Светлана  Мосова

Просим до простору!

Один божий человек по фамилии Бoжевич (ударение на «о»!), житель сказочной страны Черногории, пригласил к себе в гости художников из Питера. Все равно кого, сказал он, позвонив в творческий союз, лишь одно условие: чтобы были профессоры. 

Художники собрались быстро (только свистни!): два профессора (один настоящий!), три ассистента. Погрузились в самолет и прилетели: а вот и мы.

А перед ними — рай: солнце! море!.. Небо — цвета, какого не бывает, киви плющом (никто не рвет!), мандарины валяются прямо на земле — никто не хватает!.. Рай, рай!.. И Божевич стоит, как святой Петр с ключами: просим у мой прустор! — говорит.

Какой прустор?..

— До простуру, наверное... — предположил профессор. — До дому, до хаты, мол.

— А, поняли! До простору, значит?

И Божевич повел их до простору, выделил самый большой простор, под простором — винный подвал: квась!

Рай, рай!.. Им открылось. Потому что, понятно, человеку, жившему хоть раз на земле, ад представить несложно, но вот рай?! Даже великим художникам рай не удавался: отсутствовал конфликт, диалектика — закон движения жизни и художественного произведения.

— Да-а… Значит, вот он какой — рай!..

А в Питере ноябрь (просимо заметить!) благородного серого цвета, черно-белое кино, а у Божевича все неблагородно так, цветасто и весело — магнолии как нарисованные, солнце как улыбка Божевича, а по стенам прыг-прыг — розовые ящерицы!..

— Господи!.. даже твари у них розовые!

Ящерицы были уже лишними в багаже впечатлений, чрезмерными, на них  не было сил.

— Надо выпить, — сказал лжепрофессор: розовая тварь доконала и его, чувствительного к цвету.

Ассистенты одобрили.

А горы в Черногории оказались не черными, как следовало ожидать, а яркими, цветными, как на рисунках детей. Им объяснили: черные — значит, гибельные. Они там, дальше, страшные; пойдешь — не вернешься, никто не возвращался.

А им туда и не надо. Зачем? Им и тут хорошо. Без диалектики.

Божевич выделил им свой старенький джип: тормоза — одна видимость, дверь на веревочке, весело! Умастились, поехали. Тормозили ногами. Весело, весело.

А потом бродили по улочкам, закоулочкам, сказочным дворикам, озираясь и воздыхая…

— Я бы хотела жить здесь, — говорила Ира.  — Вот в этом домике, в тишине, среди киви и розовых ящериц, и изображать из себя Фриду Кало…

Все хотели.

— Э-эх… надо было и жену взять с собой!.. Жаль, что не видит...

— А мы ей расскажем! — утешали други.

А в море мурены — причем уже пойманные, на лесках (заверните!), даже, грешным делом, мысль закралась: прихватить одну!.. Да вдруг откуда ни возьмись — Посейдон с трезубцем: борода черна!.. нож за поясом!.. Страшно!

Вынырнул — Посейдон следом. И что-то на своем: кто таков, мол, будешь? Из каких мест?

Санкт-Петербург!..

О-о!..

Гостим у Божевича…

О-о-о! — нырнул: рыбину на трезубец — хрясь! ножиком башку — хрясь! — вынырнул. — На за это!

За что?!

За то, что Санкт-Петербург! И Божевич!..

Спасибо… А голову-то зачем — хрясь?!

А нельзя иначе — хищник: руку только так — хрясь! — не помилует.

(О Господи!.. Хорошо, что не скрал!.. Бог уберег. И с чувством: спасибо, Господи!)

А на берегу свои: поймал?!

Одарили.

Кто?!

Посейдон.

Не может быть.

Может: знал два волшебных слова — «Божевич» и «Санкт-Петербург».

Молодец!.. А огромная какая!..

Жаль, что жена не видит…

Да отстань ты со своей женой!

Поднимались под песнопение птиц, объедались воздухом, залезали в свою колымагу с дверью на веревочке, колесили по горам, а к вечеру возвращались, Божевич встречал их — просим до простору!

Шли до простору — отведать винных припасов, счастливые, возбужденные, рассказывали про прожитый день, жарили мурену (коты крали, весело, весело!), а Божевич глядел на них, как на малых детей, улыбался во все свое загорелое доброе лицо — и все хотелось спросить его: а за что? За что, добрый человек, ты одарил нас, грешных, этим райским блаженством? И не миллионер ведь, а свой брат художник. Со слабостями — с пиететом к профессуре.

А потом пообвыкли, конечно, занимались кто чем: кто с кисточкой бегал, кто с удочкой, кто плескался в море среди мурен, виновато вздыхая по жене... А профессура квасила.

И думали между делом: а вот если взять и остаться? в раю?! без ноября благородного серого цвета, без насморка, луж?.. И грустно качали головами:

— Чай, сдохнем...

Уезжали…

Прощай, Божевич!..

Божевич улыбался им вслед, долго махал рукой, а они все мялись, все хотели спросить: а зачем звал, добрый человек, зачем тебе это надо было? Или вправду скучно грешному человеку в раю? или еще что?.. Так и не спросили. Осталась тайна. Простор для фантазии. А думай что хочешь.

И они вернулись в свой гнусный ноябрь благородного серого цвета, в черно-белое кино, где встретила их собственная непригодная для жизни жизнь. Но фотографии грели: это Божевич — милый Божевич!.. А это его просторы (жаль, что тебя с нами не было!), это оливы, им тыщи лет!.. а это кактус, цветок на нем как красная дуля, по вкусу — свекла, но гораздо красивей!.. А острова!.. А старинные храмы (жаль, жаль, что тебя с нами не было)…

А потом с ними стали случаться разные неприятности, большие и малые. У одних помер старый кот, член семьи, горе было большое, у другого ушла жена — та самая, которой с ними не было (быть может, даже по этой причине!), а у лже­профессора приветливые менты, обыскав для порядку, сперли мобильник, оставив на сердце осадок. У четвертого, чего хуже, воры вынесли из мастерской картины (то есть поклонники его таланта пожелали остаться неизвестными)… За все, за все надо платить — и за плохое и за хорошее. Ничего даром.

Все ждали нового года, весны и лета, когда Божевич вновь позовет их в свой райский уголок (обещал!), тем более что у всех остались вопросы… один вопрос: а зачем ему это надо? Чтоб при жизни они увидели рай? И стремились к нему?

И они стремились. Рисовали рай (получался!), и по раю прыгали розовые твари, киви растекался плющом, дали сияли, а в центре стоял Божевич, как святой Петр, — улыбался…

Но внезапно пришла весть: умер Божевич.

Умер? Божевич?! Как же так?! Милый, милый Божевич!.. И они никогда не увидят его?!

Конечно, увидят.

Потому что теперь они точно знали, как выглядит рай и что их ждет за примерное поведение, и крепко верили, что Там, у врат, встретит их Божевич — улыбнется входящим и ласково скажет:

— Просим до простору!

 ЧУЖАЯ БЕДА

Одна женщина из дальнего селения ехала в Москву искать солдата, и никто в купе толком не мог ни спать, ни есть, потому что все три дня пути эта женщина не спала и не ела, а только плакала и плакала, вот такое неудобство.

А дело было вот в чем.

Пропавший без вести солдат, ее зять, вдруг прислал письмо, где сообщил, что жив, но покалечен в войну, потерял ноги, что лежит в госпитале и не знает, как жить дальше. Письмо было зачитано до дыр, облито слезами, но при этом конверт с обратным адресом куда-то сгинул, такая беда. И пока они искали всем миром этот конверт — вскрывали полы, исследовали все щели! — пришло другое письмо, где солдат горько сетовал, не получив ответа, и мучился сомнениями: а нужен ли он им теперь, безногий калека, и судя по всему не нужен, а коли так, то прощайте, мол, никого не виню, значит, такова судьба, не поминайте лихом.

И тут сердце разорвалось у женщины, там же, на месте, — сердце склеили, а у дочери начались преждевременные роды, но, слава богу, все обошлось, и дочь родила сына, вылитого отца, и вот тут…

И вот тут какая-то неточность, расплыв, расфокус, провал в памяти у попутчиков, намучившихся три дня подряд слушать одно и то же, в связи с чем и не вспомнить теперь и не  сказать толком: а что случилось-то со вторым конвертом?!. То ли адреса солдат не написал — по ненадобности уже, мол, то ли они его опять потеряли, что уже чересчур, невероятно, перебор, ерунда какая-то! — тем  не менее ясно было одно: адреса не было, и, пообещав дочери: «Без Коли не вернусь!» — женщина ехала в Москву искать солдата, как письмо Ваньки Жукова — дедушку.

Вот такая история.

И все в купе, конечно, утешали женщину, дружно кляня эту чертовщину с конвертами, вылившуюся в такую катастрофу, людское горе, рок… но, а есть-то надо?

А женщина все плакала и плакала, отказываясь есть и пить, а дома оставалась плакать ее дочь, солдатская жена, у которой от этих слез пропало молоко, и плакал ее мальчик, солдатский сын, чуя в доме беду, а где-то одиноко плакал безногий солдат Коля, не получивший ответа, и все эти реки слез желали слиться в один океан любви — и эта живая боль, раскрытая, как рана, мучила людей в купе, и было тяжело.

И каждый стал вспоминать свою историю — по поводу и без, мало-помалу отгораживаясь своей печалью от беды женщины, — таковы защитные силы человеческого организма, ничего не поделаешь. «Проклятая война!» — говорили попутчики, то есть и войне досталось, и стране, и все дальше и дальше уходили в своих рассуждениях умные люди от беды женщины (не догонишь! не догонишь!), и женщине с ее тяжелой ношей было за ними, конечно, не поспеть…

Но, уже подъезжая к Москве, женщина вдруг собралась, вытерла насухо слезы, завязала потуже платочек, села  и приготовилась брать Москву.

И тут в купе кого-то осенило:

— А где же вы будете его искать?!. Какой госпиталь, род войск — вы знаете?

— Да откуда ж я знаю!.. — вздохнула женщина.

— А вы в Москве-то раньше бывали?

Женщина отрицательно покачала головой.

Купе уставилось на селянку, ее беда вдруг предстала перед всеми во всем своем  поганом величии, она обожгла сердца — и защитные силы организма вдруг разом всем отказали.

— Но вы хоть представляете себе эту Москву?! — с ужасом спросил кто-то («Ну вот зачем я об этом спросил?!»). — Москва-то большая!.. Как же вы будете его искать?!.

И вот тут прозвучала эта ее удивительная фраза:

— Ничего-о!.. я до Рейгана дойду, а Колю найду!..

«Какого Рейгана?! — тихо изумилось купе. — При чем здесь Рейган?! Нет, нет, Рейган совсем в другой стороне!..»

— Удачи вам! — искренне сказали попутчики, прощаясь с женщиной, и…

И почему-то почувствовали, что сказали подлость.

— Спасибо, — кивнула женщина и, подхватив узлы, быстро, скоро зашагала по перрону.

А попутчики, потоптавшись на месте, отправились по своим делам… а что они могли еще сделать?! Нет, ну в самом деле, если рассуждать здраво, чем они могли ей помочь? Бежать и искать Колю?! А где?! И как? Нет, нет, они ничего не могли сделать — только пожелать удачи в бездне.

 …А время спустя, оставив сына, в Москву двинется дочь — вы безногого солдата не видали?.. А мать, которая ищет этого солдата?..

А потом подрастет сын, сядет в поезд и тоже поедет в Москву — с теми же вопросами к людям...

…И где они теперь, три вины, три любови, три печали, три Ваньки Жукова, нашли ли они солдата и друг друга — в этой огромной, чужой и равнодушной Москве? Или канули в ней, как канули другие люди, другие судьбы, другие слезы — о, сколько их упало в эту бездну!..

— Удачи вам! — сказали тогда попутчики женщине, унося ноги и еще не зная, что все! — что все они прокляты. Что отныне, пожизненно, во всех безногих калеках им будет видеться бедный Коля, а во всех бездомных — солдатская жена, мать и солдатский сын... И что все они теперь в одной цепи — в одной...

Но пока она длится и множится, земля, быть может, еще продержится?.. еще немного продержится...