НОВЫЕ ПЕРЕВОДЫ

Андрей  Битов

 СТИХИ ИЗ КОФЕЙНОЙ ЧАШКИ

Я настолько давно задумал и настолько подолгу не писал своего «Преподавателя симметрии, перевод с иностранного», что забыл даже, что за чем. Сращивая весь текст наконец воедино, я постигал, что после чего, но уже не помнил, когда все это было написано на протяжении от сорока моих лет до семидесяти?.. Там у меня герой увлекся барышней, гадавшей ему на кофейной гуще. Он так увлекся ее сюжетами, что решил писать по стихотворению на каждое ее гадание. Вот, например:

 It was windy and birdy

 Children blossomed in dust

 Morning shining and dirty

 Building Future from Past

 We were left in the Present

 With the yesterday tie

 To forget the last lesson

 How to die *

* Переводчику больше других понравилось именно это стихотворение, и он изо всех сил пробовал его перевести. Получалось втрое длиннее, не говоря о поэзии.

(Сноска прервала повествование…)

Перевод этот, однако, способствует датировке именно этого места работы над переводом, а именно 28 января 1997 года. В Принстоне меня застало известие о смерти поэта Владимира Соколова (откуда и взялись эти его «лицы»). Жертва вкуса, он всю жизнь дописывал поэму под нелегким для русского названием «Сюжет». Не дописал. Сюжет его сошелся в точку на совпадении: это был день годовщины смерти Иосифа Бродского.

О, это 28 января! Пушкин, Достоевский, Блок (отсчитывает свои «Двенадцать»)... в неплохую обойму эти двое вошли! Что это? Звезды или «насмешка неба над землей»?

Эта сноска выводит меня синхронно на иной мемуар, важный для установления и другой датировки, связанной с самым началом работы над всем этим «переводом», с пробой пера. «Дух праздности унылой...» — русский человек всегда норовит начать с того, что полегче. Я и начал со стихов. От своего имени я еще писать их не рисковал, а вот от имени героя... тем более, если это «перевод с иностранного»... «Четверг» вроде годится. Набрасываю по инерции «Смерть невесты». Тут-то, на Невском, и попадается мне Иосиф (значит, он еще не уехал навеки). Зная, что он подрабатывал переводом и прославился «Элегией Джону Донну», я излагаю ему свой проект, прошу профессиональной консультации. Почему бы и нет? — и мы подымаемся ко мне (Невский, 110) на чашку кофе. Я ему объясняю, что мои подстрочники как раз из чашек-то и сочиняются. Он просматривает «Смерть невесты» (не рискую приводить целиком)…

«Таким же плечиком промелькнет в нем, / как луч (или случайный полет бабочки), / и так пролетит, почти не коснувшись собственного отражения, / оставив тень прозрачного своего движения, — / она не отразилась, а покинула зеркало... / Нет, не зеркала коснулось его дыхание (или ветерок ее движения...) — / это зеркало поднесли к губам, это жизнь его на миг отрази­лась в зеркале и, узнав себя, / узнав, что это она, покинула его с той же легкостью, / как дыхание на зеркале. Господи! как быстро...»

Иосиф хвалит последнюю строчку «Господи! Как быстро...». — Нет, это еще не совсем то, — заключает он, — вот, кстати, у меня на ту же тему... — И жестом фокусника выдергивает из нагрудного кармашка вчетверо сложенный небрежный листок. — Вчера написал. Ты знал Бобо? Нет. Странно. Так вот она умерла.

И своим рыжим голосом он прочитал «Бобо мертва, но шапки не долой... / Чем объяснить, что утешаться нечем. / Мы не проколем бабочку иглой / Адмиралтейства — только изувечим».

И так до самого конца.

Щегольство его оказалось оправданным: стихи понравились не только мне и Инге, но и ему самому.

— Убедил, — только и мог сказать я ему.

Не знаю, было ли это первым исполнением (в музыкальном, джазовом смысле). В следующий раз я напился уже у него дома, на его проводах.

10. 2. 2008.

P. S. Иосиф всегда был младше меня на три года и старше на три дня. Теперь он младше меня еще на двенадцать лет; старшинство сохраняется. 

21. 3. 2008.