ХВАЛИТЬ НЕЛЬЗЯ РУГАТЬ

Станислав Савицкий. Самоучитель прогулок

М.: Новое литературное обозрение, 2014.

Не то чтобы все это имело отношение к прогулкам. Спроси меня, о чем эта книга, этого слова не появится в моей голове; наверняка будут «Франция», «вино», «пивные», «Екатеринбург», «Петербург», «бабушка», «нравы»; еще несколько десятков невразумительных или непечатных. Но с другой стороны, истинные путевые заметки — или заметки истинного пути — это что вижу, о том пою.

Савицкий поет про Францию — рубит с первой страницы и заливается соловьем долго, много, с наслаждением. Испытание для патриота: кажется, здесь все только о том, что мы никогда не будем жить так хорошо. Прогулки по Версалю, история заискивающей дружбы с каким-то недосомелье, панибратство с французскими провинциями, редкие колкости в сторону отечества, ощущение всепоглощающего счастья — еще чуть-чуть и мне захочется автору нежножечко врезать.

Странные пытки продолжаются песней о России. У Савицкого имя ей — безымянность. Что связано с нами, что русское (не скажу — российское), а тем более советское — все без названия. Лирический герой тут внезапно становится не совсем безъязык, но как-то крайне косноязычен. Не оставляет попыток описать все происходящее, все увиденное, все парализующее и завораживающее, но все названия и имена выпадают из лексикона. Обозначить конкретно можно только что-то мелкое — пивную, угловой магазин, столовую, но и это не обязательно будет точно, потому что не особенно и важно. Все равно ничего этого не найдешь; никакого пути не сможешь старомодно отметить на карте; и почтальон сойдет с ума, разыскивая нас. Начинает казаться, что если герой будет по памяти рисовать карту России (как за пару десятков страниц до этого рисовал Европу), то от южных морей до полярного края будет одна большая туманность. А я, читая, перевожу все ощущения в свою систему координат и понимаю, что по школьной программе Россия Савицкого — тот же полустанок Казакова; странное сравнение, может быть, но для меня совершенно ясное. Пространство проходное, без характера, но вездесущее, заколдованное на повторение;
и — где-то на глубине — такое жалостливое, слепое, бездомное (в нем нет дома, не найдешь, нечего и искать). Пятьдесят страниц этого чувства полустанка.

И тут песнь третья, самая личная, самая человечная. Тебе вроде до боли знакомая, но автор так ловко переставляет куплеты, а в куплетах слова, пропускает ноты и меняет октавы, что ты уже ничего не понимаешь: любишь ли, не любишь, плюнешь, поцелуешь. Но кое-что вдруг становится совершенно ясным: все французские слова без перевода; все рассуждения о фильме без называния фильма; вся путаница в городах, все оборванные сюжеты, все невнимание и невнимательность — это не потому, что мы, читатели, глупые и недостойные, это оттого, что это тексты абсолютно частные, они «про себя» во всех смыслах. Герою-повествователю не важно, надо ли будет читателю прилагать усилия для работы с текстом и сколько потребуется сил; это — не его дело.

Эссеистика — это незапланированный переезд в незнакомую квартиру к случайному хозяину; внезапное сожительство с человеком, с которым ты хорошо если знаком хоть шапочно. Это совершенно прямые отношения: ты — он. Это ваш роман, сжатый в особую форму и краткие сроки (впрочем, не теряющий от этого ни прелести, ни проблем). Ты вдруг засунут в чужую реальность — мир кухонных дебатов или американской глубинки, — в одну реальность с другим, и вам нужно сосуществовать. Нет смысла жаловаться на чей-то дурной характер — либо ты готов с ним мириться, потому что тебе интересно, либо ты закрываешь книгу.

Мне было интересно. Хотя я с удивлением увидела портрет рассказчика, каким он сложился в моей голове к середине книжки: он из тех людей, которых я с детства боюсь и оттого не люблю, — он много знает, он дерзок и за словом в карман не лезет; с ним сложно попасть в один ритм, угадать рифму вообще невозможно (вот и в Париж я бы с ним не поехала — нет в нем милой моему сердцу кротости чужака). Но в этом-то и состоит волшебство книг, непов­торимое чудо эссеистики: я могу, защищенная с головы до ног, сидеть на своей кухне и прикасаться к чему-то чуждому, и узнавать что-то новое, и радоваться этому бесконечно.

И, конечно, все это про прогулки. Ведь вся литература — это путешествие по чертогам разума, и твоя литература — та, из которой вернулся другим.

Маргарита Пимченко