СТИХИ ИЗ ГРУЗИИ

Публикуем произведения некоторых «русскоязычных» (или отчасти «русскоязычных») участников Первого международного русско-грузинского поэтического фестиваля, так или иначе связанные с этим событием: поэта, популярного телеведущего и актера Тбилисского государственного академического русского драматического театра Нико Гомелаури; итальянского поэта, эссеиста, филолога-слависта и переводчика Аннелизы Аллевы (Рим); поэта, филолога, журналиста и переводчика Инны Кулишовой (Тбилиси); стихотворца и эссеиста Алексея Пурина (Санкт-Петербург); поэта, эссеиста и переводчика Бориса Херсонского (Одесса).

Нико Гомелаури

* * *

Аннелиза Аллева


У ПАМЯТНИКА ПУШКИНА

Мальчики бросаются в грузинский танец — в объятья

движений, как маленькие воины — дерзки, точёны;

девочки — подмигивающими невестами в платьях

и головных уборах: красных, золотых, черных.

Шуршат перед памятником бархатные костюмы.

Лица торжественны. Каждая роза всерьез: у

поэта день рождения. Солнце засвечивает их думы.

Поэт Фридон Халваши тоже подносит красную розу;

он кладет ее к постаменту памятника и рукой

приветствует бюст коллеги: ратуй

за нас и радуй нас, Солнце, — и тот сверкает пред тем, кто с такой

нежностью поклоняется, как бронзовый бокал в царстве статуй.

Сейчас жара нарушает узор украшений:

матери с необъятными сумками подходят к детям,

окружают их, словно хотят оградить от лишений,

и строгая учительница всех собирает. И каждый в толпе заметен.

Девочка снимает с себя тяжелый головной убор

с косами, запотевшая ракушка шпильками искрится.

Мальчик разматывает кушак на талии, щурится — солнце бьет в упор —

и подает матери, бережно в сумку кладущей, будто полмира в ней хранится.

Они удаляются группами: разные братья и сестры,

танцоры. С тенями смешиваются объятья движений.

Отец с костылем идет рядом с сыном: взгляд острый,

повадки мужественны. Сын в полном своем снаряжении.

И Пушкин остается один, слегка освежен ветерком

и новыми украшениями в невидимом настоящем костюме:

веером веток акаций, истуканами за его черной спиной. Вот фон

и покров ему в зеленеющем парке Батуми.

Перевод с итальянского Инны Кулишовой

Инна Кулишова


night watch

Ветер нынче такой в июле,

что не кажется сон совой.

Пролетаю над миром — Твой,

опираясь спиной на пули.

Нарастающий гул мостовой.

От колес разошлись круги

под глазами у ангелов спящих.

Город выгородит говорящих,

и влетит в него, не с Руки

ли, ночь-четки, ночь-черный ящик.

Вот чем улицы мощены!

Вот чем немощны эти лица.

Я хотела с дороги сбиться,

но кормиться с чужой мошны?

Букв лохмотья — моя крупица.

Ветер в руки пригнал журавлей,

перебитые серые перья,

словно дар, дал Свое недоверье.

Записать бы на слух, но сильней —

записаться зимой в деревья.

То дома, отвечает, то

люди смотрят сюда без веры.

Заручилась бы бегством до

того, как найдут браконьеры.

Филин сбит и храпит. Зато

АЛЕКСЕЙ ПУРИН

Писательский дом. Тбилиси

Здесь в полдень — полумрак, здесь в знойный час — прохлада

каприйских мертвых вилл. И в запустенье сада

пируют призраки тех, кто здесь прежде был:

того убил тиран, а этот сам убил

себя; и русский друг, брат мимолетной жизни,

не смеет рта раскрыть на вашей тайной тризне.

О, избранная кровь, ты — лучшее из вин,

и только от тебя хмелеет властелин-

ничтожество: теперь его лицо рябое

должно сиять везде как небо голубое,

все птицы лишь ему должны хваленья петь;

а тем, кому смешны такие песни, — смерть,

забвение навек. И город, лучший в мире,

спускающийся с гор, рождает зуд в вампире…

Котэ, Серго, Нико, Шота, Зураб, Звиад,

да минет нас — храни вас Муза — этот ад!

Бориc Херсонский

* * *

Этот город ставили прямо на склонах,

вырубая лес и застраивая площадки.

Красавицы молча сидели в проемах оконных,

расправляя черных одежд тяжелые складки.

Роняли мелкие, звонкие серебряные монетки,

монетки подпрыгивали, нищие их подбирали,

пробовали на зуб, оставляя по краю отметки,

складывали в мешочек, старились и умирали.

Молодая гора и та сгорбилась и ослепла,

а раньше взором долину охватывала до края.

Город часто горел, но камень под слоем пепла

выживал, возрождался и снова горел, не сгорая.

И поныне, бродя по улочкам кособоким,

чувствуешь: жар поднимается, как над кострищем.

И красавицы в черном молча глядят из окон,

улыбаются всадникам и бросают монетки нищим.