкой, но это не спасло его, а только
отсрочило расплату: он умер в советском лагере в 1946 или 1947 году. Были в
роковом списке и совсем молодые люди. Хотя они не успели повоевать против
советской власти, на беду свою, некоторые из них состояли в эмигрантских
молодежных организациях. Один из них, родившийся в 1918 году
Василий Максимов, был арестован и вовсе по ошибке… Ночная операция — обыск и
арест двадцати человек (двое из списка в тот момент находились за границей и их
миновала чаша сия) — проводилась финской «красной» полицией совместно с
органами НКВД в ночь на 21 апреля 1945 года. Уже на следующее утро
скованных наручниками попарно «узников Лейно» самолетом вывезли в Москву, а там
доставили на Лубянку, откуда начался их многолетний путь по тюрьмам и лагерям.
Генерал Добровольский был после следствия приговорен к высшей мере и расстрелян
в 1947 году; еще пять узников умерли
в заключении. Двое, отсидев срок, остались в Советском Союзе. О судьбе
попавшего в эту группу советского военнопленного, пытавшегося остаться
в Финляндии, ничего не известно. Одиннадцать человек, в том числе и Пушкарева,
в середине 1950-х вернули в Финляндию. Пушкарев провел последние два года
заключения в тюремной больнице и вернулся в ноябре 1955 года.
Главным
предметом моего исследования тогда все же оставался маршал Маннергейм. Поиски
привели меня в 2002 году в архив Института Гувера, где я совершенно неожиданно
вновь встретила загадочного капитана. В коллекции баронессы Марии Дмитриевны
Врангель, матери генерала Петра Врангеля6,
обнаружилось семнадцать писем Кирилла Пушкарева. Еще при жизни сына, в середине
1920-х годов, баронесса Врангель начала собирать материалы для книги «Живая
летопись живых», которая должна была стать хроникой жизни русской военной
эмиграции в странах рассеяния. Книга так и не появилась, но в результате
энергичной деятельности Марии Врангель сохранился огромный архив, состоящий в
основном из писем и фотографий. Она вела переписку с тысячами бывших офицеров
русской армии; среди них оказался и «финляндский корреспондент» Кирилл
Пушкарев. В первых двух письмах он весьма подробно
рассказывал баронессе о жизни русских беженцев в Финляндии, отвечая на список
вопросов, который она рассылала офицерам-эмигрантам во все концы света.
Затем
их переписка, продолжавшаяся около 9 лет, приняла более частный характер. Пушкарев
выполнял мелкие поручения баронессы Врангель и даже наводил справки о
возможности ее переезда на жительство в Финляндию. О Маннергейме Пушкарев
упоминает всего два-три раза, и, поскольку меня интересовали в тот момент
только сведения, связанные с биографией маршала, я отложила копии посланий
Пушкарева в долгий ящик, следуя золотому правилу исследователя: «Всякая тряпица
в три года пригодится».
Книга
«Линии Маннергейма» увидела свет в начале 2005 года, затем была переведена на
финский язык и издана в Финляндии под названием «Маннергейм — питомец
кавалергардии». Из писем Пушкарева в нее вошла лишь одна цитата, где упомянут
Маннергейм. Казалось бы, тему можно закрыть. Но почему-то эти письма не давали
мне покоя: раз уж они были извлечены на свет божий, хотелось узнать, что за
человек стоял за ними. Жизнь русских эмигрантов в Финляндии 1920—1930-х годов
довольно подробно изучена, в этом смысле ничего особенно нового в посланиях
Пушкарева не было. Что-то странное чувствовалось в самом корреспонденте баронессы:
в обычных письмах, идущих обыкновенной почтой, Пушкарев сообщал ей о своей
работе в «Братстве русской правды», организации вроде бы законспирированной,
террористической. Более того — писал на официальных бланках «Братства». Итак, я
вернулась
в архивы. Замелькали названия эмигрантских организаций, имена, годы рождения. Я
вдруг осознала, что Кирилл Пушкарев попал в Финляндию совсем молодым — ему было
тогда 23 года. Как и многие офицеры его возраста, он успел понюхать пороху в Первую мировую войну и ожесточиться во время войны
Гражданской. Эти мальчики были выброшены судьбой за границы отечества без
средств, без надежд на приобретение новой профессии… И
если молодых писателей, живших между двумя мировыми войнами, называли на Западе
«потерянным поколением» (lost Generation), то это же поколение русских
эмигрантов было потерянным вдвойне. Почти все они уповали на крушение режима
большевиков; проживая в пограничной с СССР стране,
многие из них готовы были участвовать в подрывной деятельности против этого режима.
Как
складывалась судьба Пушкарева и его ровесников в 1920—1930-е годы? А после
осени 1939-го, когда началась Зимняя война и прекратилась его переписка с
баронессой Врангель? Что он делал в военные годы (1941—1944) и что было с ним
потом — после возвращения из сталинских лагерей? Вскоре биография неприметного
артиллерийского капитана стала превращаться в детективный сюжет. Личность
героя, как на старинной переводной картинке, начала проступать на фоне русской
эмигрантской среды и общей истории страны, обнаруживая при этом всё менее симпатичные качества. Знакомясь с документами, где имя
Пушкарева переплеталось с именами его сверстников, дружба — с интригами, ложь
во спасение — с предательством, я испытывала одновременно и отвращение и
сочувствие. Кстати, когда в поисках фотографии Пушкарева я обратилась к одной
почтенного возраста даме, знававшей его уже в 1930-е годы, она ответила:
«Портрета его вы ни за что не найдете — он такой был урод,
просто ужасный!» От другого человека, встречавшегося с пожилым уже Пушкаревым в
1970-е годы, я услышала, что тот был «мужчина видный, высокий, всегда элегантно
одетый, с эдакой, знаете, военной выправкой...».
Вряд ли Кирилл Пушкарев выглядел таким уж
безобразным и отталкивающим, каким рисует его старинная знакомая семьдесят с
лишним лет спустя.
В молодости он играл в русском любительском театре и, возможно, имел успех у
женщин — по крайней мере дважды женился. В июле 1935
года он обвенчался с двадцатишестилетней Верой Золотогоровой, но этот брак
через пару лет распался. Второй раз Пушкарев обвенчался во время войны, в
1942-м. Вторая жена, дочь православного священника Анна Филиппова, была на 21
год моложе его. Замужество это, скорее всего, было для нее бегством от тягот
военного времени, своего рода спасательным кругом. Красивая молодая женщина
вскоре после ареста и исчезновения мужа в глубинах Гулага встретила и полюбила молодого музыканта, тоже русского
эмигранта, и уехала с ним в Швецию.
В течение пяти лет о Пушкареве не поступало никаких сведений, и в 1950 году она
заочно оформила развод.
Чаще всего, попав в русло новой темы, источники
приобретают совсем иное значение и звучание. Поэтому мне показалось возможным
опубликовать письма капитана Пушкарева баронессе Врангель как еще один рассказ
очевидца и участника жизни русской пореволюционной диаспоры в Финляндии. Кирилл
Пушкарев и в 1930-е годы продолжал писать по правилам дореформенной орфографии.
Это не только привычка, но и своего рода визитная карточка, свидетельство
верности исчезнувшей культуре, к которой оба они принадлежали. Тексты писем
даются в новой орфографии. В остальном сохранены все
особенности авторского стиля. Первое письмо датировано 1 декабря 1930 года:
«Глубокоуважаемая
Мария Дмитриевна!
С искренней радостью готов исполнить Ваше
поручение по мере сил моих. Вашей задаче я глубоко сочувствую и преклоняюсь
перед Вашей энергией. Даю Вам вкратце сведения о себе: я сын Генерал-майора
русской службы Николая Семеновича Пушкарева, бывш. к<омандира>ра
6 Финл. Стр. полка и 2 Финл. Стр. бригады, родился я 29 июля 1897 г. в г.
Москве, окончил 2 кадетский Императора Петра Великого Корпус и Михайловское
Артиллерийское Училище по Ш<есто>му разряду, был выпущен офицером во 2-й
Финляндский Стрелк. Артил. дивизион, с которым провел кампанию 1915—1917 гг.
против немцев и австрийцев, получил все доступные обер-офицеру боевые награды,
был 2 раза ранен, раз контужен, с 1 марта 1916 г. я имею чин поручика
Императорской Армии. Потом с июня 1919 г. служил в Сев.-Западной
Армии Генерала Юденича во 2 батарее псковской конно-артиллерийской бригады,
потом в 1 Отдельном Артиллер. дивизионе, был за отличие в октябре 1919 г.
произведен в штабс-капитаны; по ликвидации Сев.-Западной
Армии служил в III Русской Армии Генерала Врангеля на территории Украйны, по ее
расформировании, в 1921 г. прибыл в Финляндию, где и остаюсь, как финляндский
гражданин. Владею, кроме русского, шведским, английским, французским и немецким
языками. В настоящее время по общественной работе возглавляю
в Финляндии Русскую Освободительную Казну по поручению г. С. Н. Палеолога,
служу разъездным агентом для г. Гельсингфорса в представительстве чехословацких
фирм, торгующих конторскими материалами и, кроме того, на шоколадной фабрике
Карла Фацера, живу вместе с матерью, которой удалось после долгих мытарств выбраться
из Сов. России, верю в скорое освобождение
России и горю желанием работать для нее.
Русские в Финляндии
Русские
в Финляндии образуют три основные группы: 1) купцы, доктора, промышленники,
прибывшие в Финляндию еще задолго до войны, в большинстве случаев совершенно
ассимилировавшиеся здесь, принявшие подданство, говорящие лучше на местных
языках, чем по-русски, дети их даже часто не понимают по-русски.
Они
деятельно поддерживают русский купеческий клуб в Гельсингфорсе, с богатой
библиотекой, русский приют и богадельню в Гельсингфорсе, русский церковный
приход.
Как
известно, православная церковь в Финляндии автокефальная, правительственная,
служащие в ней: причт и др. считаются как бы на государственной службе, так вот
эта 1-я группа поддерживает этот свой приход. Существует еще не
правительственная православная община, подчиненная митрополиту Евлогию, но о
ней после.
2)
Русские, служившие в Финляндии, и их семьи: офицеры, чиновники, солдаты, жившие
здесь ранее и после отделения Финляндии от России оставшиеся здесь. Это вполне
русские люди и они всецело сливаются с 3-й группой собственно эмигрантов.
3)
Политические эмигранты. По своей близости к Петербургу, Финляндия с первых же
дней большевистской революции явилась как бы этапным пунктом всех бежавших из
России. Многие приезжали, временно пережидали в Финляндии и
потом ехали в Германию, Францию, Бельгию, другие устраивались здесь, находя
временное успокоение, взирая с надеждой на недалекую, но, увы, недосягаемую,
закордонную Россию, теперь СССР. Особенно сильный поток беженцев из СССР
был в первые годы большевистского захвата власти, много пришло после
Кронштадтского восстания, эти „кронштадтцы“ частью ушли обратно в СССР, частью
осели в Финляндии. Теперь тоже немного больше людей начинает уходить в эмиграцию
из СССР. Группе политических эмигрантов я и посвящу свой дальнейший очерк. Количество русских
в Финляндии по официальным данным ок. 18 000 чел. (эту цифру я оставляю за
собой право исправить и уточнить впоследствии, хотя она почти точная,
в районе Гельсингфорса русских 2097 чел., но к общему числу русских надо
прибавить довольно большое число русских — финских подданных, живших ранее в
России, не прерывающих и ныне связь с русскими, входящих в русские учреждения,
и даже в качестве наиболее деятельных членов. О правовом положении можно
говорить только о „Нансеновских подданных“ (т. е. не имеющих никакого
подданства, быв. граждан
России). Финляндское правительство, давая у себя приют русским беженцам,
относится к ним очень благосклонно, требуя только невмешательства в свои
внутренние дела и воздержания от действий политических, могущих повредить
Финляндии. Антикоммунистическая деятельность приветствуется, пока она не
переходит к активным выступлениям против агентов Сов. власти, с которой Финляндия связана „Дружественным“
договором в 1921 г. (Юрьевский договор).7
Советская власть в Финляндии симпатиями не
пользуется, коммунизм жестоко преследуется, но боязнь политических осложнений
заставляет правительство не поощрять активизм эмигрантов. Эмигранты пользуются
правом работы, паспорта выдаются на два-три года, большинство имеет полное
право проживания по всей стране, кроме пограничной полосы, куда требуется
особое разрешение, в котором почти никогда не отказывают. Владеть недвижимым
имуществом в Финляндии, иметь разные торговые предприятия эмигранты имеют право
на одинаковых с другими иностранцами основаниях, т. е. в каждом отдельном
случае должно запрашиваться разрешение Государств. Совета, отказы бывают редко.
В экономическом отношении: особенно богатых эмигрантов нет, почти все
трудоустроились на разные места, редко по специальности, но сообразно владения
местными языками и удачи.
Есть работающие в
конторах, рабочими на фабриках, на лесных работах, в сельском хозяйстве. На
государственную службу не финских граждан не принимают. Оплата труда вполне
удовлетворительная. Рабочий день 7—8 часов. Многие занимаются
представительством заграничных фирм, являются агентами-комиссионерами, дамы
пооткрывали модные салоны, очень много эмигрантов работает в качестве шоферов,
в большинстве на своих собственных машинах, купленных в рассрочку. Доктора,
адвокаты не имеют права практики без предварительного экзамена при финском
Университете в Гельсингфорсе, что требует обязательного знания в совершенстве
одного из местных языков: финского или шведского.
К сожалению, за последнее время общий
экономический кризис в стране повлиял на материальное благосостояние всех
жителей, в частности и русских эмигрантов, из которых многие лишились работы. Население в общем относится очень хорошо, ненависть первых
лет ко всему русскому прошла, сохранившись немного разве в студенческих
шовинистических кругах, но сочувствия среди остальной массы населения они не
находят.
Большинство эмигрантов посещают и поддерживают
православную общину, состоящую в подчинении Митрополиту Евлогию, созданную на
средства эмигрантов, отправляющую церковные службы по старому стилю. Церковь
общины занимает деревянное здание, вмещающее до 150 чел., красиво
украшена. Священником состоит о. Николай Щукин. Душой общины являются г-жа А.
К. и г-н А. Г. Васильевы. Община с разрешения Государственного Совета Финляндии
пользуется всеми юридическим лицам присвоенными правами, как церковь. Хор
состоит из любителей, и пока это еще не вполне налажено из-за недостатка
средств. Кладбище находится в руках Правительственной Православной Церкви, но
Община имеет право хоронить своих сочленов на нем, купивших место, и о. Щукин
может служить панихиды на кладбище».
Далее идет краткое описание всех русских
учреждений в Финляндии, подробно повторяющееся во втором письме.
«Это очерк далеко не
полный, я описал только то, что знал сам, если бы Вы были так любезны и
соблаговолили прислать мне свое полномочие на сбор интересующих Вас сведений,
то я бы мог, опираясь на него, обратиться к лицам, ведущим русские дела, с
просьбой о полном освещении, иначе я рискую получить отказ.
Кроме вышеупомянутых
организаций по всей стране, где только есть русские духом люди, раскинула свою
сеть Русская Освободительная Казна в память Царя-Мученика Николая II,
собирающая средства в пользу Братства Русской правды, возглавляемая в Финляндии
мною, но это организация не легальная, ибо на основании советско-финского
Юрьевского договора 1921 г. Финляндия не имеет права разрешать у себя сбор
средств на поддержку террористов, действующих против „дружественной“
державы. Симпатии все на нашей стороне, но действовать приходится нелегально,
почему я и не поместил эту организацию, хотя и деятельно работающую, в общий
перечень официальных русских учреждений.
В ожидании Вашего полномочия на дополнительный
сбор сведений, прошу принять мои уверения в глубоком к Вам уважении и верить в
полную мою готовность к услугам. Кирилл Пушкарев».8
Не так уж важно, что в автобиографическом
экскурсе в начале письма Пушкарев называет местом своего рождения Москву, хотя
на самом деле родился он в Тифлисе. Гораздо существеннее
другое: перечисляя свои занятия, он не упоминает об одном из своих амплуа,
ставшем настоящей профессией и приносившем постоянный доход. С середины
1920-х годов Кирилл Пушкарев работает секретным агентом в Центральной сыскной
полиции, которую финны иронически называли старым добрым русским именем
«охранка».9 Пушкарев вел там допросы (русских, подозреваемых в
принадлежности или сочувствии к коммунистам, беглецов из СССР и т. п.). Заодно
он выполнял и функции осведомителя, держа финские органы госбезопасности в
курсе дел русских эмигрантов — разумеется, совсем в ином аспекте, чем в
письмах к Марии Врангель.
Чтобы не привлекать излишнего внимания и не
вызывать нареканий по поводу присутствия в сыскной полиции русских служащих,
руководитель «охранки» придумал ему служебный псевдоним: протоколы допросов и
кассовую ведомость Пушкарев подписывал как Август Вейнил. Так называли его и
коллеги в полиции. Жалованье ему было положено поначалу 500 финских марок в
месяц (примерно 140 нынешних евро), затем — 1000. Рапорты и жалобы начальнику
«охранки» по поводу обстановки на «легальном» месте работы, кондитерской
фабрике Карла Фацера, он пишет от имени Карла Пушкина. Эта осведомительская
кличка выбрана, видимо, по созвучию с его собственной фамилией. Пушкарев много
лет — с 1921-го по 1939-й — проработал на кондитерской фабрике, сначала
учеником, затем мастером в шоколадном цехе. Фабрику Фацера в те годы финны
прозвали «русской академией»: там трудились десятки русских эмигрантов.
Интегрироваться в финское общество и найти работу русским беженцам было трудно
не только из-за неприязненного отношения большей части населения к «рюсся».10 Столь же серьезным препятствием был языковой барьер. В
Финляндии, где использовались два государственных языка, финский и шведский,
знание хотя бы одного из них было необходимо. Пушкарев неплохо говорил
по-шведски: отец его в чине полковника с 1898 по 1910 год служил в Финляндии, и
семья жила во Фридрихсгаме. Кирилл в детстве посещал шведскую начальную школу,
языком общения во время его жизни в Финляндии и впоследствии был шведский, а
финским языком он владел не слишком хорошо. На службу в «охранку» он устроился
по протекции своего старого знакомого по службе в царской армии, финского
лейтенанта Александра Муурмана.
Бедственное положение эмигрантов в 1920—1930-е
годы вынуждало их браться за любую работу. Некоторые становились сексотами, как
Пушкарев. Сам он, конечно, объяснял свое сотрудничество с финской «охранкой»
причинами идеологическими, а именно — борьбой с большевизмом. Думается все же,
что роль добровольного информатора предполагает особый склад характера и
природную склонность к доносительству...
Но
вернемся к переписке с баронессой Врангель. Второе письмо Пушкарева отправлено
в конце того же месяца.
«Глубокоуважаемая
Мария
Дмитриевна!
Получил
Ваше письмо от 16/XII и постарался собрать все интересующие Вас сведения. Для
придачи большей точности я имел беседу с Представителем Особого Комитета по делам
русских в Финляндии (неофициальное белое русское консульство) г. А. Ю. Буш,
ведущим фактически всю работу по правовой охране русского беженства в
Финляндии. Г. А. Ю. Буш любезно поделился со мной всеми известными ему
интересующими Вас вопросами; высказанное г. Бушем особенно ценно и потому еще,
что он устраивал в г. Гельсингфорсе каждый год кустарные базары и сам
занимается кустарным ремеслом по дереву. В связи с этим я Вам нарисую сейчас
более систематизированную картину Русской организованности в Финляндии.
Особый
Комитет по делам русских в Финляндии
(Забота
о правовом положении беженцев, устройство вида на жительство, визы, всяческие официальные справки, признаваемые Финляндским
Правительством, организация первой правовой помощи бегущим из России), центр
Комитета в гор. Выборге, во главе Професс. Цейдлер.
Отдел К-та в Гельсингфорсе, фактически несущий всю работу, из-за нахождения
Финляндского Правительства и Иностранных Представительств в Гельсингфорсе, во
главе отдела — Действ. Статск. Совет. А. Ю. Буш.
Особый
Комитет взимает пошлину за свою помощь, но эта сумма так ничтожна (в течение
истекшего года в Гельсингфорсе ок. 4000 финск. мар.
и в Выборге около 4000 ф. мар.), из нее необходимо
платить все канцелярские расходы и расходы на представительство, так что, не
получая ниоткуда более пособий, Комитет стоит накануне закрытия, что поставит
беженцев в очень тяжелое положение. Члены Комитета работают фактически
бесплатно.
Самой
крупной организацией является в г. Гельсингфорсе:
Общество
русская Колония в Финляндии, имеющая до 450 чел. членов, во главе стоит Совет из 12 человек, выбывающих по
жребию каждые 3 года и заменяемых новыми выбираемыми. Во главе Совета Колонии
сейчас — барон Штакельберг.
При
Совете Колонии секции:
Трудовая
секция (помощь в отыскании мест) — председ. г. А. Ю. Буш.
Культурно-просвет. секция (устройство лекций, докладов,
библиотека) — предс. Генерал Адариди.
Клубная
секция (клуб Колонии) — предс. Ротмистр Д. Д. Кузьмин-Караваев.
Ссудо-сберегательная секция (выдача краткосрочных ссуд), и.
д. председ. г-жа Покровская.
Юридическая
секция — председ. г. Семенов-Тянь-Шанский.
Благотворительная
секция — председ. г-жа Кузьмина-Караваева. <...>
Объединенный
Комитет Русских офицеров в Гельсингфорсе, в него вошла Русская Колония со
своими секциями и коллективными членами, а также:
Русское
благотворительное общество, во главе г. Соколов, при обществе приют и
богадельня,
Драматический
кружок (театр) — во главе баронесса Майдель.
Драматическая
студия (театр).
Кроме
того, существуют самостоятельно:
офицерская
организация: Об-во быв. воспитанников
военно-учебных заведений.
Русские
скауты — во главе полк. Виттенберг.
О-во
друзей Русских скаутов.
Союз
юных добровольцев (Отдел Русского Обще-Воинского Союза) — генерал Чижиков.
Бельевой
Комитет — г-жа А. К. Васильева.
Русский
хор (председ. г. Мельников).
Русский
Гельсингфорс<c>кий балалаечный оркестр во главе г. Губерт (дирижер).
В
г. Выборге:
Отделение
Красного Креста (старая организация) — проф. Цейдлер.
Отдел
Земгора (Земско-Городского Союза) — г. Александров.
Культурно-просветит. кружок (при нем драматическая труппа).
В
г. Або:
Благотворительное
Общество (входит коллективным членом в Об-во Русская Колония в Финляндии).
В
ведении Особого Комитета по делам русских в Финляндии находится:
Богадельня
(убежище для престарелых), смотритель полковн.
Балицкий, в м. Халлила Выборг. губ.
Богадельня
получает ежегодное пособие от Финляндского правительства.
Театр:
В
Гельсингфорсе 3 труппы: Русский Театр, Русский Драматический кружок,
Драматическая студия.
Спектакли
бывают 1—2 раза в месяц, кроме летнего сезона, то же в Выборге, где раз в 2—3
месяца играет Выборгская русская труппа при Культурно-просвет.
кружке.
Музыка
и живопись развиты очень слабо.
Церковь:
а) Церковь православная государственная, принявшая новый
стиль, автокефальная, с епископом Германом Аавом во главе, получающая
официальные суммы на оплату жалования причту, собирающая с прихожан налоги,
взимаемые наравне с государственными, идущими на поддержание и обновление
церковного имущества, ей подчинены все православные приходы, как финские, так и
русские;
богослужение совершается в русских приходах (которых
большинство) на церковно-славянском языке, в финских (большей частью в
Финляндской Карелии) — по-фински. Во главе этой церкви стоит Церковный
Совет, пребывающий в г. Сердоболь.
Православные
церкви имеются:
в г. Гельсингфорсе 2, в г. Выборге — 1, в г. Або — 1, в г.
Ганге — 1, в г. Там-мерсфорсе — 1, в Териоки — 1, в Райвола — 1, в г. Фридрихсгаме
— 1, в г. Котка — 1, в Уусикиркко — 1, в Сердоболе — 1, в Вамельйоки — 1, в
Мустамяки — 1, в Перкъярви — 1, в Колмаярви — 1, и несколько сельских церквей
небольших в Карелии.11
Некоторые
церкви не имеют постоянного причта (церковь в Ганге, Фридрихсгаме, Мустамяки,
Перкъярви), а священнослужители приезжают в определенные дни (раз или два в
месяц) для богослужения.
Имеются
также монастыри: Валаамский (расположенный со скитами
на островах Ладожского озера, очень почитаемая обитель, располагающая большими
материальными средствами), Каневецкий, в г. Каневце.
Мужской
монастырь в Петсамо.
Женский
монастырь в Линтула.
Эти
последние две обители очень бедные.
б) Церковные общины, с утвержденным правительством уставом,
подчиненные митрополиту Евлогию, свершающие службы по старому стилю, имеют две
домашние церкви, украшенные трудами самих прихожан, в г. Гельсингфорсе одна и в
г. Выборге — 1; правительственной помощи не имеют.
Школы:
В Гельсингфорсе имеются Русский лицей (во главе
его г. Вознесенский), лицей образовался этим летом, имеет права
правительственных финляндских учебных заведений (пока 15 учеников).
Русская приходская школа имени Табунова
(находится при Гельсингфорс<с>ком правительственном православном
приходе, имеет 4 класса).
В г. Выборге — (7 кл.), по окончании его молодые
люди имеют право поступления в высшие учебные заведения
как в Финляндии, так и заграницей.
В г. Териоки — Русское реальное училище (7 кл.).
В м. Райвола — Русская подготовительная школа (4 класса) — около 40
учеников.
В м. Ликкола (Выб. губ)
гимназия-интернат А. А. Колокольцовой, прежде имевшая большое количество
учеников, теперь из-за отсутствия средств накануне закрытия.
Состав
преподавателей в лицеях старый, опытный, но русские предпочитают отдавать детей
в местные гимназии, дабы усовершенствовать в знании местных языков, без знания
которых получить приличное место невозможно.
Кустарное
дело <:>
Кустари
совершенно не объединены, работают каждый за свой страх и риск. Артелей нет.
Отдельные лица разбросаны по всей стране, главным образом в районе г.
Гельсингфорса, Выборга, Териоки и Уусикиркко (Выборгской губ.)
Один
раз в год (в ноябре) хлопотами г. А. Ю. Буша устраивается базар кустарных
изделий; из-за хорошего качества вещей и сравнительной дешевизны базары имеют
успех. На базарах выставляются изделия по дереву, полотну, варенья, маринады,
сыры и т. п. К сожалению, вещей в чисто русском духе выставляется мало, хотя г.
Буш и объявлял всем кустарям, что рисунками русского жанра он может снабдить. Обыкновенно продается около 50 % выставленных, 25 % продается в
течение года на местах, заработок очень незначительный и может служить только
пособием к другому заработку. Напр. в 1930 г. общая сумма присланного на базар равнялась 75—80 000 ф. мар., было
продано на сумму 40 000 ф. мар.
В
г. Або каждый год на финляндском женском базаре бывает и русский стол.
Нет
той отрасли труда, в которой бы не было русских, хотя большая часть занимается
физическим трудом, и русский труд очень ценится.
Времена послереволюционного шовинизма прошли, и как
правительство, так и население относятся очень благоприятно к русским, если и
бывают какие-либо эксцессы против русских, то только против тех, кто имеет
торговые или другие сношения с Советами, ибо в настоящее время население
Финляндии в своем колоссальном большинстве настроено активно против коммунистов,
коммунизма и их покровителей русских большевиков.
Право
практики здесь имеют доктора, сдавшие экзамен при местном университете, что сопряжено с необходимостью знать хорошо один из местных
языков: финский или шведский. Здесь пользуется живущий в Гельсингфорсе, известный
не только в Финляндии, но и в Швеции и в Норвегии, доктор Горбатов колоссальной
популярностью. Он бывший русский военный врач, пользуется правом практики и
русских эмигрантов пользует бесплатно. Он является одним из лучших врачей
Севера.
Из
известных „бывших“ лиц могу отметить:
бывшего Сан-Микельского губернатора Генерала Л.
О. Сирелиуса, живет в Куоккала на средства-пенсию
Финляндского пр-ства.
Генерал от инфантерии Альфтан, бывший
К<оманди>р Корпуса, кавалер Св. Георгия 3 ст.,
ныне председ. Инвалид. К-та, живет в
Гельсингфорсе.
Генерал от Инфантерии Роде, в Гельсингфорсе,
живет на сбережения.
Генерал-лейтенант Адариди (бывший Н-к 27 пех.
дивизии) служит корреспондентом в банке.
Генерал Воейков (бывший дворцовый комендант),
живет в имении Выб. губ., пишет мемуары.
Бывший полк. Измайлов. полка Бакмансон — художник,
кроме того, несколько гвардейских генералов и
штаб-офицеров.
Если понадобятся еще какие-то сведения, то я
всегда к Вашим услугам.
Прошу принять мои поздравления к Новому Году и к
наступающим праздникам Рождества.
Дай Бог, чтобы в 1931 году мы, наконец,
дождались освобождения России от большевистских захватчиков.
Прошу верить в мою полную готовность к услугам.
Глубокоуважающий Вас Кирилл Пушкарев».
Хотя
Пушкарев во втором своем письме и рисует благостную картину доброжелательного
отношения властей и коренного населения к проживающим в стране русским
эмигрантам (и наоборот), на самом деле ситуация была совсем не такой
благополучной. Вот что говорится в официальной памятке под грифом «Секретно»,
составленной в Центральной сыскной полиции в 1936 году. Этот доклад был
разослан премьер-министру, в МИД и МВД Финляндии и во все отделения сыскной
полиции страны:
«Русская эмиграция в
Финляндии
В
Финляндии по статистическим данным проживает (примерно) 15 000 политических
эмигрантов, из которых около 52 % — так называемые „беженцы-соплеменники“, т.
е. восточные карелы и ингерманландцы, и лишь 48 % — русские. Никакой заметной
ассимиляции с окружающим финским населением не наблюдается. Русская эмиграция
живет, ссорится и интригует в своем внутреннем кругу, образуя бесчисленное
количество легальных и тайных объединений, союзов и кружков...»
И в конце этого длинного, на семи страницах,
перечня грехов русских эмигрантов в Финляндии, резюме:
«...Влияние эмигрантов — этих, как они сами себя
метко именуют, „бывших людей“ — в настоящее время почти исключительно
отрицательное. Как политическая величина эмиграция уже полтора десятка лет не
имела никакого позитивного значения. Страны, где социальным бременем проживает
заметное количество русских эмигрантов, интригующих и ссорящихся между собой, и
представляющих таким образом благоприятную почву и человеческий материал для
происков и провокаций ГПУ, уже многие годы имели причины опасаться эмиграции и
относиться к ней сдержанно. Замеченные в последнее время в ее среде тенденции
вскоре, по-видимому, дадут основания считать эмиграцию не просто тягостным
бременем, но и прямой потенциальной угрозой для безопасности тех стран, чьим
гостеприимством эмигранты пользуются».12
Все русские эмигранты с самого начала своего
пребывания в Финляндии находились под наблюдением сыскной полиции. На тех, кто
вызывал подозрения, заводились личные досье. Кирилл Пушкарев с 1927 года
регулярно поставлял полиции сведения о работниках кондитерской фабрики Фацера и
о посетителях клуба Русской колонии, где он был завсегдатаем, — обо всем, что
происходило в эмигрантских кругах Хельсинки. При этом о деятельности Пушкарева в
«Братстве русской правды», запрещенном в Финляндии уже в 1929 году,
в документах сыскной полиции не упоминается ни разу. Естественно, присутствие
русских сотрудников в сыскной полиции не нравилось многим, и в особенности
финскому Генеральному штабу. Настоящий конфликт между Генштабом и «охранкой»
разыгрался вокруг Пушкарева осенью 1927 года в связи с событиями, завершившими
в 1927 году многолетнюю провокационную операцию ГПУ «Трест». События эти были
весьма неблагоприятными для финско-советских отношений: переход из Финляндии в
СССР нескольких групп русских эмигрантов-террористов, удавшийся теракт одной из
групп в Ленинграде и возвращение ее в Финляндию через так называемое «окно» на
Карельском перешейке (контролировавшееся, между прочим, советской
контрразведкой). Вслед за тем провал и гибель большинства террористов на территории
СССР. Наконец, громкий показательный процесс в Ленинграде над
оставшимися в живых и их расстрел. Самым неприятным во всем этом для Финляндии
была косвенная причастность или скорее попустительство финского Генерального
штаба походам террористов. Пушкарев, служивший в «конкурирующей фирме» —
сыскной полиции, — вольно или невольно приложил руку к тому, что троих русских
эмигрантов, участвовавших в подготовке или осуществлении терактов, во
избежание конфликта с СССР выслали из Финляндии в другие страны. В том числе и
его близкого друга, бывшего офицера Виктора Ларионова.
Генштаб требовал от правительства выслать заодно
с террористами и Пушкарева, но начальнику «охранки» удалось отстоять своего
усердного секретного сотрудника.
Когда роль Пушкарева в этой истории стала
известна в среде эмигрантов, многие отвернулись от него, русские сослуживцы на
кондитерской фабрике его бойкотировали, а в клубе Русской колонии кто-то из
молодых эмигрантов дал ему пощечину. Отношения между Пушкаревым и бывшим его
другом Ларионовым накалились до такой степени, что дело должно было кончиться
дуэлью, но Ларионов отказался стреляться с офицером, запятнавшим свою честь
службой в полиции.
Но… все проходит. К началу 1930-х годов скандал
с разоблачением операции «Трест» был позади. Пушкарев продолжал работать и на
фабрике и в полиции. В Финляндии, как и повсюду, русские эмигранты, отчаявшись
вернуться на родину, пытались просто выжить в условиях мирового финансового
кризиса и надвигающейся военной катастрофы, которую предчувствовали все.
Не все письма Пушкарева доходили до Марии
Врангель. Ее же письма не сохранились совсем. Возможно, они были изъяты при
обыске и аресте Пушкарева в апреле 1945 года и хранятся в архивах Лубянки.
Возможно также, что мать или жена уничтожили все компрометирующие документы уже
после ареста. Но и по его письмам можно понять, что интересовало баронессу
Врангель.
«25 августа 1931 г.
Глубокоуважаемая Мария Дмитриевна!
<...> В жизни эмиграции в Финляндии
изменений никаких не произошло. Как и все другие страны, Финляндия также
захвачена экономическим кризисом, конечно, это отражается и на русских
эмигрантах, многие остаются без работы, без всяких средств к существованию,
благотворительные организации не могут удовлетворить из-за отсутствия средств сколько-нибудь
в достаточной степени всю массу нуждающуюся, русская гимназия-интернат А. А.
Колокольцовой в Ликкола Выборгской губ. едва протянула лето с детьми-сиротами, изыскивает средства
на предстоящий учебный год. Говорят, что зима в этом году будет экономически
хуже всех прошлых лет, новые тяжелые испытания предстоят неимущим или
плохообеспеченным людям и в первую голову, конечно, русским беженцам. Но „там“
еще хуже, бегут „оттуда“ беспрерывным потоком люди, не в силах переносить более „советский рай“. Среди беглецов чаще всего встречаешь
крестьян, среди беглецов русские, хохлы, якуты, финны-ингерманландцы. Бегут
вдоль всей советской границы от Ледовитого океана до Черного моря. В Финляндию
приходят большей частью спасшиеся из Соловецкого
лагеря, рассказывают прямо ужасы. Я беседовал со многими из них, все их
рассказы схожи до самых мелочей, принудительный труд на полном ходу, на людей
смотрят хуже чем на животных, непосильный труд и
издевательства на каждом шагу. Показания многих беглецов взяты под присягой,
пересланы в Париж Русскому Национальному Комитету, другие показания взяты
Союзом Финских работодателей для предъявления странам, закупающим русский лес —
дешевый, вместо финского — более дорогого. Доказывается, что цена низкая —
результат принудительного каторжного труда.
Но Европа еще, увы, не вняла словам благоразумия
и не отмежевалась решительно от сеятелей мировой смуты — большевиков.
Прошу еще раз извинить меня за такое длинное
письмо, но я думал, что Вас, может, что-либо из этого и заинтересует.
Еще раз прошу верить в мою полную готовность к
услугам
Глубокоуважающий Вас К. Пушкарев».13
«20 декабря 1931 г.
Глубокоуважаемая Мария Дмитриевна!
Позвольте принести Вам мои глубочайшие
поздравления с Новым 1932 Годом и наступающими праздниками Рождества Христова и
просить Вас принять мои искренние пожелания Вам полного успеха в Вашей
высокополезной деятельности. Будем надеяться, что 1932 год
наконец принесет нам счастье увидеть Россию-Матушку освобожденной от пут
коммунизма.
Здесь в декабре был опять ежегодный базар
кустарных изделий русских беженцев. Прошел он со сравнительным успехом,
принимая во внимание общую тяжелую экономическую конъюнктуру в стране. Торговля
замирает, много беженцев остается без работы. Вообще положение ухудшается,
хотя, надо отдать справедливость, пока в Финляндии не делают разницы между
финнами и русскими беженцами, исправными работниками. Самое тяжелое положение
тех беженцев, которые из своих скудных средств должны еще посылать деньги
заграницу на жизнь своих детей, обучающихся в иностранных учебных заведениях.
Сильное падение финской валюты после отмены 15 октября золотого обеспечения,
заставляет при размене колоссально терять на курсе. Иностранные товары также по
той же причине возросли в цене, повысилась цена на сахар, муку, кофе, чай,
крупы, а жалование наоборот сбавляют от 5 до 10 %.
Масса русских беженцев здесь работает шоферами
на своих машинах, купленных в рассрочку. но цена на бензин поднялась, ремонт стал дороже из-за
увеличения цены на запасные части, получаемые из заграницы, поломок стало
больше, т. к. выпал обильный снег и подмерз неровными ухабами, чистят город, но
очень медленно, все это удорожает содержание машины, таксу поднять не разрешают
и поездок стало меньше, публика экономит.
Сейчас состою в тесной связи с директором
антикоммунистического музея в Чикаго и редактором „Белого Архива“ полковником
Лисовым.14
Еще
раз прошу принять мои глубокие поздравления к праздникам и верить в мою полную
готовность к услугам.
Глубокоуважающий
Вас К. Пушкарев».15
«1
февраля 1932 г.
Глубокоуважаемая
Мария Дмитриевна! <...>
Все
взоры сейчас обращаются на Дальний Восток, где гремят пушки, где сталкиваются
интересы всего мира, где волей-неволей Японии при развитии конфликта придется
столкнуться с Советами. Китайский плацдарм очень удален от базы, и поэтому
большевикам не вполне желательно втягиваться в войну там, на путях к Харбину и
Владивостоку. Ближайшие месяцы, а может и недели, принесут то или иное решение,
которое может оказаться чреватым последствиями.18
Под
гром японской канонады заседающая в Женеве конференция по разоружению является
каким-то парадоксом, пока существует очаг мировых смут — СССР (с 3
интернационалом), думать о разоружении нельзя, это значит живьем лезть в пасть
волка. Мировой финансовый кризис затягивается, выход почти все видят в новой
войне, она разрядит сгустившуюся атмосферу.
Буду
ждать Вашего письма с ответом об отрытках-видах.
Глубокоуважающий
Вас и всегда готовый к услугам К. Пушкарев».16
«28
февраля 1932 г.
Глубокоуважаемая
Мария Дмитриевна! <...>
Бандеролью
посылаю Вам 6 почтовых открыток наиболее типичных зданий нового
Гельсингфорса. Если Вы были в Финляндии лет 8 тому назад, то теперь не узнаете
столицы страны тысячи озер. На глазах она растет и украшается не по дням, а по
часам. Редкую прелесть, конечно, придает вода, в особенности летом и весной.
Зимой лед скрывает серо-зеленое море, но белый снег придает особую прелесть
сухопутному чисто северному пейзажу.
У
нас сейчас кризис экономический, масса людей без работы, но если Вы придете в
помещение Клуба Русской Колонии в Гельсингфорсе, то удивитесь — все стены
увешаны плакатами о вечерах, танцульках, концертах,
спектаклях. Веселятся русские беженцы, точно „пир во время чумы“, редко кто
думает о завтрашнем дне, черточка русского характера „авось“.
События
на Дальнем Востоке привлекают всеобщее внимание, чувствуется, что оттуда придет
спасение России, там, кажется, эмиграция сплоченнее, чем здесь, на Западе. Там,
кажется, нет такой политической разноголосицы, такой политической вражды. Будем
надеяться, что час конца большевизма скоро пробьет, и в минуту, когда
потребуется вмешательство европейской эмиграции в дела Российские, она осознает
себя, объединится и дружно пойдет на Родину, чтобы делать Русское Дело.
<...>
Глубокоуважающий Вас и преданный К. Пушкарев».17
«25 апреля 1932 г.
Христос Воскресе!
Глубокоуважаемая Мария Дмитриевна!
Прошу Вас принять мои глубокие поздравления и
наилучшие пожелания по случаю Светлого Праздника Святой пасхи.
Вашу открытку получил, вы спрашиваете, нет ли
кого у меня в экзотических странах. Я не знаю, считаете ли Вы республику Коста Рика экзотической, там я могу дать Вам адрес: Amerique
Centrale. Costa Rica. Balsa. Don Pablo Gordienko.
Это быв. вольноопределяющийся, человек образованный, имеет там хорошее
место. Если будете писать, пожалуйста, сошлитесь на меня, я уверен, он с
большой готовностью Вам даст сведения о своей стране.
Интересующие Вас сведения о моряках, обществ. деятелях и артистах я думаю, вы
можете получить или в канцелярии Военно-Морского Союза у адм. Кедрова, или
относительно легитимистов в канцелярии Вел.
Князя Кирилла Владимировича у кап. II ранга Граффа. В
Финляндии морских офицеров довольно много, все они сравнительно сносно
устроились, но не по специальности. Благодаря полученному в Морском Корпусе
техническому образованию из них образовались недурные техники, работающие
шоферами, радио-механиками, иностранными
корреспондентами в фирмах, многие служат в иностранных контрразведках
(благодаря прежним связям). Из морских офицеров никто не работает на тяжелой
физической работе. В политическом отношении они разбились на две группы: т. н.
легитимистов и приверженцев Военно-Морского Союза (учреждение, союзное Р.
Обще-Воинскому Союзу).
Бывших общественных
деятелей в Финляндии не имеется, выдвинувшиеся же на верхи эмигрантской массы
уже за рубежом — здесь настолько незначительны и неавторитетны, что о них и
говорить не стоит. <...>
Глубокоуважающий Вас и всегда готовый к услугам К.
Пушкарев».18
«31 октября 1932 г.
Глубокоуважаемая Мария Дмитриевна!
Я премного виноват опять перед Вами, что так
долго не писал, но пришлось опять менять квартиру, мой адрес новый и пока
окончательный, до лета во всяком случае, внизу бланка.
К сожалению, о моряках я ничего сообщить не
могу, здесь никого видных морских деятелей нет, все молодежь или неизвестные
никому офицеры, ни одного адмирала.
Инженеры (их немного) объединились в секцию
инженеров, входя коллективным членом в состав о-ва
Русская Колония в Финляндии. Председателем секции является инженер Вольф (финл.
гражданин, еврей по рождению), инженеры ничем себя не проявляют. Соколов19
в Финляндии не существует. Организация русских скаутов входит в состав финских
скаутов отдельным отрядом, в ней около 29 участников разных возрастов.
Руководителями скаутов являются полк. Ген. Штаба Виттенберг и капитан Влад. Ив.
Гранберг, на последнем лежит вся тяжелая работа по
обучению скаутов и внедрению в них русского национального духа, монархической
идеи. Скауты каждое лето выезжают на 10 дней на лоно природы. Для поддержки
скаутов существует О-во друзей скаутов, устраивающее в пользу последних вечера
и самообложения.
ОРОВУЗ20 здесь самостоятельной
организации не имеет, и все подобные лица объединяются т. н. Академическим
объединением, о котором я Вам подробно писал в прошлом письме, приложив даже и
копию из протоколов и докладов. Галлиполийцев здесь, как и первопоходников21,
фактически нет, ливенцы не организованы, представителем св. кн. Ливена в
Финляндии являюсь я, но роль моя ограничивается распространением журнала св.
кн. Ливена „Служба связи“, где и я пишу, и краткими справками св. кн. Ливену.
Военные объединены под видом О-ва южных добровольцев, составляющих филиал РОВС
(неофициально, ибо подобная организация в Финляндии разрешена быть не может на
основании Юрьевского договора 1921 г. с большевиками) и Корпуса офицеров
Императорской Армии и Флота. Председателем этого неофиц. отдела РОВС (южных
добровольцев) является Ген. Феод. Львович Чижиков, его помощник полк. Феод.
Антон. Каминский, а Корпуса офицеров Императорской Армии и Флота (легитимисты)
Ген.-майор Свиты Его Импер. Величества
Гольдгоер (б. К<оманди>р 4-го Имп.
фамилии стрелк. полка). Русской газеты здесь уже нет с 1925 года.
23 октября у нас был чудный вечер: „Помни
Россию“, собралось около 700 чел. Программа была выдержана в национальном духе.
Прекрасное исполнение и чудные декорации худ.
Щепанского дополнили впечатление, создали сильный национальный подъем.
<...>
Глубокоуважающий Вас и готовый к услугам К.
Пушкарев».22
«1
мая 1933 г.
Глубокоуважаемая
Мария Дмитриевна!
Только
что вчера получил Ваше письмо с вложением письма протопресвитеру, кому
прикажете его передать. У нас, в Гельсингфорсе, есть 2 прихода, как я писал,
новостильный, во главе протоирей Д. Троицкий, и старостильный, свящ. о. Щукин.
Отец Троицкий числится как священник государственной церкви (в Финляндии церкви
протестантская и православная считаются государственными), подчиняясь через
Церковное управление, возглавляемое автокефальным епископом Германом Аавом,
подчиненным по административной части Министерству вероисповеданий (это отдел
министерства народного просвещения), по духовным делам вселенскому патриарху
Фотию. Сам о. Троицкий уже 40 лет священнослужит в Гельсингфорсе, сначала как
священник домашней церкви Генерал-губернатора… <...>. Отец Щукин прибыл в
Финляндию с Кронштадтскими беженцами в марте 1921 г. Он рукоположен в
священники в 1918 г., до того он артиллерийский чиновник. Он состоит в
юрисдикции митрополита Евлогия. Вот кому из этих двух прикажете передать Ваше
письмо? (Есть еще в Г-форсе 2-й священник, о. Богоявленский,
подчиненный о. Троицкому в качестве 2-го свящ. Гельсингфорсского
православного прихода Финляндской госуд. церкви).
Теперь,
что касается лично меня. К сожалению, я не ливенец. Я представляю св. кн.
Ливена и интересы ливенцев в Финляндии, распространяю журнал ливенцев „Служба
связи“ и являюсь постоянным корреспондентом св. князя. Это объясняется тем, что
я связан личными добрыми отношениями, частным
знакомством с давних времен со св. князем и его семьей, эта связь еще
усугубляется ныне общностью нашей работы против большевиков. Я служил в Сев.-Зап. Армии Ген. Юденича, где были и ливенцы, но сам я не
был ливенцем. Но если Вам желательно получить кое-какие данные об отряде и
фотографии, то, пожалуйста, сообщите мне, что было бы Вам желательно, и я
с удовольствием попрошу св. кн. Ливена о снабжении Вас непосредственно или
через меня всем интересующим Вас материалом.
Если же Вас интересуют сведения обо мне, то я готов сообщить
Вам краткие данные о моем прошлом (о чем может засвидетельствовать проживающий в
Брюсселе мой бывший командир по старой Императорской Армии, последний Командир
Гвардейской Конной Артиллерии Генерал-Майор барон И. И. Велио, ныне и. о.
председателя комитета по постройке храма в память Императора Николая II). По окончании 2-го Кадетского в память Имп. Петра Великого Корпуса и
Михайловского Артиллерийского Училища я в 1915 г. был выпущен из
портупей-юнкеров прапорщиком во 2-й Финляндский Стрелковый Артиллерийский
дивизион, преобразованный потом в 1917 г. в бригаду, коей и командовал Ген. бар. Велио. За период службы в дивизионе и бригаде в
1915—1917 гг. я был произведен в поручики, представлен в Шт.-Капитаны,
но последнее производство прошло только уже в Сев.-Зап. армии Ген. Юденича,
получил все боевые награды, был 2 раза ранен и раз контужен. В ноябре 1917 г. я
прибыл в Петербург, где принимал участие в белых организациях, попал в Чеку,
был приговорен к расстрелу, но благодаря заступничеству добрых людей из числа
ученых академиков остался жив, назначен лектором на артиллерийские командные
курсы Кр. Армии, но в мае 1919 г. бежал в Сев.-Зап.
Армию белых, устроив взятие целой красной курсантской батареи, которую
я принял в свое командование, когда она была взята белыми, и заставил красных
курсантов же стрелять по большевикам. За этот мой переход красные продержали
мою мать в тюрьме в Петрограде 7 месяцев, по расформировании Сев.-Зап. Армии я поехал в Польшу в III Русскую Армию Ген.
Врангеля, где пробыл до ее отхода в Польшу, после чего после великих мытарств,
выехал из Польши в Финляндию, где и проживаю ныне как финляндский гражданин и
куда в 1928 г. удалось из СССР перевести свою мать. Здесь ныне я продолжаю
работу по борьбе с коммунизмом и сов. агентами как в Финляндии, так и во всем мире, помогая, чем
горжусь, и активной борьбе в СССР с сов. властью. Из русской общественной
деятельности я представляю в Финляндии Русскую Освободительную Казну, имеющую
целью поддержку Братства Русской Правды. Еще наш главнокомандующий, Ваш сын,
горячо любимый нами Генерал Врангель, считал Братство Р. П. истинно боевой ныне
работающей антибольшевистской организацией. До окончательного свержения сов. власти, пока Бог даст мне силы, я
буду продолжать свою работу по борьбе с коминтерном и его агентами.
Прочел
в „Возрождении“ Вашу статью о Ген. Врангеле, должен сознаться, не мог удержать
слез, читая строки последних дней, известные наизусть, но всегда трогающие,
смерти и похорон обожаемого Русского Витязя Генерала Врангеля.
Прилагаю
свою карточку в штатском, к сожалению, в форме нет, если в будущем будет, то
сочту долгом прислать.
В
ожидании Вашего ответа, всегда готовый к услугам и глубокоуважающий Вас К.
Пушкарев».23
Кажется
несколько странным, что Пушкареву приходится вновь и вновь посылать Марии
Врангель свои биографические данные и даже ссылаться на свидетеля. Скорее
всего, ей просто понадобилась формальная биографическая справка для архива,
которую и прилагает к следующему письму Пушкарев. Но возможно ли, что кто-то
сообщил ей о провокаторской деятельности Пушкарева и она начала сомневаться в
лояльности своего корреспондента? Многое в биографии Пушкарева и его близких заставляет задуматься. Например, дата переезда в
Финляндию матери Пушкарева: 3. 11. 1928 года.
К
этому времени границы СССР лучше охранялись и мест, где можно было тайно
пересечь границу — так называемых «окон», которыми пользовались еще год назад
террористы, — больше не было, а если и были, вряд ли женщина шестидесяти с
лишним лет была способна на такое опасное приключение. Выехать за границу
легально обыкновенному гражданину было почти невозможно, а если еще учесть, что
Мария Степановна Пушкарева в 1919 году отсидела заложницей за сына семь месяцев
в тюрьме, то и вовсе непонятно — каким образом ему удалось заполучить ее в
Финляндию? Вряд ли полиция помогала в этом деле своему рядовому
агенту-осведомителю. Тогда кто? Кстати, Пушкарев при получении для матери
разрешения на въезд обманул «охранку»: прибавил к ее возрасту целый десяток
лет, «чтобы облегчить получение разрешения». Значит ли это, что она выбиралась
из Ленинграда в Финляндию без документов? Вернувшись в ноябре 1955 года из
СССР в Финляндию, Пушкарев несколько дней подряд приходил на допрос в Охранную
полицию и весьма подробно рассказывал о годах заключения. Поскольку каждый
допрос начинается с биографических данных, Пушкарев говорил и о своей семье и
только тогда признался в подделке возраста матери: он якобы выправил все нужные
для нее бумаги в Финляндии и при этом указал неверную дату рождения… Загадочная
история. После ее смерти в ноябре 1954 года в газете «Хельсингин саномат»
появился некролог под заголовком «Скончалась столетняя».
На самом деле Марии Степановне Пушкаревой было тогда 90 лет. Сын ее Кирилл в
это время был во Владимирской тюрьме. В том же некрологе говорится, что вдова
генерала Пушкарева потеряла во время Гражданской войны обоих сыновей — это тоже
весьма странно: ведь она жила вместе с Кириллом до его ареста и продолжала жить
в их общей квартире до самой смерти. После того как его арестовали в апреле
1945 года, она вместе с матерями и женами других «узников Лейно» много месяцев
оббивала пороги полицейских начальников, пытаясь узнать о судьбе Кирилла,
передавала посылки — в общем, никак не скрывала родства. Что касается второго
сына… Во время того же допроса Пушкарев рассказал, что
его младший брат Александр, родившийся во Фридрихсгаме в 1900 году, после
революции уехал в Америку, служил лейтенантом в американском флоте и в 1919
году умер. Девятнадцатилетний лейтенант не редкость в те годы, но все-таки
похоже, что капитан Пушкарев и тут скрывал правду.
Но
это все будет через двадцать с лишним лет, а пока Пушкарев еще молод и его
занимают совсем другие дела и события.
«28
мая 1933 г.
Глубокоуважаемая
Мария Дмитриевна!
Только
что вчера получил Вашу посылку, которая меня страшно обрадовала, и тороплюсь от
всего сердца принести Вам свою глубочайшую благодарность.
Завтра
закажу рамку и повешу портрет любимого покойного главнокомандующего на видном
месте. Эта фотография будет служить постоянным напоминанием о любви к России, о
воинской чести и доблести, символом чего был Ваш сын — Генерал Врангель. В
глазах Генерала, во всем облике выражается непреклонная воля, бесповоротная
решимость борьбы с III Интернационалом, пленившим Россию, и портрет
Главнокомандующего явится постоянным требованием вести эту борьбу с коммунизмом
до полного конца, в чем сомневаться нельзя, ибо в этой борьбе смысл нашей
жизни, в ней ее цель, и из этой борьбы безусловно
выйдет III Интернационал побежденным, ибо на нашей стороне Бог, за нами Правда.
Еще
раз прошу принять мою глубочайшую благодарность за драгоценный подарок.
17-го
июня предполагаю ехать в отпуск на месяц в район Выборгской губернии, в
Mustamaki. Во всяком случае моя мама останется в Гельсингфорсе, ибо мы не находим возможным оставить квартиру одновременно и, если Вам
что-либо будет надо, то Ваше письмо она немедленно перешлет мне.
У
нас, в Финляндии, события — Генерал Маннергейм произведен в
первые фельдмаршалы Финской Армии. Я с ним встретился случайно на улице
в день производства, когда только что вышли экстренные телеграммы об этом
событии, и поздравил Генерала.
Вечером
же в день производства, 18 мая, и весь последующий день — многочисленные
депутации, высшие чины государства и армии приносили Генералу свои
поздравления.
Еще
раз прося принять мою искреннюю благодарность и верить
в полную готовность к услугам, остаюсь глубокоуважающий Вас К. Пушкарев».24
«25
декабря 1933 г.
Глубокоуважаемая
Мария Дмитриевна!
Позвольте
принести Вам мои глубокие поздравления и искренние пожелания всякого благополучия
к праздникам Нового года и Рождества Христова.
Как каждый год, ждем и от наступающего 1934 года избавления России от
коммунистической власти. По словам бегущих из России, число арестованных и
сосланных достигает нескольких миллионов человек, напр. в одном Котласском
лагере ок. 280 000 чел., а в северном Двинском лагере
до 700 000 чел. А сколько всего лагерей! Да и состав арестованных за 16 лет
советского владычества сильно изменился. Теперь значительное большинство
оставляют сосланные крестьяне, т. н. середняки, подкулачники и даже батраки —
„оппортунисты“, а также много рабочих и коммунистов, обвиняемых в извращении
генеральной линии партии, оппортунизме, троцкизме и служебных злоупотреблениях.
Много арестовано и сослано в Соловки т. н. „беспризорных“, от них сов. власть просто при первой
возможности окончательно отделывается, убивая. Настроение среди арестованных
резко антисоветское, большинство открыто высказывает монархические симпатии,
даже ходят соответствующие частушки.
К сожалению, в эмиграции не наблюдается единения
для направления общих усилий к свержению сов. власти, наоборот — эмигрантские организации даже, казалось,
наиболее внутренне крепкие, как РОВС и казачий Союз, постепенно разъедаются
внутренними спорами, споры выносят наружу и раскалываются. 16 лет
большевистского владычества, видимо, ничему не научили людей. Все ждут какой-то
помощи извне, когда прежде всего нужно самим надеяться
только на себя, работать совместно против коммунизма и говорить с иностранцами
объединенным, одним голосом, а не вразнобой, тогда этот голос будет услышан.
В Гельсингфорсе был в начале декабря устроен
базар изделий беженцев, торговал сравнительно хорошо. Отмечу только тот факт,
что изделия беженцев в этом году приноровились к местным вкусам и требованиям,
и утратили свой специфически русский колорит, был скорее обыкновенный кустарный
базар, чем „русский“ базар. Если Вас интересуют подробности, то сообщите, и я
буду рад Вам обо всем написать.
Еще раз прошу принять мои поздравления и
искренние наилучшие пожелания.
Глубокоуважающий Вас и готовый к услугам К.
Пушкарев».25
«3 апреля 1934 г.
Христос Воскресе!
Глубокоуважаемая Мария Дмитриевна!
Прошу Вас принять мои искренние пожелания
всякого благополучия и наиглубочайшие поздравления ко дню Светлого Христова
Воскресения.
Здесь, в Финляндии, финляндская
официальная православная церковь празднует Пасху вместе с лютеранской,
1-го апреля. а существующая здесь т. наз. православная община справляет Пасху,
как и все церкви православные, т. е. 8-го апреля.
В соборе Успенском в Г<ельсинг>форсе, где был я, служили очень торжественно по-русски и
по-фински, пели два хора: русский и финский. Народ так наполнил храм, что
буквально яблоку упасть было негде.
В конце февраля нас посетила Н. В. Плевицкая,
давшая 5 концертов при переполненном зале, публика устраивала артистке овации,
2 раза был фельдм. бар. Маннергейм.
Давали у нас пьесу Булгакова „Дни Турбиных“
(„Белая гвардия“), публике пьеса не понравилась, все может и правда, но не
стоило бередить старых ран: бегство ген. Скоропадского из Киева и нежелание
многих офицеров идти на позиции, а предоставление замерзать в окопах небольшому
количеству молодых энтузиастов. Булгаков писатель советский, и пьеса, хоть и
немного сдобренная Тарусским26, все же носит душок советский. Ген.
бар. Маннергейм тоже был, но после 3 акта уехал. С фельдмаршалом бар.
Маннергеймом замечательно приятно разговаривать, он очень любезный и высоко
образованный собеседник. Каждая беседа с ним, будь то у него, будь то где-либо
в общественном месте, всегда оставляет у меня чудное воспоминание.
Еще раз прошу принять мои глубочайшие
поздравления.
Глубокоуважающий Вас и всегда готовый к услугам К.
Пушкарев».
«24 марта 1935 г.
Глубокоуважаемая Мария Дмитриевна!
Получил Ваше письмо, приношу глубокие извинения,
что не сразу Вам отвечаю, но по делам должен был ездить в Выборг и на границу,
что и явилось причиной задержки. Для получения визы на въезд в Финляндию и на
право в ней постоянного жительства Вам, конечно, не будет никаких препятствий
при условии предоставления удостоверения или какого-либо доказательства, что Вы
будете иметь определенно в месяц около 400 бельг. франков, что вполне
обеспечивает прожиточный минимум. Это условие необходимо, ибо
государство не богатое и правительство опасается, чтобы кто-либо лишний не стал
нуждаться в государственном пособии, т. к. здесь сильно развита
правительственная помощь нуждающимся, даже не финским подданным, а потому
вполне понятно, что правительство и боится, дабы вновь прибывающие, в
особенности люди пожилые, не стали бы государственными пенсионерами. При
наличии же у Вас определенных 400 бельг. фр. в месяц препятствий на въезд
никаких быть не может. Вам надлежит по форме подать о визе в
Финляндское Консульство в Брюсселе, приложив вышеназванное удостоверение о материальном
обеспечении, указав, где Вы будете жить и одновременно не откажите сообщить мне
— когда подали прошение о визе в Брюссельское Финляндское Консульство и копию
Вашего удостоверения о материальном обеспечении, тогда я и отсюда двину дело.
Что касается Фельдмаршала барона Маннергейма, то
он пока здесь, но на Пасху, вероятно, уедет заграницу ненадолго. Если Вы
желаете ему что-либо написать, то можете прислать письмо в запечатанном
конверте на мое имя, и я передам его Фельдмаршалу, ибо я у него иногда бываю и он ко мне очень хорошо относится.
При Вашем приезде в Финляндию я буду весьма
счастлив лично познакомиться с Вами.
За последнее время нового ничего у нас нет, из СССР приходят ужасные вести о высылках из Петербурга и
Кронштадта остатков интеллигенции и бывшего офицерства.
Если Вам потребуется еще какая-либо справка или
будет какое-либо поручение в Гельсингфорс, то я всегда к Вашим услугам.
Глубокоуважающий Вас К. Пушкарев».27
«2 августа 1939 г.
Глубокоуважаемая Мария Дмитриевна!
Разрешите принести Вам мои глубокие поздравления
и искренние пожелания всего наилучшего, а главное здоровья и сил по случаю дня
Вашего Ангела.
Дни так быстро бегут, что не успеваешь и следить
за ними, события быстро несутся, сменяясь одни другими — что ни день, то новые
ужасы угрожают миру. Как будто никто не хочет войны, но как будто война все же
приближается гигантскими шагами, и только какое-либо пока непредвиденное
событие может спасти мир от новой катастрофы. Одним из этих спасительных
событий я считаю безусловно переворот в России и
замену интернационального сброда, носящего кличку правительство СССР,
национальным правительством России.
Я недавно, в конце мая сего года, ездил в
Берлин, из этой поездки вынес самые благоприятные для Германии впечатления. Я
видел всюду полный порядок, переполненные товарами магазины, сколько угодно
продовольствия, за исключением сливочного масла, которое выдается по карточкам,
сливок и кофе, который хороший дорог, а потому в большинстве пьют ячменный.
Места увеселений: театры, кино, рестораны переполнены. Цены вовсе не дорогие. К
тем русским, которые не заявляют себя открытыми приверженцами Антанты,
отношения очень хорошие и немцы сейчас делают ставку не на расчленение России
через откол Украйны, как предполагалось раньше и даже писалось Хитлером
в „Mein Kampf“, а наоборот к приходу к власти в России
дружественного Германии русского национального правительства и вхождение России
в блок Рим—Берлин.
Еще
раз прошу принять мои глубокие поздравления.
Глубокоуважающий
Вас и всегда готовый к услугам Кирилл Пушкарев».28
Это последнее из известных мне писем капитана
Пушкарева баронессе Врангель. Пройдет четыре месяца, и советские войска
перейдут границу Финляндии, начнется Зимняя война.
В 1939 году Пушкарев уволился с шоколадной
фабрики Фацера: он получил штатную должность в сыскной полиции с окладом в 3500
марок (примерно 1100 нынешних евро). Он по-прежнему вел допросы, в том числе
военнопленных, и следил за делами русских эмигрантов в Хельсинки. Во время
войны 1941—1944 годов он продолжал работу в полиции, но при этом еще
консультировал японского дипломата (переводил для того советские газеты). С
посольством Германии у него тоже были кое-какие дела. Так что его арест
советскими органами госбезопасности в апреле 1945 года не был случайностью.
Все вернувшиеся в Финляндию «узники Лейно»
получили единовременную материальную компенсацию от правительства. Сумма
начислялась в зависимости от величины доходов каждого из них перед арестом.
Пушкареву выплатили 4 600 000 финских марок, что соответствует на
сегодняшний день примерно 432 000 евро. На эту сумму, наверное, можно было
в те времена прожить довольно сносно. Но Пушкарев, несмотря на подорванное в
тюрьмах и лагерях здоровье, через год устраивается на работу. И что удивительно
— его приняли обратно на службу в полицию. Правда, в паспортный отдел, но все
же… И снова под другим именем. Возвратившись из мест
заключения в СССР, Пушкарев сменил фамилию, на этот раз официально. Согласно
объявлению в центральной газете, с июня 1956 года он — Кирилл Корнелл. Он
по-прежнему информирует Охранную полицию о деятельности русской эмиграции — и
не только в Финляндии. Он теперь проводит летний отпуск за границей: навещает в
Брюсселе редактора журнала «Часовой» В. Орехова, встречается
в Германии со своим старинным другом Виктором Ларионовым. Тот после высылки
поселился в Мюнхене и после войны работает в полиции.
Полученные сведения за границей Пушкарев-Корнелл — в нужной ему пропорции —
сообщает «куда следует». Немного погодя ему приходится поневоле расширить поле
деятельности: после Гулага он на
крючке у КГБ и вынужден работать и на советскую
разведку…
В январе 1941 года, не оставляя работу в Охране,
он поступил торговым агентом в Балтийскую торговую контору с месячным окладом в
8000 марок. В начале «войны-продолжения» (как называют в Финляндии войну с СССР
1941—1944 годов) Пушкарев перешел из полиции в отдел разведки Генерального
штаба Финляндии. Распри между Сыскной полицией и Генштабом давно закончились, и
деятельность Пушкарева, уже до войны поставлявшего Генеральному штабу
разведывательные сведения через начальника полиции, была там известна. Теперь о
нем вспомнили и, учитывая его владение русским языком и знание Ленинграда и его
окрестностей, предложили поступить на службу официально и носить военный мундир.
В этот период в финском Генеральном штабе полагали, что войска Вермахта вот-вот
захватят Ленинград:
в этом случае задачей Пушкарева было попасть в город с первыми немецкими
подразделениями и попытаться раньше немцев найти и заполучить в ленинградских
штабах интересующие финнов документы. Поэтому в октябре 1941-го Пушкарева
вместе с тремя финскими офицерами отправили в Таллин — дожидаться взятия
Ленинграда. Когда же стало ясно, что это произойдет не
так скоро, Пушкарева вернули в Хельсинки. Служба в Генштабе закончилась в
январе 1942 года. Ему предложили остаться в отделе разведки вести допросы
военнопленных, но он потребовал за эту работу 120 марок в день, рассчитывая,
что в Генштабе на это не согласятся — что и произошло. Пушкарев уволился
и продолжал по-прежнему служить одновременно в полиции и в Торговой конторе.
Свою тюремно-лагерную эпопею Пушкарев подробно
изложил на упоминавшихся выше допросах в Охранной полиции в ноябре 1955 года.
Память у него была поразительная — он называл бесчисленные имена и даты. Но
одну немаловажную подробность все же упустил: перед тем как его освободили и
передали финским властям, он подписал обязательство сотрудничать с советскими
органами госбезопасности. Думается, не последнюю роль в его согласии работать
на ненавистных «большевиков» сыграло чувство горечи и жестокой обиды: финская
Сыскная полиция выдала его СССР, невзирая на все его заслуги перед
государством на поприще сыска. Все же его работа на советскую разведку началась
не сразу.
Все вернувшиеся в Финляндию из СССР узники,
отбывавшие срок одновременно с ним, давали Пушкареву весьма нелестную
характеристику. Вот, например, выдержка из протокола допроса в октябре 1955
года одного из бывших заключенных-финнов:
«Во Владимирской тюрьме допрашиваемый позднее
встретил также выданного из Финляндии Контрольной Комиссии
союзников гражданина Финляндии капитана Пушкарева, осужденного на 25
лет. Во Владимирской тюрьме было общеизвестно, что Пушкарев — пособник и
осведомитель русских».
Наверное, на эти сведения в полиции не обратили
внимания — мало ли что заключенные рассказывают друг о друге. Более
существенным оказалось то, что Пушкарев получил положительные рекомендации от
бывших сослуживцев и начальников, которые помнили его как исполнительного
сотрудника, владеющего французским, русским, немецким, английским и шведским
языками, человека безупречного поведения, к тому же трезвенника... Сыскную
полицию к тому времени переименовали в Охранную. И сам
Пушкарев, как уже говорилось, в который раз выступал под другим именем: Кирилл
Корнелл...
В 1958 году его «нашла» советская
разведывательная служба. Скрываться Пушкарев даже и не пытался: фамилию сменил,
но адрес остался прежний. Так что его легко разыскали советские дипломаты
(читай — агенты), как водится, припугнули — и господин Корнелл начал работать
параллельно на советскую разведку. Кое-какой опыт он имел, поэтому подвизался в
роли двойного агента целых три года; он добывал сведения для новых хозяев в
картотеке иностранного паспортного отдела полиции, где работал и через Ларионова
в Мюнхене и Орехова в Брюсселе. Получал кое-какую информацию и от своего
давнего знакомого, старшего следователя Охранной полиции А. Аромаа, который по
роду службы принимал от Корнелла доклады о русских эмигрантах. Кроме служебных
дел их связывали и личные отношения: Аромаа был должен Корнеллу крупную сумму
денег, поэтому не исключено, что Корнелл шантажировал его, заставляя
компенсировать долг передачей информации. Правда, когда советский
резидент-дипломат потребовал завербовать и Аромаа, Корнелл отказался это
сделать, понимая безуспешность и опасность такой попытки. Иногда советских
агентов и Охранную полицию интересовали одни и те же сведения. Например —
деятельность антисоветских эмигрантских организаций, таких как Национальный
Трудовой Союз. С подачи Корнелла финской полицией были отслежены и арестованы
члены НТС, супруги Башмаковы, жившие в Хельсинки. Во время туристических
поездок в Ленинград они привозили туда и отправляли по почте корреспонденцию с
Запада. Башмаковы были приговорены финским судом за государственную измену к
тюремному заключению (на срок чуть больше года).
Такой же приговор и полтора года заключения
получил и сам Корнелл после того, как его разоблачили — почти случайно —
сослуживцы. Его поведение начало вызывать подозрения: он часто оставался один в
паспортном бюро по субботам после окончания служебного времени (в то время в
Финляндии суббота была укороченным рабочим днем) якобы для сверхурочной работы.
Само по себе это не являлось исключением, но было замечено, что Корнелла интересуют
сведения, к его работе не относящиеся. За ним начали следить
и в конце октября 1961 года задержали. Выяснилось, что
начиная с декабря 1958 года Корнелл регулярно встречался с советскими
дипломатами на конспиративной квартире. Сначала это был консул Григорий Голуб.
Характерно, что Корнелл характеризует его, как человека «симпатичного» — по
сравнению со следующим резидентом, начальником консульского отдела Иваном
Сергеевым, с которым Корнеллу пришлось иметь дело с начала 1960 года. Сергеев с
ходу начинал угрожать репрессиями родственников Корнелла в СССР, если тот не
сразу соглашался выполнить какое-то задание. Дипломаты требовали всё новой
информации: например, данные о всех ингерманландцах —
бывших гражданах СССР, проживающих в Финляндии. Затем им понадобился список
членов правления еврейской общины Хельсинки и даты их выездов в Израиль и
другие страны. Затем — список всех американских граждан, работающих в
Финляндии, их паспортные данные и данные членов их семей, адреса. Летом 1961
года, уже накануне провала, Корнелл был в Бельгии и привез оттуда Сергееву
сведения о деятельности русских эмигрантских организаций и отдельных деятелей
эмиграции, выписанные тайком из картотеки Орехова. Однако все поручения
советских резидентов выполнить было невозможно, и Корнелл оказался зажатым в
клещи. Он понимал, что ходит по краю пропасти.
В последний раз он встретился с Сергеевым 20 октября 1961 года. Тот был явно
озабочен, сказал, что кто-то в паспортном отделе подкапывается
под Корнелла и что там стало известно об «американском списке». Через
пять дней его арестовали. Поскольку в дело были замешаны советские дипломаты,
обо всей истории и ходе следствия пришлось докладывать президенту. Излагая в
письме
У. К. Кекконену суть дела, тогдашний начальник Охранной полиции А. Алхава не
преминул посетовать, что финская разведка потеряла в лице Корнелла ценного
осведомителя... Сергеева без лишнего шума выслали из страны.
Подробнее
об этом и многом другом будет рассказано в книге, где главным действующим лицом
станет капитан Пушкарев — он же Вейнил, Пушкин, Корнелл —человек,
вынужденный даже после смерти скрывать свою настоящую фамилию.
1 «Братство русской правды» (БРП) — организация,
созданная в 1921 г. издателем и поэтом-символистом С. Соколовым-Кречетовым,
ген. Красновым и герцогом Лихтенбергским. Печатный орган БРП — газета «Русская правда». Основным направлением пропаганды БРП была
пропаганда антисемитизма, тактикой — терроризм. Боевые центры БРП находились в
приграничных областях СССР: в Белоруссии, на Псковщине, Дальнем Востоке. Члены
организации числились под номерами и кличками. «В миру» члены
БРП обычно вели легальную повседневную жизнь служащих, колхозников, учителей и
т. д. Выполняя задание, действовали небольшими ячейками: «братские» дружины,
тройки, пятерки. Группы не были связаны между собой, координировались
верховным атаманом. «Братчики» совершали покушения на работников ГПУ,
секретарей сельсоветов, отцепляли вагоны с грузами, поджигали колхозные
строения. Оставляли на местах терактов знак-наклейку с символикой организации:
на фоне трехцветного российского флага православный крест, аббревиатура «БРП» и
девиз: «Коммунизм умрет, Россия не умрет». Распространяли листовки и воззвания
к крестьянам и красноармейцам, в основном антисемитского содержания. Информация
о деятельности БРП регулярно публиковалась в журнале «Часовой». Со временем в
организацию внедрились агенты ГПУ, большинство «братчиков» было арестовано, и к
1934 г. БРП ликвидировали окончательно. В Финляндии деятельность БРП
прекратилась уже в 1929 г. после вмешательства финской полиции.
2 Лига Обера
(Международная лига борьбы с III Интернационалом, или Антикоммунистическая
лига) основана на Западе в 1924 г. Организация занималась привлечением русских
эмигрантов к антибольшевистской деятельности, а также представляла «интересы
русского народа» (в том числе эмигрантов) перед международной общественностью.
Русская секция лиги Обера базировалась в Женеве, эмиссары ее находились в более
чем 20 странах.
3 Русский общевоинский
союз (РОВС) создан генералом П. Врангелем в 1924 г. Объединял бывших русских
военнослужащих в странах рассеяния. Целью РОВСа было сохранение боеспособности
русской белой армии для активной антисоветской борьбы. Центр организации
находился в Париже, отделы его действовали во многих странах Европы, Азии и
Америки — в США, Канаде, Парагвае. Печатный орган РОВСа, журнал «Часовой»,
издавался с 1929 г., вначале в Париже, а с 1936-го — в Брюсселе, вплоть до
середины 1980-х гг.
с перерывом на время Второй мировой войны. При РОВСе
существовала сеть военных учебных заведений, кружков и курсов для молодого
поколения белой эмиграции. В 1920-е г. в организации было зарегистрировано до
100 000 членов, в 1930-е — около 40 000. Во главе РОВСа стояли Врангель и вел. кн. Николай Николаевич. После
смерти Врангеля в 1928 г. и вел. кн.
Николая Николаевича в 1929 г. главнокомандующим РОВСа стал генерал А. П.
Кутепов. Он, а затем и его преемник генерал Е. К. Миллер поочередно (в 1930 и
1937 гг.) похищены советской разведкой и убиты.
4 Национальный архив Финляндии,
колл. Grensholm, VAY 5650.
5 НАФ, колл. Grensholm,
VAY 5644.
6 Генерал Врангель Петр
Николаевич (1878—1928) — генерал-лейтенант, закончил Горный
институт, Николаевскую академию Генштаба, с 1920-го — командующий ВСЮР
(Вооруженными силами Юга России). Организовал эмиграцию армии в Турцию. Основал
военную организацию эмигрантов Русский общевоинский союз (см. сноску 3). Его
мать, баронесса Мария Дмитриевна Врангель (1857—1944), в первые годы советской
власти, с 1918 по 1920 г., жила и работала в Петрограде. Она получила трудовую
книжку на имя девицы Врангель и служила хранителем в музее города в Аничковом
дворце. С марта 1920 г., когда ее сын Петр Врангель стал главнокомандующим
Вооруженными силами Юга России, ее пребывание в Петрограде стало опасным. В
октябре 1920 г. ей помогли бежать в Финляндию, откуда она перебралась в
Германию, воссоединившись с мужем. После его смерти некоторое время жила во
Франции, затем переехала с семьей сына в Брюссель.
7 Тартуский (Юрьевский)
мирный договор подписан 14 октября 1920 г.; это первый и последний в истории
финляндско-русских отношений мирный договор, заключенный на равных. За
Финляндией были закреплены старые границы Великого княжества. В результате
Россия оказалась отрезанной от выхода в международные воды по Финскому заливу.
На Карельском перешейке граница прошла по реке Сестре, в непосредственной
близости от Петрограда. Именно эта граница, оказавшаяся невыгодной для СССР,
послужила поводом нападения СССР на Финляндию в 1940 г.
8 Stanford University,
Hoover Institution Archives, M. Vrangel collection, BOX 052, Past I.
9 Центральная сыскная
полиция (EK) основана в 1919 г. при Министерстве внутренних дел Финляндии. В
конце 1937 г. переименована в Государственную полицию
(VALPO). После отстранения коммунистов от политической власти («красная»
полиция 1945—1948) вновь реорганизована в 1949 г. и переименована в Охранную
полицию (SUPO). Начальником сыскной полиции с 1923 по 1938 г. был Эско Риекки
(1891—1973). Его ближайший помощник Ялмари Синиваара, курировавший русских
эмигрантов-осведомителей, фигурирует
в документах как Юрий Сикорский.
10 Русся (фин.
ryssa) — презрительная кличка русских в Финляндии.
11
Названия
городов Финляндии Пушкарев дает по-шведски. Або (Abo, произносится как Обу) —
Турку, Гельсингфорс — Хельсинки, Таммерсфорс — Тампере, Фридрихсгам — Хамина,
Ганге — Ханко. Сердоболь — русское название города Сортавала.
12 KA, ЕК-Valpo I, XXI C, tiedonanto № 359
(перевод с финского Э. Иоффе).
13 Hoover Institution
Archives, Coll. M. Vrangel, box 52.
14 Лисовой Яков Маркович
(1882—1965) полковник Генерального штаба, начальник политотдела Добровольческой
армии. Еще во время Гражданской войны в России начал собирать газеты, книги,
фотографии и другие материалы по истории Белого движения. В эмиграции Лисовой продолжал
сбор материалов, устраивал выставки,
посвященные Белому движению.
15 Hoover Institution
Archives, Coll. M. Vrangel, box 52.
16 18 сентября 1931 г.
Япония начала оккупацию Маньчжурии. В январе 1932-го японцы напали на Шанхай,
но вынуждены были отступить. Военные конфликты между Японией и Китаем
продолжались до начала Второй мировой войны.
17 Hoover Institution
Archives, Coll. M. Vrangel, box 52.
18 Там же. Письмо написано
на бланке под грифом: «Генеральный представитель в Финляндии Русской Освободительной
Казны, имеющей целью сбор средств в пользу Братства
Русской Правды». На самом деле в1932 г. БРП в Финляндии не существовало, так
как власти пресекли деятельность организации уже в 1929-м.
19 Там же.
20 «Соколы» — польское
молодежное патриотическое военно-спортивное
объединение, основано в 1867 г. Действовало в австрийских и немецких областях
Польши — Галиции и Пруссии; в российской части Польши работало нелегально.
Существовало до 1939 г.
21 ОРОВУЗ — Объединение
русских, окончивших высшие учебные заведения. Организация, созданная в Париже в
сентябре 1930 г.
22 Hoover Institution
Archives, Coll. M. Vrangel, box 52. Первопоходники — участники Первого Кубанского (Ледяного) похода Добровольческой армии
зимой—весной 1918 г.
23 Там же.
24 Там же.
25 Там же.
26 Там же. Тарусский —
режиссер самодеятельного русского театра в Хельсинки.
27 Там же.
28 Там же.