НАталия Толстая

МОЯ МИЛИЦИЯ

Врачи и инженеры «толстых» литературных журналов не читают. В руки не берут. Можете о них писать всю правду: безопасно, проверено на себе.

В группу риска входят преподаватели вузов, школьные учителя, а также музейные работники: читают отечественную прозу, собаки. Сами не прочтут, так им коллеги подсунут. Не про вас ли тут, Александр Абрамович, написано?

С одной дамой мы оказались вместе в турпоездке в Болгарию. Сорок пять лет, архитектор, увлекается альтернативным лечением: талая вода и сырая овсянка на завтрак, перед ужином полоскать полость рта подсолнечным маслом (через полчаса выплюнуть, не глотая). Десять дней мы прожили в одном номере. Архитекторша с упреком наблюдала, как я читала в постели (потеря зрения) и среди ночи пила крепкий чай с вареньем (кариес и перевозбуждение). Она прятала от меня пульт телевизора.

— Как вы, интеллигентная женщина, можете смотреть этот идиотизм?

— А я пишу научную работу про региональные телепередачи: структура, социальная направленность, гендерные особенности.

Дама поджимала губы и уходила на берег моря. Я взяла и написала маленький рассказ, где было пять строк об увлечениях моей соседки. Имя, профессия, страна пребывания — все было другое. Позволила себе пошутить на тему: каково жить в одной комнате с человеком, на знамени которого написано: «Уринотерапия».

Прошел год. Я сидела на скамейке и ждала автобус. Задумалась. Вдруг слышу:

— А, великий писатель земли русской! И откуда у вас столько злобы?

Я подняла глаза. Передо мной стояла бывшая соседка по турпоездке.        

Хоть такой, да отклик, подумала я. Включаем архитекторов в группу риска.

А вот про милиционеров писать художественную прозу можно. Не прочтут никогда. Одного милиционера я помню с детства. Он приходил к нам с женой Нюрой, няниной племянницей.

— Няня, кем работает дядя Боря?

— Речная милиция.

Плотный белобрысый дядя Боря родился в деревне. Семилетка — колхоз — пять лет на Северном флоте — ленинградская милиция. Шутки дяди Бори были однообразны:

— Много двоек нахватала?

— Выходи за меня — я с Нюрой разведусь. Зачем мне старуха?

Нюра, почтовый работник, улыбалась (шутки понимаем), но потом привычная тень набегала на ее лицо. Няня объясняла: плохо живут. Детей нет. А у Бори возраст такой, бес в ребро.

— А почему детей нет?

— Почему, почему… Нюра на фронте была, там ребенка нагуляла. Мертвого мальчика родила. Врачи сказали, что больше родить не сможет… Бросит он ее.

Я любила поговорить с речной милицией о жизни.

— Дядя Боря, когда было лучше, раньше или теперь?

— Конечно раньше, при Сталине.

— Чем лучше-то?

— Чем? Войну выиграл, вон у Нюры спроси, она до Берлина дошла. Второе — граница на замке была, диверсантов к нам забрасывали, а их ловили поголовно и уничтожали. А теперь? Смотреть тошно. И еще: все, что в СССР производили, все Сталин народу давал, а не кормил Кубу с Вьетнамом. Нахлебники черножопые, прости господи. Каждый год цены снижал. Что, не так говорю?

— Боря, домой пора. Забыл — наша очередь квартиру убирать? Тебе завтра в утро?

— Знаешь ведь, что сутки дежурю.

— Ляжем спать пораньше.

— Без твоих советов обойдусь.

Нюра вставала, целовала няню, и они уходили. Я смотрела в окно, как они шли по мосту через Карповку в свою огромную коммуналку на Петропавлов­ской улице. Он впереди, она сзади. Я глядела и думала: вдруг и меня это ждет? Глупый муж, но зачем-то надо жить вместе, вместе ходить в гости и возвращаться в опостылевший дом. 

А ведь любили друг друга, строили планы. И по мосту через Карповку шли, взявшись за руки.

Когда Борис по возрасту ушел из милиции, он устроился сторожем в Ботанический сад. В ту хрущевскую пору сено колхозникам не давали и коровы начали дохнуть. Крестьянский сын Борис Иванович накашивал в Ботаническом саду три машины травы, друзья-милиционеры помогали с транспортом — и с Аптекарского острова в захудалую псковскую деревню мчались грузовики с сеном. Для одноногого старика, Бориного отца, и его коровы Зорьки. Такое хозяйствование не возмущало бывшего речного милиционера: советскую власть не трожь.

Вторая встреча с милицией была уже в наше, пореформенное время.
У моего сына украли бумажник с водительскими правами. Ехать в долгожданную командировку без прав было нельзя. Предстояло писать заявление в милицию, заново сдавать экзамены по теории и практике вождения, ждать, то-се. А времени до отъезда оставалось три дня.

— Мама, помоги!

Я сидела в парикмахерской с отрешенным лицом.

— Чем-то расстроены?

— Да, Аллочка, очень расстроена. Нет ли у вас блата в ГАИ?

Аллочка, подстригая челку, спокойно ответила:

— Конечно, есть. У меня полгорода стрижется.

— Да? Мне срочно.

Я рассказала, в чем дело, и добавила:

— Я их, сами понимаете, отблагодарю.

— Понимаем. Минуточку.

Аллочка вышла и вскоре вернулась.

— Ну вот, сейчас я вас феном посушу, и отправляйтесь в ГАИ, к Надежде Ивановне. Четвертый этаж, комната четыреста десять.

Поймав машину, я помчалась на Петроградскую сторону. С бьющимся сердцем поднялась на четвертый этаж. На площадках стояли милиционеры, толстые, худые, одни вполне добродушные, другие — разбойники с большой дороги.

Надежда Ивановна была молодая симпатичная женщина в милицейской форме — ее звания я от волнения не разглядела.

— Ну, мамаша, что у вас?

Я поведала свою печальную повесть.

— Ай-я-яй. Сынуля права теряет, а мама хлопочи.

Надежда Ивановна нажала кнопку:

— Зайди, Танюша.

В комнату, покачивая бедрами, вошла накрашенная блондинка в короткой милицейской юбке. Сразу видно, что клейма негде ставить.

— Татьяна, надо мальчику завтра экзамен пройти. Кто там у тебя есть? Может, Владик?

— Владик уволился.

— А Эдик?

— Эдика перевели, экзаменов больше не принимает.

— Кто ж остался? Ну-ка подумай.        

— Разве что Стас… Завтра его смена. Ладно, я с ним поговорю.

Надежда Ивановна улыбнулась: полдела сделано.

— Скажите сыну, чтобы завтра в восемь утра, как штык, был в комнате двенадцать, на первом этаже. Там будет майор Жутякин, здоровый такой. Надо будет из четырех вариантов выбрать правильный ответ. Ваш сын — как его? Андрей? — помнит правила движения?

— Не уверена.

— Если не уверены, то пусть не трогает компьютер, пока не посмотрит на Жутякина. Он подскажет.

Надежда Ивановна встала, показывая, что дело сделано. Умирая от страха, я положила на стол конверт. Двести долларов. Надежда Ивановна спокойно, с достоинством переложила конверт в сумочку и начала перебирать бумаги на столе. Мое грехопадение произошло так просто, так естественно. Земля не разверзлась, и не грянул гром.

Выйдя в коридор, я прочла табличку на двери Надежды Ивановны. «Зам. начальника отдела собственной безопасности».

В восемь утра, натощак, как будто он шел сдавать кровь на анализ, Андрей вошел в комнату, где принимали экзамен. Вдоль стены стояли четыре компьютера. Сыну указали на крайний, у окна. Подошел майор Жутякин и стал рядом. Андрей тупо смотрел на дисплей с вопросами. Правильного ответа он не знал.

Жутякин кашлянул в кулак. Андрей поднял глаза и увидел, что три пальца левой руки майора были засунуты за борт мундира, а два лежали поверх. Андрей нажал на вторую кнопку. Майор кивнул. Потом он загибал то один палец, то четыре, то опять два. Через десять минут экзамен по теории был успешно сдан.

— Иди сдавай вождение капитану Бедолаге.

Во дворе стоял видавший виды «москвич». Дверца была открыта. На перед­нем сиденье, выставив ноги на асфальт, сидел хмурый капитан с сигаретой в зубах.

— Я от майора Жутякина. Вождение сдать.

— Садись.

Андрей поправил зеркало заднего вида и пристегнул ремень, помня, что так учили в автошколе.

— Не трогай зеркало и оставь ремень в покое, — Бедолага умолк и закурил по новой.

В салон «москвича» залетела оса, но Андрей решил не делать лишних движений: пусть себе летает. Капитан наконец докурил, щелчком послал окурок в клумбу и, не глядя на Андрея, сказал равнодушно:

— Экзамен сдан. Греби отсюда.

Через два дня новые водительские права лежали у сына в кармане.

Иногда мне снится страшный сон. Русская милиция стала неподкупной. Все — в порядке очереди, без блата, по закону. Потерял паспорт — жди месяц. Потерял права — жди два. И жизнь остановится. Не приведи Господь.

Третья встреча с милицией случилась на днях. В нашем доме все квартиры взяты под охрану. Даже бабушки, живущие на пенсию, и те охрану завели, чтобы уезжать на лето и не беспокоиться, что всё вынесут. Хотя поговаривают, что милиционеры-то и выносят: у них же дубликаты всех ключей имеются.

На работе рассказывали ужасы. Хозяин квартиры добавил в бутылку французского коньяка немного ядовитого растворителя «крот», поставил бутылку в холодильник и уехал в отпуск. Пусть грабитель попробует коньячка. Гражданин вернулся из отпуска. В кухне на полу лежал мертвый милиционер. Хозяин, трясясь от страха, вылил остатки коньяка в уборную, но это его не спасло. Посадили.

Второй случай более благополучный. Открывает хозяйка дверь своей квартиры, а там, на ее постели, храпит человек в форме, даже сапоги не снял. Тоже выпил, закусил из хозяйских запасов, его и разморило. Хорошо еще, что он был один, не привел девицу с улицы.

Я ехала в автобусе, вернее, застряла в пробке. Зазвонил мобильник.

— Вы имеете отношение к квартире сорок четыре?

— Да, я там живу. Что случилось?

— У вас сработала сигнализация, у квартиры выставлен пост милиции. Снимать пост или нет?

— Ой, девушка дорогая, я тут стою в пробке. Буду через полчаса. Не снимайте, пожалуйста, пост!

Домой я попала через два часа. Все это время на площадке стоял парень с автоматом, маялся. Ну, думаю, сейчас обматерит. Мы вместе вошли в квартиру. Все тихо, следов грабителей не видно. Милиционер, указав автоматом на открытое окно, спросил:

— А окно почему не закрыли? По инструкции должно быть закрыто. Ветер подул, занавеска шевельнулась, вот сигнализация и сработала.

— Каюсь, виновата. Господин милиционер, я больше не буду.

Парень позвонил на пульт охраны, подмигнул мне, и я услышала:

— Говорю из квартиры сорок четыре. Все в порядке, окна были закрыты, нарушений нет. Отбой.

Не обругал, не оштрафовал… А ведь два битых часа топтался под моей дверью.

— Минуточку, молодой человек... — Я отвернулась, чтобы достать деньги, но парня и след простыл. Только хлопнула внизу входная дверь.

Милиционер с автоматом Калашникова, убегающий от денег, — я часто тебя вспоминаю, но больше ко мне не приходи. Окна я закрываю аккуратно. А на милиционеров лучше смотреть в телевизоре.