АЛЕКСАНДР КУШНЕР

*  *  *

Тому, чья жизнь пришлась

На два тысячелетья,

Кивают, золотясь,

Созвездья и соцветья.

Он Августу под стать

В плаще его багровом

И он свой век назвать

Не вправе мотыльковым.

Одной ногою в том,

Другой ногою в этом,

Он звездами ведом

И нравится планетам.

И как бы жизнь его

При этом ни сложилась,

Он ей, как божество,

Оказывает милость.

Немного коньяка

Плеснув на дно бокала,

Он пьет за все века,

Присев к столу устало.

И бледный, как дымок,

Сумев к стеклу прибиться,

Взирает мотылек

С восторгом на счастливца.

*  *  *

Я свет на веранде зажгу,

И виден я издали буду,

Как ворон на голом суку,

Как в море маяк — отовсюду.

Тогда и узнаю, тогда

Постигну по полной программе,

Что чувствует ночью звезда,

Когда разгорится над нами.

Чуть-чуть жутковато в таком

Себя ощутить положенье.

Сказал, что звездой, маяком,

А втайне боюсь, что мишенью.

Вот ночь запустила уже

В меня золотым насекомым,

И я восхищаюсь в душе

Обличьем его незнакомым.

А птицы из леса глядят,

А с дальней дороги — прохожий,

А сердцем еще один взгляд

Я чувствую; разумом тоже.

БАРЕЛЬЕФ

Эти воины с лицами злыми…

Обойди стороной барельеф.

Есть опасность быть схваченным ими,

Увернуться от них не успев.

В лучшем случае, вдруг поменяться

Кто-то местом захочет с тобой —

И придется тебе притворяться

Столь же грозным, поставленным в строй.

Вот когда ты узнаешь, легко ли

Быть звеном в этой медной цепи,

Обрамляющей ратное поле.

Ты же любишь Элладу? Терпи.

Ты наказан судьбой для примера:

Не записывай даты в тетрадь.

Надо было пореже Гомера,

Мандельштама поменьше читать.

А беглец, обманув ротозея,

Сослуживцам своим подмигнув,

Посетителем станет музея

И присядет на маленький пуф.

ВСТРЕЧА

Для встречи им в фойе театра

Минут пятнадцать отвела

Судьба. Как будто к карте карта

В игре азартной подошла

И жизнь обоим подыграла.

Так в черном небе две звезды

Друг другу рады — о, Ла Скала,

Каких свела провидцев ты!

Каких всемирных двух героев,

Земной печали знатоков,

На четверть часа их пристроив

Среди банкеток и цветов!

О чем успели, о Россини

Поговорить и о любви,

Наполеоне и России,

Сверяя знания свои?

За их спиною при желанье

Могли б мы скалы разглядеть

Иль шхуны вольной очертанья,

Иль расчехленных пушек медь,

А может быть, в гостиной — свечи,

На женской шее — медальон?

Стендаль сказал, что этой встречей

Он был, как солнцем, ослеплен.

И Байрон был взволнован тоже

Своей беседой краткой с ним.

Зачем же лезем вон из кожи,

Сойдясь, часами говорим,

Скажи, откуда столько пыла,

Уж не поддельного ль огня?

И трех минут вполне б хватило!

Все остальное — болтовня.

*  *  *

О бегстве в Египет ни слова

Ни Марк не сказал, ни Лука.

И речь Иоанна сурова,

От красочных сцен далека.

Когда б не Матфей, со страницы

Евангельской этот сюжет

Не взяли бы ни живописцы

На радость очам, ни поэт.

На ослика не насмотреться,

На дальней дороги наклон…

И про избиенье младенцев

Не знали бы, если б не он.

Про страшную эту затею,

Бессмысленный Иродов грех

И ужас… Спасибо Матфею,

Его я люблю больше всех.

*  *  *

Федор Абрамов, прозаик такой

Был, да и будет, куда ему деться?

У деревенской и у городской

Прозы в те годы и ум был и сердце,

Федор Абрамов, с которым знаком

Шапочно был я, уж очень колючий

И своенравный, сказал мне, зрачком

Острым сверкая, что он — подкаблучник.

— Не удивляйтесь, — добавил, — и все

Мы подкаблучники, если мужчина

Стоит чего-то, он женской грозе

Лучше уступит, и только дубина,

Только паршивец своей головы

Не преклонит и поступит как хочет. —

И посмотрел на меня: Вот и вы

Тоже уступчивы. Или не очень?

*  *  *

Мы за музыкой в очередь встали.

Пусть любуется нами Верлен.

Нас волнует игра на рояле,

Робких мнений взаимообмен.

Только, чур, эту радость не путать

С революцией или войной

И всем тем, что способно окутать

Эту жизнь непроглядною тьмой.

Музыканта рука жестоковата,

Я в антракте ее пожимал.

Мы как будто на сестрах женаты —

Он прекрасно меня понимал.

Не бесчинствуйте, музы, не плачьте!

Много мужества надо и сил,

И себя я привязывал к мачте,

И писал, и с ума не сходил.

*  *  *

Не подходите ко мне…

В. Ходасевич

Я это я, хотя поэт

Недаром диким это слово

Назвал. А книга — тот предмет,

В котором он молчит сурово

И послабления себе

Не хочет делать, куст сирени

Стрижет и чувствует в толпе

Себя чужим, подобно тени.

Перемещается в стихи

Жизнь постепенно, только прядка

На лбу, да жалкие грехи,

Да желчность в качестве остатка

При нем остались, да пенсне,

Нет, и пенсне в стихи попало.

Не подходи и ты ко мне:

И от меня осталось мало.

*  *  *

Был Джотто у меня на полке, да пропал.

Понадобился мне вчера — и нет альбома.

А помнится, в окно там ангел пролетал,

Просовывался — и оказывался дома.

Как делал это он — еще раз посмотреть!

Ведь узкое окно, а он такой крылатый,

Что, кажется, пролезть не больше чем на треть

Он мог бы, иль проем был скользкий и покатый?

Я в спешке перебрал на полках горы книг,

Я слишком пылко вел себя и неуклюже.

Наверное, будь я Святою Анной — вмиг

И ангела б узрел, и книгу обнаружил.