Елена  Елагина

Два рождественских стихотворения

А. Машевскому

1

Только то, мой друг, что не может сбыться

Никогда-никогда и нигде, тревожит

Нас, как ангела легкого стук копытца

В тусклом свете облака. День ли прожит,

Или век — неважно! Любую дату

Сочиним — все, друг мой, одно и то же.

Так скользи смелей по любви канату,

Видишь, проступает несбывшееся, как тату —

Отголоском темным на светлой коже…

2

Только тот, кто может разделить радость

И понять, что чувствуешь, только тот, пожалуй,

На губах на чьих та же тлеет сладость,

И от тех же ос засыхают жала,

Только тот и нужен в этой тьме, поскольку

Никакими ваттами не спасешься, кроме

Искры божьей, ответной, заветной, стойкой,

Засиявшей на вифлеемской соломе.

*  *  *

Жизнь вечная со смертью вечной

Сойдутся в точке бесконечной,

Сольются вдруг — восторг и страх!

Слова, как мотыльки, кружатся,

На лампу скользкую садятся

И осыпаются во прах.

Их искушенье одиноко,

Сродни им избранность пророка

И сушь пустынная сродни,

И океана мощь живая,                      

Но остановит их, зевая,

Тот, Кто листает наши дни.

И скомкает, и в угол бросит,

Хотя цветет и медоносит

На радость нам весь этот луг.

Жизнь вечная со смертью вечной

Бредут вселенной бесконечной —

Бессмертья тягостный недуг.

*  *  *

Либо череп, обтянутый кожей,

Либо рыхлое рыло свиньи —

Выбирай свою старость, пригожий,

Не по письмам мадам Совиньи,

А по атласам анатомички,

По готовым к прощанью гробам,

Вьются в небе беспечные птички,

Обеспечен приют муравьям.

Похоронный оркестрик, сбиваясь,

Прорыдает шопеновский марш.

Поползут червяки, извиваясь,

Заготавливать наново фарш.

Жизнь не вылечишь смертью, иное

Там несчастье и подвиг иной.

Ну, а здесь крепкий дух перегноя

И тире — как итог — за спиной.

Череп твой оглядит археолог,

Восстановит портрет по зубам,

Колос колок да век наш недолог,

Что курган, что погост — бьет там-там

Или ружья торжественным залпом

Провожают от этих полей…

На помин выпей горькую залпом

И за здравие тотчас налей!

Молитва

О чем просить? О том, чтоб дал или избавил?

Еще одним ослом прибудет в этот час —

Не выбрать ни за что! И нет здесь твердых правил,

И не решит никто, о чем просить, за нас.

О, Господи, Ты Сам умеешь все устроить,

И даже иногда к добру все, может быть,

И что, скажи, Тебя напрасно беспокоить,

Когда Ты знаешь Сам, о чем Тебя просить?

Тост

Я пью за военные астры…

                                                                 О. М.

Я пью за судьбу Иокасты,

За Гамлета вечный вопрос,

За крик попугая «Пиастры!»,

За то, чтоб Том Сойер не рос,

За все, что зовется культурой,

За книги и даже кино,

За живопись тонкой фактуры,

За терпкое это вино.

Я пью за колючие астры,

За свинства отпущенных дней,

За то, что одни педерасты

Поэты в отчизне моей,

За время, которому на фиг

Не нужен ни Бог, ни пиит,

За липкой иронии трафик,

Что в буковке каждой  жужжит,

Я пью за чудачества Бога

И за молодое хамье,

За то, что осталось немного

Глядеть, как скудеет жнивье,

За то, что ни Надин, ни Зинин —

Что, критик, недаром притих? —

Рождается, чист и невинен,

Бессмертно-мерцающий стих.

А все, что помимо, — до срока:

Прольется и в землю уйдет.

Стоят — как всегда — одиноко

И этот, и этот, и тот.

И славы пускай не стяжали,

И нету читателей, но,

Оставив покуда скрижали,

Один есть, что крутит кино,

Где в первом ряду сладкопевцы

И гимнослагатели дна,

Где соли довольно и перца,

Где сладко сжимается сердце,

Где чистая радость одна…

*  *  *

Конденсат языка, выпадающий на языке

Не прозрачной росой, а венозными фиброузлами,

Что ни слово — уродец, в дырявом врученный мешке

Повитухою-ведьмой со злыми косыми глазами.

Не гармония, нет, грамматический хаос и хтонь,

Первобытный пра-пра… — где там греки с подругой-цевницей?

Оттолкнув своевольно дарящую Божью ладонь,

Вавилонов разлад ли, разврат, возвращенный сторицей?

Иссякает язык в новом варварстве, прежняя мощь

На глазах угасает под натиском хищных вандалов.

И растет сквозь словарь меловой лишь бессмысленный хвощ,

И ревет динозавр, пробираясь меж гиблых анналов.

*  *  *

Бинокль — полевой или морской? —

К которому прильнешь с былой тоской,

Но углядеть давно уже не в силах

Ни свет в конце туннеля, ни туннель,

Ни выгнутую шаром параллель,

Ни ангела, того, что в вечных силах.

Мир покачнулся, черепахи спят,

Слоны меланхолично вдаль глядят,

Киты уплыли, унеся с собою

Земную ось. И призрачный ковчег

Дрейфует в вечности, рывками для свой бег

Под шум межпланетарного прибоя.

*  *  *

То слезы на глазах, то в горле острый ком,

То на ладони лист лодкообразный,

Засохший не к добру, а к осени, притом

Прибившийся мотивчик неотвязный.

Что это? Всюду жизнь? И счастье? И судьба?

И грозный древний рок, сулящий гибель складно?

По капельке, давай, выдавливай раба —

Все Божией рабой останешься. И ладно.

*  *  *

Не птица Гамаюн,

А птица-говорун

Среди балтийских дюн

И скандинавских рун

То клювом бьет песок,                     

То падали кусок

Отыщет и клюет —

Нектар ей это, мед.

А как заговорит

На разных языках,

То будто Вавилон

Свой отрясает прах,

Пророчествует всласть,

Ничем, вишь, не унять.

Да лишь одна напасть —

Ни слова не понять.

Угомонится вдруг,

И воду пьет из рук.