ПЕЧАТНЫЙ ДВОР

Леонид Юзефович. Путь посла. Русский посольский обычай. Обиход. Этикет. Церемониал. Конец XV — первая половина XVII в. — СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2007.

Издательству пришлось аттестовать эту книгу как научно-популярную. Другого выхода, пожалуй, не было: если сказать правду, — что наука тут самая что ни на есть серьезная, а слог все-таки изящный, — вряд ли кто поверит. Между тем предмет разъяснен до последней тонкости. В XVI каком-нибудь столетии за такое печатное пособие любой европейский государь не пожалел бы золотых монет, да еще и произвел бы Леонида Юзефовича в министры.

Тут есть все, что надо знать дипломату, отправленному в прошлое, и притом на Восток — в Москву, в Крым, в Константинополь. По бесчисленным и впервые исследованным источникам составлена наиподробнейшая инструкция: как одеться, как поклониться, что в каких обстоятельствах сказать обязательно, а чего ни в каком случае не говорить и чему ни за что не удивляться.

Бездна сведений, но ничего лишнего; и все передано с необычайной вразумительностью. Происхождение той или иной формулы поведения прослежено по возможности до корней.

В результате перед глазами читателя вырастает реальность, состоящая сплошь из условностей, но совершенно прозрачная; в ней цвет наполнен смыслом.

«Для Грозного, любившего театральные эффекты в политике и в бы­ту, одежда имела особое значение.
И. Масса пишет, что, когда царь надевал красное платье, он проливал кровь подданных, когда черное, то людей убивали без пролития крови — топили и вешали; когда белое, всюду веселились, „но не так, как подобает честным христианам…“».

Подробностей тут — прежде не известных — целая Грановитая, целая Оружейная палата. Посуда, украшения, доспехи, рухлядь — что угодно для души; ликуй, специалист, млей, любитель. «В Европу обычно посылались меха, но ни в коем случае не сшитые из них шубы. В отношениях равного с равным дарить одежду не полагалось. В иерархии «мягкой рухляди», или «пушной казны», беличьи шкурки находились в самом низу и возились коробами, выше стояли куницы, еще выше — горностаи. Вершину пирамиды занимали чернобурые лисицы и соболя (волчьи, лисьи, бобровые и лосиные шкуры были скорее исключением, чем правилом). Главенствовал соболь, имевший, видимо, кроме рыночной, еще и символическую ценность…»

В общем, книжка восхитительная. С неожиданным и чудесным заключением: про то, что ведь и каждый человек на разных этапах бытия исполняет посольскую должность и пользуется приемами посольского ремесла. «Рождаясь на свет или пересекая границу, он вступает в иной мир, где ему предстоит понять правила чужой игры, принять их и решить свою задачу, которая при таких условиях решена быть не может, но устанавливать собственные правила ему запрещено…» И что каждому человеку предстоит «в конце пути убедиться, что автор и адресат доверенного ему послания — одно лицо…»

Марк Солонин. 23 июня: «день М». — М.: Яуза, Эксмо, 2007.

Когда-нибудь о нем самом напишут книгу. Все-таки это невероятно поучительное зрелище. Более полу­века тысячи и тысячи специальных людей в специальных же институтах, академиях, управлениях, издательствах производили и воспроизводили специальное военное вранье. И оно казалось таким прочным. Документы — какие уничтожены, какие подделаны, какие засекречены, а главное — мозги обработаны так, чтобы пошевелить ими было невозможно. В мавзолее, по­строенном из циклопических глыб вранья, ВОВ лежала мертвее Ленина.

Вдруг вошел — как его только пустили? как прозевали? — человек без погон, зашуршал бумажками. Всякими там накладными, докладными. Разными отчетами, сводками, директивами. Канцелярию, короче, разворошил, бухгалтерию. Калькулятором защелкал. Включил самый обыкновенный, евклидов, так сказать, здравый смысл.

И румяный труп стал таять в воздухе, оказавшись наведенной галлюцинацией. И стало очевидно: с нашей страной во время войны случилось что-то такое, что необходимо понять. Хотя бы для того, чтобы хоть когда-нибудь, если получится, забыть.

Конечно, Марк Солонин — не единственный деятель этого умственного переворота. Но его ненавидят особенно сильно. Потому что пишет ярко, с интонациями живого человека, и при этом до занудства неопровержим: под каждой (буквально) строчкой — факт, и указано, чем удостоверен.

Его ненавидят — и очень сильно достают и, похоже, бранью и клеветой довели до ярости. Он отвечает — разумеется, не теряя достоинства и стиля.

Данная книжка благодаря этому начинается даже смешно. Некто М. А. Гареев — президент Академии военных наук, академик Российской академии естественных наук, член-коррес­пондент Академии наук РФ, доктор военных наук, доктор историче­ских наук, профессор, бывший заместитель начальника Генерального штаба Советской армии по научной работе, — такое, значит, крупное светило обронило в печати замечание, что писателям вроде Солонина «бесполезно заниматься историей». Ох, лучше бы оно этого замечания не роняло.

Наш бесполезный автор немедленно (впрочем, предварительно познакомив нас с отдельными эпизодами из боевой биографии генерала армии: начштаба Главного военного советника при командовании египетской армии в 1970—1974 гг., главный военный советник при правительстве Наджибуллы в Афганистане в 1989 г.) усаживается за «самые свежие («постперестроечные»)» его труды. Видимо — чтобы овладеть методом научного патриотизма. Но вместо этого приходит в изумление.

Не могу удержаться — выпишу кусочек. Собственно говоря, кусок: мы же знаем, Солонин человек обстоятельный. И если уж попалась ему «совершенно феерическая фраза о том, что в общий перечень «уничтоженной военной техники вермахта» вошло и «70 тыс. самолетов», и даже «2, 5 тыс. боевых кораблей, транспортов и вспомогательных судов», — то так просто он ее не оставит. Насчет самолетов, так и быть, ограничится уточнением: «эта цифра завышена как минимум в пять раз». Но с кораблями разберется по полной.

«Даже барон Мюнхгаузен, пролетая на пушечном ядре над Черным и Балтийским морями, не смог бы обнаружить там такое количество боевых кораблей Германии. Причина этому предельно проста: в Черном море крупных кораблей не было вовсе. <…> На Балтике было что топить, да только вот топить было некому. Краснознаменный Балтфлот с первых же часов войны был «заперт» немецкими минными полями в Финском заливе, а после злосчастного «Таллиннского перехода» и потери всех баз, кроме блокированного с суши Ленинграда (Кронштадта), боевой путь КБФ был по большому счету завершен.

Что же касается реального количества уничтоженных советскими флотами боевых кораблей противника, то общая картина примерно такова. В 1957 г. был подготовлен секретный отчет о боевых действиях советских ВМС, в котором утверждалось, что за всю войну на всех морях было потоплено 17 немецких эсминцев и 6 кораблей большего класса (крейсеров, броненосцев береговой обороны). Правда, при более тщательном изучении этих цифр, каковое стало возможным лишь в постсоветские времена, выяснилось, что большая часть «уничтоженных боевых кораблей противника» или была накануне капитуляции Германии взорвана и затоплена самими экипажами, или же была потоплена авиацией союзников, а то и вовсе благополучно плавала до 50—60 гг.
В «сухом остатке» 7 реально потопленных эсминцев — 1 крейсер и 1 финский броненосец береговой обороны».

Думаете, этого достаточно? Только не Марку Солонину. Это он только установил наличие вранья. Теперь должен объяснить, зачем оно понадобилось. А потом, само собой, показать, как сделано, из какого материала.

«Разумеется, такие мизерные результаты боевой деятельности огромных советских флотов (3 линкора,
7 крейсеров, 54 лидера и эсминца,
212 подводных лодок, 22 сторожевых корабля, 80 тральщиков, 287 торпедных катеров, 260 батарей береговой артиллерии по состоянию на 22 июня 1941 г.) советскую военно-историческую науку устроить не могли. Положение было исправлено традиционным для этой «науки» способом — при помощи союза «И». Метод этот одновременно и универсальный, и эффективный. «В ходе авиаударов по вражеским колоннам было уничтожено 736 танков, бронетранспортеров и конных повозок». На море же было потоплено великое множество «боевых кораблей, транспортов и вспомогательных судов». Если в последнюю категорию зачислить все прогулочные катера, рыбацкие шаланды и спасательные шлюпки, на которых сотни тысяч беженцев (2 млн., по утверждениям немецких историков) весной 1945 г. пытались покинуть окруженную Восточную Пруссию и Померанию, то можно было бы получить любой результат. Но академия товарища Гареева решила (или получила указание свыше) остановиться на «скромной» цифре в 2, 5 тысячи». Туше!

Надеюсь, вы не пожалели, что выписка вышла такая длинная. Тут ведь все: и склад ума, и характер — и стена, которую приходится пробивать головой.

Но эта голова хорошо устроена. И, например, предположение, защищаемое в данной книге, лично мне представляется в высшей степени правдоподобным. Поскольку придает смысловую связность рассмотренным здесь документам (как всегда, их множество, и некоторые совершенно поразительны).

Выдвинул эту гипотезу, по словам Солонина, киевский историк Кейстут Закорецкий (как бы в развитие некоторых догадок Виктора Суворова), наш автор только защищает ее, зато с блеском. Хотя при чем тут блеск: просто, проработав «несколько тысяч страниц «особых папок» протоколов заседаний сталинского Политбюро», он, видимо, в какой-то момент вполне уяснил для себя, что за страна была Советский Союз и что за существо был Сталин.

Пересказывать не стану. Эту книжку надо прочитать. Только намекну: помните, с чего началась война против Финляндии? Не помните? С обстрела позиций советских войск в Майниле. Так вот, открытая мобилизация в СССР должна была начаться (и началась, кстати) 23 июня 1941 года — в ответ на бомбовый удар по одному из советских городов (по всей вероятности, Гродно) 22 июня…

«Как в кино, но такого даже и в кино не бывает. Это же все равно что во время дуэли попасть пулей в пулю противника. Такого не может быть, потому что не может быть никогда…»

Однако похоже, что так и было. Судя по всему, что здесь открывается. А то ли откроется еще.

Марк Алданов. Портреты: В 2-х т. — М.: Захаров, 2007.

Удачно так подвернулись под руку эти тома. Под самый занавес. Наш маленький домашний спектакль опять кончается. Облетели, так сказать, цветы, догорели огни, глазам осталось пробежать по бумаге всего ничего, последнюю милю. И руке по клавиатуре — какую-нибудь косую сажень. Бьют печатные куранты, прожит худо-бедно еще один литературный год. Гений не явился, наслаждений, скажем прямо, не случилось, позволим же себе хоть удовольствие.

Такой двухтомник — лучший подарок на каникулы. Веселым треском трещит растопленная печь, а посе­щать на бурой кобылке пустые поля — увольте. Прикажите лучше шампанского,
и послушаем умного человека.

Не обращая внимания на его ужасное рубище — в пятнах опечаток, в клочьях. К трактату «Ульмская ночь» примечание скряги-издателя прямо бесстыдное: «Печатается здесь в извлечениях (три диалога из шести) и с некоторыми сокращениями самых высокоумных абзацев. — И. Захаров». Мало скареду, что мертвые гонорара не имут, — и на порт­рете сэкономил, и на примечаниях выгадал, и преди­словия лишил. А слово все-таки предоставил, и на том спасибо. Щедрые что-то не торопятся Алданова переиздавать.

Хотя успех, казалось бы, обеспечен. Сюжеты-то какие: «Графиня Ламотт и ожерелье королевы», «Мейерлинг и принц Рудольф», «Сараево и эрцгерцог Франц Фердинанд», «Французская карьера Дантеса». А вот поближе к нашим дням, из XX века: «Мата Хари», «Азеф», «Сталин», «Гитлер», «Король Фейсал и полковник Лоуренс». Любое из этих названий годится для толстенного романа — и как бы ни был скверно написан такой роман, публика не чаяла бы в нем души. И даже чем скверней, тем вкусней.

Но Алданов, на свою беду, писал отлично. Отчетливо и опрятно. Кратко, вот горе-то, писал. Исчерпывая свою тему на протяжении нескольких страничек. Прозрачной последовательностью фактов (из которых многие отыскал сам, и не только в книгах — в рукописях на разных языках). Рассказывая легко. Как если бы действительно сидел в гостиной у камина и зашел разговор о странностях судьбы — чего только не бывает в жизни. Какие только не встречаются характеры.

С улыбкой насмешливого сочувствия. Тоном внука Пиковой дамы. Отчасти во вкусе Анатоля Франса. Проза требует мыслей и мыслей, знаете ли. А также занятных цитат, звонких фраз исторических лиц, беспощадных афоризмов.

На самом-то деле проза, наверное, нуждается и в воображении, но стесняется требовать. То ли что-то еще ей нужно от автора: чтобы он ей, например, доверялся. Забывался бы, что ли.

Условий этого договора никто не знает точно. Алданов сочинял ведь и заправские романы — по-моему, довольно скучные. С другой стороны, его «Святая Елена, маленький остров» — прелесть и прелесть, чистая проза, хотя не выдумано ничего.

А тут пробегают по сцене один за другим безумцы, преследуя каждый свою призрачную цель, на самом же деле — только чтобы поскорей оказаться опять там, где их нет. Всем своим поведением слишком резко напоминая, что прошедшее время — псевдоним небытия. Что и так называемое настоящее — заведомая подделка.

Ну вот — метафоры размножаются, как амебы: делением; сейчас я дойду до того, что обзову Алданова приобретателем мертвых душ, владельцем и режиссером крепостного их театра, — это несправедливо. Он был, как известно, благородный человек, и он был мастер холодного слова. Ему мерещился в истории какой-то оскорбительный подвох, как Тютчеву — в природе: отсутствие загадки.

«„Всюду мрак и сон докучной… Жизни мышья беготня…“ Клемансо, вероятно, доставила бы удовлетворение эта пушкинская строчка (если бы ее страшную звуковую силу можно было бы передать французскими словами). Он сам как-то сказал, что политические деятели напоминают ему людей, которые, вцепившись в веревку блока, изо всех сил тащат вверх — мертвую муху. Такой взгляд не помешал ему посвятить политическому действию почти семьдесят лет жизни».

Короче говоря, советую прочитать; даже — купить; пускай Захаров торжествует.

Счастливого Нового года!

С. Гедройц