ИСТОРИЧЕСКИЕ ЧТЕНИЯ
Игорь Ефимов
ГРЯДУЩИЙ АТТИЛА
Прошлое, настоящее и будущее международного терроризма
Часть ВТОРАЯ
земледельцы против машиностроителей
Глава II—2.* Палестинцы
Вот вы идете по улице и
видите: в драке схватились двое — верзила и коротышка. На чьей стороне будет
ваше сочувствие? Безотказно — на стороне коротышки. А если он еще проявляет
отчаянную решимость, налетает на своего противника снова и снова, не обращая
внимания на получаемые тумаки и затрещины, в вас вспыхнет желание вмешаться,
помочь ему, остановить драку, вызвать полицию.
Именно такова была
эмоциональная схема многих недавних международных конфликтов и реакции на них
мирового общественного мнения. В десятках столиц мира происходили демонстрации
солидарности с воюющим Вьетнамом, и Джейн Фонда под объективами кинокамер спускалась
в ханойские бомбоубежища (1963—1973). «Советы — вон из Афганистана!» —
призывали плакаты и газетные заголовки, а Пентагон снабжал новейшими стингерами
«героев» муджахеддинов (1979—1989). Сербия подверглась карательным
бомбардировкам за свое негуманное обращение с албанскими повстанцами в
провинции Косово (1998). Весь мир осуждал посткоммунистическую Россию за
кровопролитное подавление сепаратистов Чечни (1994—2002). И, конечно же, вот
уже сорок лет не прекращаются проклятья Израилю за оккупацию территорий, захваченных
в Шестидневной войне 1967 года.
«Трагедия палестинцев»
стала темой тысяч книг и статей, попыткам примирения были посвящены десятки и
сотни международных конференций, самые высокопоставленные правители мира
торжественно ставили свои подписи на украшенных печатями документах. Но мира
все нет и нет. По-прежнему летят пули и камни, ракеты и снаряды, танки въезжают
в дома, святые места окутываются облаками дыма и слезоточивого газа, самоубийцы
взрывают себя в переполненных автобусах и кафе. И противоборство не остается
замкнутым в узкой полоске земли, прижатой к восточному берегу Средиземного
моря. Когда от бомб террористов гибнут жители Рима, Вены, Афин, Нью-Йорка,
Лондона, Мадрида, Парижа, в сознании миллионов испуганных людей эти кровопролития
истолковываются как месть за страдания угнетенных изгнанников. Ведь только
невыносимая боль может толкнуть человека на то, чтобы взорвать себя вместе с
толпой ни в чем неповинных женщин и детей!
Но попробуем провести
умозрительный эксперимент — исполним мечту палестинцев и их сторонников (а
также еврейских ортодоксов!): с помощью Божественного вмешательства уберем
жестоких израильских оккупантов, разрешим всем палестинским изгнанникам
вернуться в родные края. Что у нас получится? Цветущее, свободное государство,
уважающее международное право и человеческую личность, терпимое ко всем
вероисповеданиям, открытое иностранным визитерам и журналистам? Или что-то
больше похожее на Вьетнам под коммунистами, Камбоджу под Красными кхмерами или
Афганистан под талибами?
Когда палестинцы впервые
получили автономию после подписания соглашений в Осло (1993), Арафат стал
«наводить порядок» на территориях Западного берега понятными ему методами.
«Гражданские суды игнорировались, чрезвычайные трибуналы выносили смертные
приговоры без соблюдения каких бы то ни было формальностей. Пытки стали обычным
делом. За первые четыре года самоуправления в арафатовских тюрьмах умерло
больше заключенных, чем в израильских — за все время оккупации».1
Видные палестинские борцы с оккупацией вынуждены были признать, что
установившийся арафатовский режим был коррумпирован, деспотичен, безжалостен и
что под израильтянами они чувствовали себя гораздо более свободными.2
Известный израильский
защитник прав палестинцев Давид Гроссман приводит в своей книге «Сон на
проволоке» слова одного араба — израильского гражданина, — который пожелал
остаться безымянным: «Я и подумать не могу о том, чтобы жить в палестинском
государстве. Это будет новая страна, в которой, безусловно, загорится
гражданская война. Настанет безработица. В правительстве будут заседать юнцы,
жестокие и несгибаемые. И не знаю, что они сделают с нами за то, что мы были
израильтянами».3
Эти предсказания
довольно точно совпадают с тем, что произошло в полосе Газы, получившей
автономию в 2006 году: гражданская война между Фатх и Хамасом, жесткое
правление экстремистов, бессудные расправы с «коллаборантами», хозяйственная
разруха и нищета. И недаром собеседник Гроссмана пожелал остаться анонимом: нам
не раз доводилось читать сообщения о том, как тот или иной палестинский
сторонник заключения мира с Израилем был найден с простреленной головой или в
обломках взорванного автомобиля.
Арабы, живущие на
оккупированных территориях, могут поддерживать палестинское движение морально и
финансово, могут даже разрешать своим детям швырять камни в израильских солдат,
но очень редко принимают решение эмигрировать, хотя никаких ограничений для
этого нет. За шестьдесят лет существования государства Израиль около
полумиллиона израильтян покинули его, предпочтя жить в других странах. Уехавших
же арабов насчитывается всего 10 тысяч.4 Почему так мало? Видимо,
жизнь под властью «неверных оккупантов» все же кажется предпочтительней, чем
под властью арабских братьев по вере.
Однако анализ
политических, военных и моральных аспектов противоборства между израильтянами и
палестинцами не входит в задачу данного исследования. На сегодняшний день эти
аспекты наилучшим образом рассмотрены в книге Алана Дершовица «Судебная защита
Израиля» — я буду не раз ссылаться на нее.5 Нам же пора попытаться
ответить на первый из поставленных в предыдущей главе вопросов.
Крестьяне и сезонники
Весна 1999 года, раннее
утро в Иерусалиме. Мы с приятелем идем через арабский базар в Восточном городе.
Он совсем не похож на бурлящие базары Востока, показанные нам в десятках
фильмов — от «Багдадского вора» до «Лоуренса Аравийского». На лотках не видно
ни цветов, ни свежих овощей, ни фруктов — одни орехи и сушеные абрикосы.
Почему? Апрель, слишком рано? Не умеют выращивать в теплицах? Но ведь полки в
иерусалимских супермаркетах заполнены многоцветными дарами земли, выращенными в
Израиле?
Большинство торговцев
восседает на ковриках или на низких табуретах перед кучками разложенного перед
ними скарба. Старая посуда, видавшие виды радиоприемники, подгоревшие тостеры,
стоптанные башмаки, потрепанные книжки, ношеная одежда, кувшин с отбитым
носиком. На лице продавца — равнодушие, высокомерие, скука. Он не унизится до
ожидания покупателей. Он отстаивает свое место на земле, свою роль в жизни. Да,
он купец, торговец, у него своя лавка в Иерусалиме. А о еде для детей
как-нибудь позаботится жена.
Пройдя через базар, мы
садимся в арабское маршрутное такси на восемь пассажиров. Мой знакомый говорит,
что нам ехать полчаса, и я с тревогой спрашиваю, сколько же это будет стоить.
Оказывается, пустяки — цена автобусного билета. В арабском мире все
обслуживание — в три-четыре раза дешевле. Но редкие израильтяне теперь решаются
воспользоваться им. Свежа память первой интифады. Две экономики — богатая и
нищая — существуют бок о бок, соприкасаясь многими точками, но не сливаясь.
На следующий день —
туристская поездка на север страны, к Тивериадскому озеру. Автобус катит по
правому берегу Иордана. Один за другим проезжаем палестинские городки,
расположенные на так называемой «оккупированной территории». В глаза бросается
множество недостроенных домов. Стены первого этажа закончены, зияют дверные и
оконные проемы, а наверху — заросли железной арматуры, уже поржавевшей в
ожидании бетона. «Почему?» — спрашиваю у нашего гида. «Иногда израильская
администрация запрещает строительство, потому что проект нарушал строительные
коды, правила безопасности. Но чаще — не умеют рассчитать свои средства до
конца. Получат ссуду на начало строительства, построят первый этаж, потом деньги
кончаются и коробка остается торчать. Такова воля Аллаха». — «А кто дает
деньги?» — «Юэнарвиэй». — «Кто?» — «Это большое агентство при ООН, создано в
1949 году для помощи палестинским беженцам». — «Но разве оно не следит за
использованием ссуд?» — «Следит, конечно. Но всех сотрудников на местах оно
нанимало только из самих палестинцев. А у них главная святая обязанность —
помогать родственникам и соплеменникам. Никто из них и не подумает преследовать
нерадивого должника».
На другом берегу реки —
тоже палестинцы, но иорданские. Зеленеют аккуратно засаженные поля,
переливаются по склонам оливковые сады. И вдруг вижу нечто неожиданное — по
всему полю вырастают белые конусы бьющей в небо воды. Поливальные установки! В
Израиле я их не видел, от них уже давно отказались, перешли на орошение при
помощи проложенных под землей перфорированных пластиковых шлангов. Каждая капля
воды достигает корней растения или дерева. При традиционной же поливке половина
влаги успевает испариться в горячем воздухе.
Запасы воды в Святой
Земле крайне ограниченны. Одна из самых постоянных жалоб палестинцев: оккупанты
забирают себе всю воду для поливки, нам выделяют жалкий ручеек. Но как же может
страна, экономящая свои водные ресурсы, допустить их распыление в воздухе?
Статистика показывает, что работник кибуца или мошавы производит в четыре раза
больше сельскохозяйственной продукции, чем палестинский крестьянин.6
Кому же чиновник, занятый распределением воды, должен отдавать предпочтение?
Тем не менее
благосостояние палестинцев, оставшихся на оккупированных территориях, в
1970—1980-е годы неуклонно росло. Происходило это, с одной стороны, за счет
того, что они могли воспользоваться всеми благами, предоставляемыми
индустриализацией Израиля: сетью дорог, электроэнергией, телефонной и телеграфной
связью, финансовыми структурами, высококачественным медицинским обслуживанием.
С другой стороны, палестинцы получили доступ к рабочим местам в Израиле и в
соседних арабских странах. Каждый день около ста тысяч палестинцев пересекали
пропускные пункты, отправляясь на работу в израильские фирмы и учреждения.7
Еще большее число их уезжало сезонниками на нефтяные скважины Кувейта,
Объединенных Эмиратов, Саудовской Аравии.
Работа по найму
обеспечивала пропитание семьям, но не давала и не могла дать гордого чувства
независимости. Это чувство осталось в прошлом, прошлое обрастало
ностальгическими легендами, питалось рассказами стариков о какой-то якобы
блаженной жизни в деревне. Неважно, что и тогда территории находились под
властью других держав — Турции, Британии, Иордании. Главное, что у тебя был
свой дом, свой сад, свой скот, свое — пусть небольшое — поле, то есть свое
место в жизни, где каждый сосед знал тебя и помнил твоих предков, где ты мог
купаться в дружелюбной почтительности близких.
Все попытки помочь
палестинским беженцам обосноваться на новых местах в качестве постоянных
жителей разбивались об эту стену ностальгии. Когда израильтянам нужна была
какая-то территория для прокладки дороги, канала, строительства линии
электропередач, они часто наталкивались на яростное сопротивление местных
жителей — палестинцев. Никакие предложения адекватных участков земли в другом
месте, оплаты стоимости нового дома не могли подвигнуть их продать свои участки
и переехать.
Весьма сочувственно
настроенный к палестинцам израильский автор Дэнни Рубинштейн так описывает эту
привязанность к своему клочку земли в книге «Люди ниоткуда»: «С того момента
как женщина из деревни Сафат была вынуждена оставить свой дом и переехать в
соседнюю деревню за несколько километров, она чувствовала себя в ссылке...
Иногда переселение сводилось к переезду из одного района Иерусалима в другой,
иногда — просто на другую сторону улицы, но этого было достаточно, чтобы
человек почувствовал себя изгнанником. Эти беженцы оставались в своей стране,
жили среди людей с теми же верованиями и тем же языком и тем не менее ощущали
себя лишившимися корней, лишившимися родины».8
Тесные клановые связи
всегда играли у палестинцев огромную роль, поэтому каждая деревня, как правило,
крайне неохотно и недружелюбно принимала чужаков-переселенцев. «Деревня Рама, в
которой мы оказались, не принимала нас, — рассказывает палестинский беженец. —
Нас считали бездомными беглецами. Они отказывались выдавать своих дочерей за
нас. Даже после сорока трех лет они считают нас чужаками. Ругают в лицо.
Унижают. У меня нет шанса попасть в члены местного правления. Мне скажут, что я
не принадлежу к их клану».9
Подобные умонастроения
были укреплены и расширены административными мерами Организации Объединенных
Наций. Она создала специальный комитет, занимающийся делами только палестинских
беженцев, — UNWRA (United Nations Work and Relief Agency), в отличие от HCR
(High Commissioner for Refugees), занимающийся всеми другими.10 По
формуле, выработанной этим комитетом, палестинским беженцем считается всякий,
кто жил в Палестине с июня 1946 года по май 1948 года и кто вынужден был
оставить место своего жительства — даже если он просто переехал в соседнюю
деревню или город, — а также все потомство этих людей. Немудрено, что
численность арабов, считающихся палестинскими беженцами, возросла с
первоначальных семисот тысяч до четырех миллионов.11
В последние месяцы
Второй мировой войны миллионы немцев оставляли свои дома и бежали на Запад,
чтобы спастись от советской оккупации. Западная Германия сделала все возможное,
чтобы помочь им обосноваться на новых местах. В 1947 году Индия должна была
изыскивать кров и продовольствие для десятков миллионов индусов, бежавших с
территорий, ставших Пакистаном. В 1990-е Россия принимала волну за волной русских
беженцев из бывших советских республик, получивших независимость. Ни один из
этих демографических кризисов не сделался объектом внимания ООН. Беглецы
устраивались как могли и начинали жизнь заново.
Палестинцы же,
оказавшиеся в лагерях для беженцев в других странах, делали все возможное,
чтобы не обосноваться там постоянно. «Инициатива короля Иордании Абдуллы,
попытавшегося помочь беженцам обжиться на Западном берегу после войны 1948
года, вызвала там демонстрации протеста.
(В 1951 году король был застрелен палестинцем. — И. Е.) Обитатели лагеря
беженцев близ Сидона (Ливан) ломали свежепосаженные деревца, заявляя, что
следует сопротивляться любой попытке сделать их положение постоянным.
„Я не стану жить здесь даже во дворце“, — заявила одна женщина в лагере близ
Джерико... Иначе беженец мог утратить права на землю своих отцов: его корни
окажутся вырваны».12
Арабский исследователь
Абдул-Латиф Тибави, изучавший умонастроения беженцев, пришел к выводу, что
жажда крестьянина вернуться в родные места приобрела мифический характер. «Ее
невозможно суммировать и описать в ясно выраженных политических формулах... Она
представляет собой сгусток смутных духовных и даже мистических желаний... Но
этот сгусток оказывается таким мощным инструментом национального сплочения, что
его роль делается важнее ружей и автоматов».13
«Права на возвращение»
требуют даже те, кто никогда не покидал родную деревню. Палестинская поэтесса
Фадва Тукан пламенно восклицала: „Я вернусь!“, хотя происходила из богатой и
уважаемой семьи, которая никогда не покидала родной Наблус».14 Не
следует также забывать и то, что у многих арабов до сих пор жива и горькая
обида по поводу их изгнания из Испании в XV веке. «Да, каждый араб чувствует
боль по поводу утраты Андалузии», — сказал один из собеседников Гроссмана.15
Международная помощь
палестинским беженцам «превратилась в огромный бизнес, но почти половина
вносимых средств возвращается странам-донорам в виде контрактов на поставку
продовольствия, строительство домов или в виде платы за консультации... Причем
организации, распределяющие помощь, должны истратить отпускаемые им средства
любой ценой — иначе их бюджет на будущий год будет урезан».16
Бегство богатых и
образованных палестинцев началось задолго до создания государства Израиль. «К
1937 году евреи Палестины контролировали примерно 10% обрабатываемой земли,
купленной по большей части у нескольких сотен землевладельцев-арабов, живших в
других странах. Сразу после Второй мировой войны стало ясно, что Британия
намерена снять с себя обязанности колониального управления, и эмиграция
усилилась. Стрельба, взрывы, похищения сделались обычным явлением.
Человеконенавистнические проповеди главного муфтия, Хуссейни, разжигали
антиеврейские страсти арабов, грозили хаосом и разбоем. По различным оценкам,
около 75 тысяч представителей высшего и среднего класса покинули территории еще
до начала Войны за независимость (1948)».17 Разлетевшись по миру,
они и создали тот образ несправедливо обиженного, гуманного и культурного
палестинца, выброшенного из родных краев жестокими пришельцами-сионистами.
Оставшееся арабское
население состояло в основном из крестьян и бедных горожан, совершенно не
готовых к наступлению индустриальной эры. И дело было не в отсутствии
технических навыков, а в полном подчинении социальным и политическим традициям,
выработанным многими веками жизни под турецким деспотизмом. В отличие от арабов
еврейские иммигранты из Европы обладали всеми организационными навыками
индустриальной эры и начали стремительно обгонять арабских соседей как в
промышленно-торговой сфере, так и в сельском хозяйстве.
Даже такой знаменитый
критик Израиля и Запада, как Эдвард Саид, признает, что весь арабский мир
забуксовал и отстал во всех сферах на пути прогресса: «Социальные,
экономические и политические условия жизни в арабских странах остаются на
нижайшем уровне. Неграмотность, нищета, безработица, неэффективность хозяйства
только возрастают. В то время как весь мир, похоже, движется в сторону
демократии, арабы предпочитают усиливать тиранию и применять мафиозные методы в
руководстве государством».18
Конечно, для арабов, как
и для любых других народов, ключом для входа в индустриальную стадию было
образование. С помощью Израиля и ООН число арабских школ за сорок лет возросло
с 46 до 410, число учителей — со 170 до
10 000, число учеников — с 7 000 до 220 000.19 Однако внимательный
взгляд может открыть много тревожных и даже парадоксальных черт в системе
школьного обучения палестинцев.
День в школе обычно
начинается со скандирования некоего лозунга, напоминающего советское «К борьбе
за дело Ленина—Сталина будьте готовы!»:
Палестина — наша страна,
Возвращение в нее — наша цель!
Смерть нас не остановит,
Палестина принадлежит нам!20
Система отметок плохо
приживается в школах. Один палестинец просматривал домашнее задание своей
дочери по географии, уже проверенное учителем. Он обнаружил, что на два вопроса
девочка ответила явно неправильно, но учитель никак не выделил их, отметил
галочкой, как и все другие. Отец пошел разговаривать с учителем, но тот
объяснил ему, что так у них принято, так заведено: «Я не делаю поправок. Просто
отмечаю, что домашнее задание было выполнено».21 Может быть, учитель
сам не был уверен в том, какой ответ правильный, и не хотел потерять лицо?
Старшеклассники на
встрече с писателем Гроссманом стали жаловаться ему, что в их программу по
литературе не включено изучение таких-то и таких-то современных палестинских
поэтов и писателей. «А кого из этих авторов вы прочли сами? — спросил Гроссман.
— Ведь их книги стоят на полках вашей школьной библиотеки». В классе наступило
молчание. Выяснилось, что имена поэтов были известны ученикам как
символы—лозунги противостояния израильским властям, но читать их никто не
пытался.22
В другом классе Гроссман
спросил, как ученики относятся к Гитлеру.
Ему стали объяснять, что Гитлер объединил германский народ, что он хотел
объединить все народы мира, но евреи мешали ему в этом, поэтому он должен был
их уничтожить. Однако Холокост — это, конечно, сказки. Погибло не больше
миллиона. «„По-вашему, это оправданно: уничтожить миллионное меньшинство,
которое мешает большинству?“ — „Ну, не уничтожить, но депортировать — да“. Тут
один из учеников спохватился и стал объяснять одноклассникам, что эдак можно
оправдать и изгнание палестинцев. В конце концов весь класс дружно сошелся на
том, что Израиль поступает с палестинцами точно так же, как Гитлер поступал с
евреями. „Одно и то же — что там, что здесь. Евреи хотят нас уничтожить любой
ценой“».23
Гроссман с сочувствием
выслушивает истории палестинских крестьян, показывающих ему большие земельные
участки, которые когда-то принадлежали их родителям.24 Но он не
спрашивает их, сколько зерна и овощей их предки выращивали на этих участках и
не была ли утрата земли связана с разорением, произошедшим от неэффективности
арабского земледелия по сравнению с еврейским. Что же касается индустриальных
предприятий на палестинских территориях, упоминаний о них почти не встречается
ни в обзорах, ни в книгах; разве что традиционное производство мыла из
оливкового масла в Наблусе упоминается как пример хозяйственного успеха.25
Машиностроение отсутствует полностью.
Один саркастически
настроенный араб-израильтянин так описал свою — и многих своих соплеменников —
мечту: «Вот мы просыпаемся одним прекрасным утром — и что мы видим? Те же
прекрасные здания, те же удобные дороги, тот же справедливый Верховный суд, та
же энергичная полиция, та же демократия и система социального обеспечения — но
только БЕЗ ЕВРЕЕВ! Вот был бы рай! Нет, я не хочу, чтобы их сбросили в море, я
ведь прогрессивный либерал-гуманист. Но просто какой-то межпланетный корабль
забрал бы их и унес куда подальше».26
Возможно, особенности
преподавания в арабских колледжах и школах влияют на то, что большинство их
выпускников не могут стать лидерами индустриального прогресса, не могут
получить престижную работу, должны идти в грузчики, уборщики, камнетесы. Если
добавить к этому религиозные запреты на алкогольные напитки и на общение с
девушками, можно представить себе, какой заряд яростной неизрасходованной
энергии накипает в сердцах этой молодежи. Ни по своим навыкам, ни по традициям,
ни по образованию она не готова войти в индустриальный мир, требующий от
человека не только знаний, но и умения контролировать свои эмоции и порывы.
Немудрено, что она становится легкой добычей экстремистов, предлагающих ей
такой манящий выход энергии — «священную борьбу за освобождение».
Опасности мира
Акты международного
терроризма, совершавшиеся палестинцами, мгновенно заполняли экраны телевизоров,
выплескивались в газетные заголовки.
1968 год — захвачен
израильский пассажирский самолет, приземлен в Алжире; чтобы спасти 12
пассажиров-евреев, Израиль согласился выпустить из тюрьмы 16 террористов.27
1970 — три пассажирских
лайнера захвачены в небе над Европой, их заставили приземлиться в Иордании и,
отпустив пассажиров, взорвали.
1972 — убийство
одиннадцати израильских спортсменов на Олимпиаде в Мюнхене.
1974 — британский
самолет захвачен в Дубае; один пассажир убит, террористы находят убежище в
Ливии.
1976 — захвачен
французский авиалайнер с израильтянами, приземлен в Энтебе (Уганда), и только
блистательная операция израильских десантников спасла заложников.
1979 — покушение на
израильского посла в Лиссабоне.
1981 — нападение на
синагогу в Вене, двое убитых, 19 раненых.
1982 (июнь) —
израильский посол Аргов тяжело ранен в Лондоне.
1982 (август) — только
что избранный премьер-министр Ливана Бешир Джемаель и сорок его соратников
взорваны в Бейруте.
1983 — 240 американских
морских пехотинцев погибли при взрыве казармы в Бейруте, устроенном
организацией Хезбалла; вскоре последовали взрывы в американском и британском
посольствах.
1985 — в Средиземном
море захвачен корабль «Ахилле Лауро», американский турист-инвалид сброшен в
море.
1985 (27 декабря) —
синхронизованное нападение на отделения израильской авиакомпании «Эль-Аль» в
Риме и Вене, 18 убитых, 40 раненых.28
Нападения на мирных
израильтян, «живые бомбы», взрывающие пассажиров автобусов и посетителей кафе,
обстрел израильских деревень ракетами стали такими повседневными событиями, что
мировая пресса едва уделяет им внимание. Да, палестинцы были горько обижены и
ведут — с помощью всего арабского мира — освободительную войну с захватчиками и
их союзниками — такая схема утвердилась в мировом общественном мнении, и
поколебать эти убеждения практически невозможно. Гибель израильских женщин,
детей и стариков — это лишь следствие сионистской агрессии. Количество погибших
указывает лишь на глубину страданий изгнанников-палестинцев: чем больше
разорванных тел, тем, значит, страшнее была несправедливость.
Но есть в кровавом хаосе
Ближнего Востока последних десятилетий одна черта, которую трудно согласовать с
утвердившейся схемой. Если виновник страданий так очевиден, почему же
палестинцы раз за разом ввязываются в ожесточенные и кровавые схватки с другими
арабами и друг с другом? Почему не могут объединиться и выступить дружно против
общего врага? Феномен арабо-палестинских междоусобий настолько не вписывается в
схему «борьбы народа за освобождение», что и пресса, и исследователи-политологи
стараются обходить их стороной. А ведь в этих междоусобиях уже погибло гораздо
больше палестинцев, чем в боевых действиях против Израиля.
Первые крупные схватки,
а по сути — настоящая гражданская война, начались в сентябре 1970 года, на
территории Иордании. В течение двадцати лет (1948—1967) иорданское
правительство подавляло всякие ростки палестинского национализма; даже слово
«Палестина» было запрещено — только «Западный берег».29 Хотя
палестинцы составляли две трети населения королевства, иорданская монархия
категорически отказывалась признать свое государство той самой страной, которая
была отведена палестинцам при разделе территории. Но после войны 1967 года
палестинские боевики были выпущены из иорданских тюрем, также большое число их
прибыло из Сирии и Египта.30 Чувствуя свою силу, они начали выставлять
военные патрули на дорогах и даже объявили северные районы «Освобожденной
Палестиной».
Король Хуссейн приказал
своей армии, знаменитому Арабскому легиону, обученному еще англичанами,
выступить против восставших. «Началась настоящая война, с использованием
танков, бронемашин, артиллерии и авиации. Палестинцы были полностью
разгромлены, потеряв около трех тысяч бойцов. Некоторые из них, спасаясь
бегством, переправились через Иордан и предпочли сдаться израильтянам. Сирия
попыталась прийти на помощь палестинцам, но Израиль пригрозил вмешаться в
конфликт, и сирийские танки отступили».31
После разгрома большая
часть палестинских боевиков переместилась в Ливан. Вторжение этой неуправляемой
и непредсказуемой военной силы начало расшатывать неустойчивый политический
баланс маленькой республики, и в 1975 году в цветущей стране запылала долгая
гражданская война, в огне которой погибло все, что было достигнуто и построено
за предыдущие тридцать лет. Вторжение Израиля в 1982 году не смогло остановить
боевые действия. Остервенение межарабской вражды было отражено — и
символизировано — страшной резней в лагерях палестинских беженцев Сабра и
Шатилла (Бейрут), устроенной арабами-фалангистами в отместку за убийство
премьер-министра Джемайеля (осень 1982). Но вину за эту резню, конечно, свалили
на израильскую армию — «могла остановить, но не вмешалась!» (как будто
вооруженных людей, обуянных жаждой мести, можно остановить каким-то иным
способом, кроме как перебив их). В том же 1982 году президент Сирии Асад ввел
танки в восставший город Хама и перебил там от 15 до 20 тысяч собственных
подданных, но об этом событии арабская пресса предпочла умолчать.32
Хотя основная часть
палестинских боевиков была — после сложных международных переговоров —
эвакуирована из Ливана в Тунис, оставшиеся их группировки — за Арафата и против
него — продолжали сражаться друг с другом и в августе 1983 года.33 В
течение 1980-х в лагерях беженцев там и тут продолжаются схватки между
сторонниками ПЛО (Palestine Liberation Organization) и другими группировками:
Фатх, Хамас, Хезбалла. Отколовшиеся лидеры палестинских террористов, такие, как
Джордж Хабаш, Абу Нидал, продолжают совершать акты международного терроризма,
устраивают покушения и на самого Арафата.
В 1990 году арабское
государство Ирак вторгается в арабский Кувейт, и руководство ПЛО выражает
поддержку Саддаму Хуссейну. За это, после разгрома Ирака, Кувейт изгнал 300
тысяч палестинских сезонников, что, конечно, еще ухудшило положение в лагерях
беженцев.34 После трагедии 11 сентября (2001) Арафат под давлением
мирового общественного мнения попытался подавить открытые проявления восторга
на улицах палестинских городов, призвал к прекращению терроризма. И снова
загорелись бои между силами безопасности ПЛО и боевиками Хамаса и Хезбаллы.35
Наконец, получение палестинцами автономии в Газе в 2006 году немедленно привело
к гражданской войне между Хамасом и Фатх.
Межарабское
противоборство протекает не только в виде открытых вооруженных конфликтов, но и
втихую, порой между жителями одного села.
В течение двадцати лет (с 1948 по 1967) деревня Барта была разделена: западная
половина оказалась на территории Израиля, восточная — на территории Иордании.
Западные за это время усвоили многие принципы жизни правового государства,
восточные же привыкли к правлению силы. Они-то и стали главными инициаторами и
проводниками интифады в 1987 году. Они приходили на западную половину и
водружали палестинские флаги над домами жителей, писали антиизраильские лозунги
на стенах. Один владелец дома посмел снять флаг — его жестоко избили.
Устраивали поджоги окрестных рощ. «Мы боимся их, — жаловался западный, — они
готовы применять насилие по любому поводу. Полны дикости. Семейная дисциплина у
них исчезла, взрослые не имеют контроля над молодежью, а израильская полиция не
станет являться сюда каждый день, чтобы защитить меня от них».36
Международный террор
палестинцев тоже далеко не всегда был направлен против израильтян, европейцев,
американцев. В длинном списке атак, проведенных группой Абу Нидала, гораздо
больше нападений на дипломатов и политических деятелей Сирии, Иордании,
Саудовской Аравии, Объединенных Арабских Эмиратов. Руководство ООП, включая
Арафата, тоже было объектом многочисленных покушений этой группы, среди убитых
представители ООП в Лондоне (1978), Кувейте (1978), Париже (1978), Брюсселе
(1981).37
Есть еще один аспект —
фронт — внутриарабского противоборства, остающийся невидимым для постороннего
глаза, о котором мы можем только догадываться. За последние десятилетия израильтяне
все чаще прибегали к тактике прицельного — выборочного — уничтожения лидеров
террористов. Вот он едет в автомобиле со своими телохранителями, и вдруг —
откуда ни возьмись — прилетает управляемая ракета и от автомобиля остается куча
дымящегося металла. Или: звонит его мобильный телефон, он подносит трубку к
уху, и она взрывается в его руке и сносит половину головы.38
Понятно, что ни одна из этих операций не могла бы окончиться успехом, если бы у
израильской разведки не было надежной агентуры среди палестинцев. Как же нужно
ненавидеть носителей террора, чтобы день за днем идти на смертельный риск,
помогая Израилю в их уничтожении!
Эта бесконечная череда
кровавых межарабских и внутрипалестинских раздоров заставляет нас усомниться в
общепринятой формуле: «Израильский агрессор — виновник ближневосточного
конфликта». Палестинские религиозные и политические лидеры яростно призывают к
священной войне с «сионистами», но возникает впечатление, что по-настоящему они
боятся только одного — наступления прочного мира. Это особенно ярко и наглядно
проявилось во время переговоров между израильтянами и палестинцами, устроенных
президентом Клинтоном в 2000 году.
Израильтян представлял
недавно избранный премьер-министр, прославленный генерал Эхуд Барак. Он
возглавил Рабочую партию и победил на выборах 1999 года, обещая израильтянам
мирные переговоры с палестинцами. В мае 2000 года он вывел последние
израильские войска из Южного Ливана. В Кэмп Дэвиде он выложил перед Арафатом
условия мира, которые ошеломили своей щедростью всех участников: возврат 97%
оккупированных территорий, возврат Восточного Иерусалима (за исключением
Еврейского и Армянского кварталов), всей территории Газы, а в виде компенсации
палестинским беженцам —
30 миллиардов долларов, выплачиваемых постепенно, в течение нескольких лет.39
Арафат был ошарашен,
растерян, испуган. Он пытался придираться к деталям, уворачивался от серьезных
обсуждений, не мог выдвинуть никаких контрпредложений. Патетически взывая к
чувствам верующих, он объявлял себя защитником священных для мусульман мест и
отрицал священность тех же мест для евреев, заявляя, что Храм вообще был
построен не в Иерусалиме, но в Наблусе.40 Наконец потерявший
терпение президент Клинтон сказал ему: «Если израильтяне способны идти на
компромиссы, а вы — нет, я лучше отправлюсь домой. За четырнадцать дней здесь
вы отвечали только «нет» на все предложения». Видимо, вспоминая судьбу
египетского президента Анвара Садата, который в этом же Кэмп Дэвиде подписал
мир с Израилем и вскоре был убит мусульманскими экстремистами, Арафат сказал
Клинтону: «Вы хотите ускорить мои похороны?»41 Скорее всего, это же
имел в виду глава делегации американских посредников Денис Росс, заявивший:
«Для Арафата конец конфликта — это конец его самого».42 И вскоре
после провала переговоров в Израиле возобновилась волна террора, началась
Вторая интифада.
Интересный
психологический портрет палестинского террориста мы находим в книге
нью-йоркской журналистки Лауры Блуменфельд. Ее отец, американский раввин,
получил пулю в голову во время поездки в Иерусалим. Чудом остался жив.
Двенадцать лет спустя журналистка решила поехать в Израиль и отыскать
стрелявшего, чтобы — она сама еще не решила — то ли отомстить, то ли попытаться
понять его мотивы, то ли добиться от него просьбы о прощении. Приехав, узнала,
что террорист сидит в израильской тюрьме, что он был членом ячейки, убивавшей
туристов и израильтян в Иерусалиме. Подходили среди бела дня и стреляли в
голову из пистолета. В группу входили члены радикальной фракции ПЛО, двадцати-
и тридцатилетние, многие — с криминальным прошлым. Их лидеру вырвало глаза
взрывом, когда он привязывал бомбу к автомобилю палестинского «коллаборанта».43
Отцу журналистки повезло: пройди пуля на полдюйма ниже, он был бы мертв.
Лауре Блуменфельд
удалось завоевать доверие семьи стрелявшего, родственники пригласили ее домой,
отвечали на ее вопросы о борьбе палестинцев, о покушении на этого туриста из
Америки (журналистка не призналась, что она — дочь пострадавшего).
«— Это был какой-то
еврей, — сказал двенадцатилетний мальчик и криво улыбнулся. — Я не знаю кто...
Наверное, агент Мосада.
Он засмеялся, и все
засмеялись вслед за ним. Я присоединилась к ним — как могла.
— Я не уверен, что он был агент Мосада, — сказал старший брат
стрелявшего. — Он был приезжий из Нью-Йорка, делал что-то против палестинцев.
Иначе зачем бы они выбрали его мишенью?..
Мы все стали хихикать...
Мать стрелявшего, смеясь, хлопнула меня по бедру».44
Журналистка с помощью
семьи вступает в переписку с осужденным террористом. Она верит, что, если бы
тот узнал, какой мирный и добрый человек ее отец, он пожалел бы о своем
поступке. Ведь сам террорист — образованный юноша, увлекается поэзией и
философией. В его комнате, рядом с Кораном, лежат «Государство и революция»
Ленина, «Мера за меру» Шекспира, учебники английского. В каждом его письме
журналистка мечтает найти — вычитать — услышать: «Я сожалею...» Но никаких
сожалений о содеянном там нет. Умная подруга объясняет Лауре:
«— Он не только не
приносит извинения, но даже не видит, за что тут нужно извиняться... Наоборот,
ждет, что его жертва поймет его мотивы и одобрит их... „Я не должен выражать
никаких сожалений, потому что то, что я сделал, было правильным и
справедливым...“ Он произносит слово „мир“, но это чистая прагматика, а не
перемена убеждений... Сегодня звучит такая песня — мир, и он — больной астмой
поэт и философ-политик, верящий в человечество, — ей подпевает. Но завтра
мирные переговоры провалятся, музыка переменится и он снова станет
воином-героем».45
Мечта, которую лелеет
Лаура Блуменфельд, — типичная мечта каждого западного благомыслящего о том,
чтобы все обернулось недоразумением, недостатком информации, что словами и
разъяснениями можно было бы развеять туман кровавой вражды. Представить себе,
что он — благомыслящий альфид,
с его добротой, чувством справедливости, состраданием, бескорыстием — одним
фактом своего существования может доставлять невыразимые страдания бетинцу, он
просто не может.
В рассказе нью-йоркской
журналистки проступает еще один аспект интифады и терроризма, который обычно
ускользает от западного наблюдателя: веселье. Вся семья смеется,
вспоминая, как их герой совершил свой подвиг.
И действительно, что может быть смешнее-веселее: идет по улице приезжий еврей,
такой уверенный в себе, довольный, богатый, равнодушный к страданиям
несправедливо обделенных, и вдруг — хлоп! — легкое нажатие пальца на спусковой
крючок — и он валяется на мостовой, брыкая ножками и ручками.
Американский журналист
Дэвид Шиплер разговаривал с палестинскими девушками, студентками техникума в
Рамалле, после атаки террористов на кибуц Мисгар-Ам, в которой шестеро детей
были взяты заложниками и четверо из них были ранены при освобождении, а один
убит (апрель 1980).
«— Мы все на стороне
нападавших, — сказала одна, перекрывая взрыв смеха.
— Даже когда они захватывают и убивают детей?
— Дети вырастут и станут солдатами. Нет другого пути освободить нашу
землю... Им плевать, когда гибнут наши дети.
Говорившая усмехнулась,
и все начали хихикать».46
Журналист Стивен Глэйн
пытался взять интервью у молодых палестинцев в тот день, когда они швыряли
камни в израильских солдат.
«— Ваши родители знают,
что вы занимаетесь этим?
— Только если я возвращаюсь домой с отметинами. В меня уже попадали
четыре раза. — Халил поднял штанину и показал след от резиновой пули. — Но мы
не прекрaтим нападения...
Неподалеку раздалась
стрельба... Мы отбежали за угол дома. Халил и его друзья разразились смехом...
Для молодых палестинцев это была борьба, но одновременно и увлекательное
приключение, может быть, самое волнующее из всего, что сулила им жизнь, —
конечно, не считая возможности взорвать себя в кафе Тель-Авива или Иерусалима».47
Если верить кадрам
кинохроники, запечатлевшим улицы палестинских городов вечером 11 сентября 2001
года, большее веселье участникам интифады смогли доставить только рушащиеся
небоскребы Мирового торгового центра в Нью-Йорке.
Аттила из Назарета?
Вчитываясь в историю
палестинцев, невозможно не удивляться тому, насколько их судьба повторяет
судьбу американских индейцев.
И те и другие вдруг
оказались лицом к лицу — бок о бок — с народом иной, более высокой цивилизации.
И там и там вторгшиеся
альфиды предлагали местным бетинцам различные формы мирного сосуществования,
различные формы приспособления к неизбежным переменам, не отдавая себе отчета в
том, что первым шагом на этом пути должно было бы стать признание гордыми
бетинцами своей отсталости, второсортности, несостоятельности.
Традиционная
межплеменная рознь и вражда не давали индейцам возможности создать сплоченную
военную силу; точно так же и арабы в Палестине были разобщены религиозными и
клановыми барьерами, тратили свой боевой запал на междоусобия.
Единственной возможной
формой вооруженного сопротивления и для тех и для других оказался террор против
пришельцев: мелкими группами, мелкими отрядами — налететь, убить, ограбить,
поджечь, увести в плен.
И у индейцев и у
палестинцев культ воинской доблести был доведен до религиозного накала;
готовность погибнуть в бою сделалась главным и необходимым достоинством любого
мужчины. Естественно, люди, не ценящие собственную жизнь, жизнь своих врагов не
ставят ни в грош и готовы уничтожать их с непостижимой нашему сознанию
жестокостью.
Отсутствие центральной
власти у индейцев лишало американцев возможности заключить с кем-то прочный мир
или привлечь кого-то к ответственности за акты террора; точно так же и
израильтяне впустую требовали от Арафата исполнения подписанных договоров: он
имел так же мало власти над Хамасом, Хезбаллой, Абу Нидалом, как какой-нибудь
Понтиак или Сатанта — над другими племенами или даже над собственными воинами,
рвущимися к подвигам и славе.
Американские пионеры в
прериях становились объектом ярости индейцев и строили укрепленные форты для
защиты от них; и точно так же израильские поселенцы вынуждены превращать свои
городки в неприступные крепости, защищающие их от ярости палестинцев.
Резервации для индейцев
и лагеря палестинских беженцев — это похожие вынужденные решения одной и той же
социально-политической проблемы: взять на прокорм и иждевение бетинцев,
оказавшихся неспособными совершить прыжок в следующую эру. Но и те и другие
стали котлами тлеющей ненависти, и те и другие включались благомыслящими всего
мира в список обвинений против «захватчиков и угнетателей».
Индейцам, как мы знаем,
так и не удалось сплотиться и нанести земледельческому миру удар, соизмеримый
по своей мощи с нашествием гуннов, викингов, монголов. А каковы шансы у
палестинцев в их противоборстве с миром индустриальным?
Важнейшим фактором их
силы на сегодняшний день остается сочувственная солидарность с ними не только
мусульман, но и миллионов бетинцев во всех земледельческих странах планеты, а
также благомыслящих альфидов в индустриальных государствах. Любые военные и
административные меры, принимаемые против палестинцев израильскими властями,
мгновенно вызывают бурные протесты, демонстрации, угрозы, бойкоты. Западная
дипломатия, загнанная в ловушку проповедуемым ею культом демократии, приходит
в растерянность, когда у власти в Газе оказывается избранная законным путем
террористическая организация Хамас, призывающая к уничтожению Израиля. Что
делать с таким «демократическим» правительством? Продолжать посылать ему
финансовую и продовольственную помощь? Или наказать неразумных палестинцев за
неправильный выбор долларовым кнутом?
Попытки Израиля достичь
примирения путем предоставления арабам израильского гражданства, похоже,
буксуют и не приносят желаемых результатов. Арабы-израильтяне все громче
жалуются на дискриминацию, на то, что они остаются гражданами второго сорта: их
не принимают на военную службу, не дают занимать ответственные посты.
«— Я чувствую себя в
ловушке, — говорит один араб-израильтянин. — Когда черные боролись за свои
права в Америке, они хотели заявить всему миру, что они такие же американцы,
как и все остальные. Это их страна, их флаг. Но мог бы такое сказать американский
индеец? Я чувствую себя, как индеец. Мне нужно быть лояльным гражданином
страны, которая объявляет себя государством евреев».48
Другой работает учителем
естествознания в арабской школе. У него пятеро детей, и зарплата — единственный
источник его существования.
«— Я являюсь служащим
Министерства просвещения. Оно платит мне, я живу здесь, но сердцем я — с
палестинцами. Как я могу учить детей в таких обстоятельствах? Вот пример:
многие ученики рисуют в тетрадях палестинский флаг. Я обязан говорить им, что
это запрещено. Но ученик будет считать меня предателем. Да я и сам буду себя
чувствовать именно так. Что мне делать?»49
Третий признает, что у
арабов нет традиций демократии.
«Мы привыкли к тому,
чтобы кто-то командовал. Вот я работаю вместе с евреями и арабами. И на
производственном совещании, если председательствует еврей, каждый смело
критикует, высказывает свои мнения. Но если председательствовать пришла
очередь арабу, все арабы беспрекословно подчиняются тому, что он скажет».50
Опрос общественного мнения,
проведенный в 1987 году среди арабов — граждан Израиля, показал, что 18% из них
не признают право Израиля на существование.51
Индустриальная
цивилизация успешно поделилась с земледельческим миром заметным прогрессом в
сфере гигиены и здравоохранения, и эти достижения привели к демографическому
взрыву. Рождаемость среди земледельческих народов подскочила так, что сегодня
во многих странах Третьего мира половина населения — дети. То же самое и у
палестинцев: 50% — люди моложе двадцати лет. И этот демографический перекос
всячески поощряется, рождение детей тоже рассматривается как форма «борьбы с
оккупантами». «Если кого-то из палестинцев убивали во время интифады, над его
могилой срочно устраивали свадьбу, и мать убитого танцевала на ней».52
Палестинские лидеры называют детородные органы арабских женщин «нашим
биологическим оружием». Многим запомнилась карикатура: палестинская мать плачет
над убитым сыном, а в ее животе — уже новый зародыш, сжимающий в ручках
крошечный автомат Калашникова.53
Требования предоставить
«палестинским изгнанникам» право вернуться в родные места на территории
современного Израиля вплетены в пропагандистскую и дипломатическую риторику
всех мусульманских государств. «Палестинцы — мы с вами!» — пламенеет на
плакатах, которые несут демонстранты в этих странах. Но насколько прочна и
глубока эта солидарность? Может ли она вывести палестинцев на роль
народа-лидера, который поведет за собой мусульманский мир на уничтожение
ненавистной индустриальной цивилизации?
Есть слишком много признаков,
указывающих на глухое раздражение — неприятие — отчужденность, испытываемые
остальным мусульманским миром по отношению к палестинцам.
Начать с того, что их
мусульманство должно казаться весьма сомнительным для иранских хомейнистов,
афганских талибов, саудовских ваххабов и прочих фундаменталистов. Что это за
мусульмане, которые украшают стены своих квартир зеркалами и портретами
родственников? Которые разрешают своим женщинам служить в учреждениях,
разговаривать с посторонними мужчинами, ходить по улицам без провожатого? Да
еще — с открытыми лицами? А порой — в джинсах и с ярким лаком на пальцах рук и
ног? Мы ценим девственность невесты превыше всего, у нас девушку, потерявшую
невинность до брака, могут забить камнями, а у них иные девицы гуляют в свое удовольствие
и перед свадьбой идут к израильскому хирургу, который восстанавливает им
девственную плеву путем несложной операции.54
На протяжении
десятилетий палестинское движение было густо пронизано социалистическими
идеями, неприемлемыми для ислама. Во время боевых действий в Иордании и Ливане
восставшие вывешивали марксистские плакаты на стенах мечетей.55
Знаменитый террорист Джордж Хаббаш и его главный помощник Бассам Абу Шариф
проповедовали свержение капитализма во всем мире.56 Вдова террориста
Гассана Канифани утверждала, что ее муж принимал участие в классовой борьбе и
погиб так же, как гибли Карл Либкнехт, Роза Люксембург, Эрнст Тельман, Лумумба
и Че Гевара.57 Единственная политическая партия в Израиле,
объединяющая евреев и арабов-израильтян, — коммунисты. Над Назаретом, посреди
крестов и церковных шпилей, красный флаг продолжал развеваться даже после
падения коммунизма в России.58
Недоверие и опасливость
по отношению к палестинцам широко распространены в мусульманских странах. И не
только потому, что они ухитрились развязать гражданскую войну в Иордании и
Ливане. Сотни тысяч палестинцев в арабских государствах сумели завоевать посты
на верхних ступенях социальной, экономической, культурной жизни, они играют ту
же роль, какую играли евреи в странах рассеяния — катализирующую,
гальванизирующую, будирующую, — и завистливая нелюбовь к ним отлилась в
расхожую формулу: «Палестинцы — это евреи арабского мира».59
Все вышесказанное ставит
под сомнение появление будущего Аттилы из среды палестинцев. Но в недрах
мировой истории мы находим одно странное политико-военное образование, которое
выглядит правдоподобной моделью их возможного будущего. Я имею в виду
мусульманскую секту исмаилитов, усилившуюся в XI—XIII веках и образовавшую
некий орден, распоряжавшийся сетью укрепленных замков на территории Персии и
Сирии. Название этой секты перешло в английский язык в виде слова assassins —
«убийцы». Религиозные лидеры этого ордена умели внушать своим последователям
такую самозабвенную преданность, что те не задумываясь шли на смерть, чтобы
исполнить приказ очередного верховного имама. Это позволяло ассассинам
подсылать убийц к любому политическому или военному вождю, посмевшему выступить
словом или делом против ордена исмаилитов.
Летопись успешных
убийств, совершнных ассассинами в XII веке, дает представление о масштабах их
влияния на историю региона. В длинном списке погибших от их кинжалов есть
эмиры, военачальники, визири, даже халиф.60 Убийцы умели
изобретательно преображаться, переодевались паломниками, купцами, разносчиками,
чтобы подкрасться незаметно к намеченной жертве, и не заботились о том, что их
поймают на месте преступления, — они заранее шли на смерть и с нетерпением
ждали момента, когда окажутся в обещанном их верой раю: реки вина и меда, сады
с музыкой, райские гурии.
Дважды они совершали
покушения даже на знаменитого победителя крестоносцев — Саладина. Первый раз
один из приближенных случайно опознал приближавшихся убийц, и они смогли
заколоть только его и несколько человек охраны. В другой раз Саладина спасла
прочность его доспехов. Но впоследствии он приказал на любом привале строить
для себя высокую деревянную башню и не подпускал к себе близко никого, кого не
знал в лицо, а с ассассинами заключил мирное соглашение.61
Выбор жертв очень часто
определялся не только политическими, но и чисто коммерческими соображения
(убийство за плату). Так, осажденный город, ища спасения, мог отправить
посланника к лидеру ордена, обещая щедрое вознаграждение за устранение вождя
осаждавших. Именно при таких обстоятельствах было осуществлено первое покушение
на Саладина, когда он осаждал город Алеппо в 1175 году. О масштабах платы за
«контрактное убийство» говорит история гибели видного лидера крестоносцев
Конрада Монтферратского в 1192 году. Мусульманские источники называют цифру в
10 тысяч золотых слитков, но нет абсолютной ясности в том, кто уплатил их —
Саладин или главный соперник Конрада, английский король Ричард I.62
Есть указания на то, что в веке XIII некоторые европейские монархи платили
ассассинам установленную дань, говоря современным языком — «покупали крышу»,
чтобы обезопасить себя от кинжалов этих грозных профессионалов.63
Я не вижу ничего
невозможного в том, чтобы палестинцы нашли свою форму объединения не в виде
государства с цельной территорией, а в виде ордена, распыленного по разным
странам Ближнего Востока. Лагеря палестинских беженцев в военно-политическом
отношении вполне могут играть ту же роль, что играли замки ордена ассассинов:
каждый из них было нетрудно взять штурмом, но любой военачальник, решившийся на
это, знал, что всю оставшуюся жизнь он должен будет провести в ожидании убийц.
Палестинцам же осуществлять возмездие гораздо проще: они могут наносить удары
по мирному населению, и их враг — демократические индустриальные государства,
ценящие жизнь своих граждан — эти атаки будет ощущать весьма болезненно. Когда
в мае 2007 года правительство Ливана попыталось разрушить гнездо палестинских
террористов в лагере близ города Триполи, в ответ немедленно начались взрывы
бомб-автомобилей в столице страны — Бейруте.
На международном «рынке
контрактных убийств» палестинцы тоже могут предложить уже неплохой «послужной
список»: убийства иорданских и ливанских лидеров, израильских дипломатов,
покушения на короля Хуссейна. Не будем забывать, что и в убийстве Роберта
Кеннеди в главной роли выступил палестинец. И до тех пор пока у палестинцев нет
своего государства, нанести им эффективный ответный удар очень трудно.
«Помощь», оказываемая им арабскими государствами, тоже всегда имеет аспект
«платы за крышу». Немудрено, что планы — и попытки — откупаться от них все
чаще всплывают в политике индустриальных держав. Что иное представляет собой
ежегодное снабжение лагерей беженцев через Комиссии ООН, как не скрытую дань?
А предложенные Эхудом Бараком 30 миллиардов долларов? Разве не есть это попытка
выкупить жизни тысяч израильтян, которым еще предстоит быть взорванными «живыми
бомбами»? Но принять эти миллиарды и всерьез установить мирные отношения с
Израилем означало бы для Арафата и его подручных «выйти из бизнеса»; а в
гангстерском мире это означает одно: более решительная группа уничтожит
«слабаков» и захватит столь выгодное предприятие в свои руки.
Ни одно государство в
мире не окружено такой ненавистью, как Израиль. Думается, разгадка этого
феномена таится не столько в традиционном антисемитизме, сколько в том факте,
что израильтяне «прыжком» обогнали соседние народы и достигли индустриальной
стадии за какие-нибудь 20—30 лет. Окружающие их арабские страны не пытаются
следовать их примеру, не ставят перед собой вопрос: «Как им это удалось? Ведь
жили бок о бок, и под турками, и под англичанами, освободились одновременно —
каким образом они сумели так уйти вперед?» Нет, всерьез обсуждается только один
вопрос: «Как нам вернее и скорее их уничтожить?»
Среди государств —
членов ООН земледельческие страны сейчас составляют абсолютное большинство.
Именно поэтому все резолюции этой организации будут направлены против Израиля.
Судьба палестинцев — лишь предлог, дымовая завеса. Зато в религиозных
проповедях, гремящих в тысячах мечетей и потом разлетающихся по свету на
магнитофонных лентах, противники Израиля — отдадим им должное — предельно
откровенны: «Никакой жалости к евреям!.. Где бы вы ни встретили их —
убивайте... Убивайте евреев и американцев и всех, кто заодно с ними, — они все
в одном окопе, против арабов и мусульман. Они создали Израиль здесь, в бьющемся
сердце арабского мира, в Палестине, чтобы он служил форпостом их цивилизации —
авангардом их армии — мечом Запада и крестоносцев».64
Итак, отвечая на
вопросы, поставленные в начале главы, мы можем сказать следующее.
Первое: до
индустриальной стадии палестинцам еще очень далеко.
Второе: накал их
внутренней борьбы на переходной стадии необычайно высок.
Третье: тем не менее
появление из их среды нового Аттилы или Чингис-хана маловероятно; их
социально-политическое бурление будет еще долго выплескивать волны кровавого
насилия в регионе, но не превратится в катастрофическое извержение, равное по
своим масштабам нашествиям, описанным в первой части этой книги.
Примечания
1 La Guardia, Anton. War without End (New York: St. Martin Press, 2002), p. 303.
2 Ibid.
3 Grossman, David. Sleeping on a Wire (New York: Farrar, Straus & Giroux), p.
66.
4 Rubinstein, Danny. The People of Nowhere (New
York: Random House, 1991), p. 47.
5 Dershowitz, Alan. The Case for Israel (Hoboken; N.J.: John Willey & Sons,
Inc., 2003).
6 Kimmerling, Baruch. The Palestinian People (Cambridge: Harvard Univ. Press, 2003),
pp. 283—84.
7 Ibid., p. 285.
8 Rubinstein, op. cit., p. 15.
9 Grossman, op. cit., p. 219.
10 Kimmerling, op. cit., p. 223.
11 Dershowitz, op. cit., pp. 86, 87.
12 Rubinstein, op. cit., p. 37.
13 Ibid., pp. 58—59.
14 Ibid., p. 131.
15 Grossman,
op. cit., p. 128.
16 Glain,
Stephen. Mullahs, Merchants, and Militants (New York: St. Martin Press, 2004),
pp. 178—79.
17 Kimmerling,
op. cit., pp. 145, 171.
18 Said,
Edward. From Oslo to Iraq and the Roadmap (New York; Pantheon Books,
2004), p. 78.
19 Grossman,
op. cit., p. 300.
20 Rubinstein,
op. cit., p. 57.
21 Grossman,
op. cit., p. 280.
22 Ibid.,
p. 279.
23 Ibid.,
p. 171.
24 Ibid.,
p. 89.
25 Glain,
op. cit., p. 151.
26 Grossman,
op. cit., pp. 125—26.
27 McKnight,
Gerald. The Terrorist Mind (Indianapolis; New York: The Bobbs—Merrill
Co., 1974), p. 23.
28 Melman,
Yossi. The Master Terrorist (New York: Adama Books, 1986), p. 207.
29 Kimmerling,
op. cit., p. 219.
30 Ibid.,
pp. 219, 221, 261.
31 Ibid.,
pp. 262—63.
32 Theroux,
Peter. Sandstorms (New York: W.W. Norton & Co., 1989), p. 107.
33 Aburish,
Said. Arafat (London: Bloomsbury, 1998), p. 183.
34 La
Guardia, op. cit., p. 378.
35 Ibid., p. 339.
36 Grossman,
op. cit., pp. 47, 60.
37 Melman,
op. cit., pp. 201—207.
38 Dershowitz,
op. cit., p. 174.
39 Ibid.,
p. 119.
40 La
Guardia, op. cit., p. 266.
41 Ibid.
42 Dershowitz,
op. cit., p. 118.
43 Blumenfeld,
Laura. Revenge (New York: Simon & Schuster, 2002), p. 11.
44 Ibid.,
p. 10.
45 Ibid.,
pp. 300—301.
46 Shipler,
David. Arab and Jew (New York: Times Books, 1986), p. 115.
47 Glain,
op. cit., p. 172.
48 Grossman,
op. cit., p. 16.
49 Ibid.,
p. 51.
50 Ibid.,
p. 165.
51 Ibid.,
p. 306.
52 Ibid.,
p. 26.
53 La
Guardia, op. cit., p. 310.
54 Grossman,
op. cit., p. 41.
55 La
Guardia, op. cit., p. 144.
56 McKnight,
op. cit., pp. 18, 23.
57 Ibid.,
p. 29.
58 La
Guardia, op. cit., p. 322.
59 Grossman,
op. cit., p. 131.
60 Burman,
Edward. The Assassins (England: Crucible, 1987), p. 100.
61 Ibid.,
pp. 116, 118.
62 Ibid., p. 127.
63 Ibid., pp. 128—29.
64 Dershowitz,
op. cit., p. 215.