РОССИЯ И КАВКАЗ

Сергей Гандлевский

Попытка тоста

В пору моей молодости грузинская легенда была одним из наиболее любимых культурных преданий — и даже своеобразным культом в среде «творческой интеллигенции». Впрочем, артистизм, беззаботность и щедрость этой праздничной окраины суровой империи мифологизировались самыми разными слоями советского общества — от людей попроще, где бытовал анекдот о грузине, давшем гардеробщику на чай со словами «палто нэ нада», до образованного сословия, повально увлеченного грузинским кинематографом, винами, нравами.

Выходец из интеллигентской среды, я вполне разделял приподнятое отношение к Грузии и, едва оперившись, решился посмотреть на это диво собственными глазами. С закадычным другом Сашей Сопровским мы добрались — то «зайцем» на поездах, то на попутках — до Тбилиси, и ожидания нас не обманули. В восторгах, возлияниях и братании с каждым встречным и поперечным пролетел наш первый тбилисский день, а когда стало не по-российски стремительно смеркаться, мы с молодой беспардонностью, вполпьяна ввалились к абсолютно незнакомым людям, благо кто-то в Москве снабдил нас каким-то троюродным адресом. На свою беду, по этому адресу на Авлабаре жил средних лет художник Роберт К. — к нему мы и нагрянули. Двум заезжим нахалам был оказан самый сердечный прием, лишний раз доказавший нам, что грузинская легенда родилась не на пустом месте. Ночью после застолья мы вместе с хозяином вышли на балкон двухэтажного дома, и Роберт сказал, что дому триста лет и разве не приятно сознавать, что на этом балконе так же, как мы сейчас, некогда стояли его деды и прадеды. Мы с приятелем, обитатели хрущоб, контуженные, как и подавляющее большинство соотечественников, «квартирным вопросом», только переглянулись и вздохнули хором со смешанным чувством восхищения и зависти.

(Этим июнем, спустя тридцать лет, я чудом нашел тот дом. Он пустует. Соседи-старожилы сказали, что Роберт К. умер¹ , а домашних его разметало по свету. Да и друга моей молодости, Саши, уже много лет нет в живых. Всех их я мысленно помянул добром и пошел бродить дальше.)

Грузии я обязан своей, по-существу, первой полноценной отечественной публикацией. Причем о подобном везении, пока оно не случилось со мной, я только в книжках читал, и то с недоверием: уж больно сказочно-складно все эти книжные удачи выглядели. Но вот поди ж ты. Я не был знаком с Гией Маргвелавшвили, одним из редакторов «Литературной Грузии», не приносил и не посылал в этот журнал стихов; они попали туда без моего ведома через третьи руки, как я выяснил уже задним числом. Меня, понятное дело, приятно огорошила публикация, но не меньше тронуло то, как старорежимно-естественно, не по-советски — без нудной многолетней очереди, без принудительной правки, сдобренной редакторской демагогией, без обязательного мажорного стишка-«паровоза» — моя подборка увидела свет. От избытка чувств я тотчас отправился в Тбилиси благодарить Маргвелашвили.

 Потом я не раз наведывался в Тбилиси уже не наобум, а в качестве начинающего переводчика грузинской поэзии, которая очень чтилась — и по заслугам! — российскими ценителями литературы. Но как назло именно в то время, когда мне начала перепадать работа и я сделался относительно своим в издательстве «Мерани», СССР стал стремительно разрушаться вместе со всеми своими индустриями, включая переводческую. Несмотря на свою карьерную неудачу, я о распаде империи не жалею: этот союз обошелся нашим предкам убийственно дорого и был скреплен ложью и страхом — туда ему и дорога. Жалко — и очень — другого: что товарищи по несчастью, народы бывшей бесчеловечной державы, позволяют узколобым и непорядочным политикам провоцировать межнациональную склоку и намеренно выпускать на поверхность общественной жизни духовных люмпенов. Прежде всего я прозрачно намекаю на Россию и ее недавнюю отвратительную выходку с «избиением грузин». К вящей чести грузин скажу, что мне как гражданину России, ответственному, пусть и в пропорционально-мизерной доле, за действия российских властей, ни разу за все время недавней поездки ни полсловом не попомнили случившегося. Приветливость этой страны смыкается с великодушием.

Грузии трудно живется — это видно невооруженным глазом. Разумеется, жить своей страной, как и своим домом, с непривычки очень непросто — после стольких десятилетий вовлеченности в тесные, часто абсурдные хозяйственные связи. Не в последнюю очередь сказывается и то, что все мы, обитатели былой империи, прошли суровый противоестественный отбор и довольно сильно внутренне деградировали.

Выпьем же за то, чтобы все выправилось — и как можно скорее. В таком природном раю хочешь не хочешь, а становишься оптимистом и запросто берешься развести чужую беду руками, согласно русской поговорке — или ее руставелиевскому эквиваленту: «Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны».

Нынешний вид Тбилиси душемутителен и завораживает туриста с эстетической жилкой: упадок, поэтическое увядание, короче — элегия. Вероятно, сходные переживания имел в виду Пушкин, когда признавался в любви к осени и сравнивал ее с «чахоточной девой». Старый город похож на прекрасное, с яркой желто-красной кроной осеннее дерево. Глаз не оторвать как красиво, но один-другой решительный порыв ветра — и вся эта горькая красота улетучится. Смотреть на это вчуже — эстетическое удовольствие, но жить в живописных руинах наверняка не подарок. Если бы и «живопись» сберечь и быт цивилизовать! Может быть, знаменитый грузинский вкус и артистизм сумеют примирить красоту и пользу…

Артистизм, щедрость, великодушие… — сколько добродетелей на одну маленькую страну и маленький народ; с трудом верится. Но, тем не менее, всякий раз, покидая Грузию, с восхищенным недоумением отмечаешь, что эта сладкая небыль существует, чему ты только что был свидетелем.

Вот я и завершу свою дилетантскую здравицу словами большого поэта и большого поклонника Грузии — Бориса Пастернака. Пусть сказаны они по другому поводу, но хорошо ложатся и на мой нынешний «мотив»: «Если даже вы в это выгрались, / Ваша правда, так надо играть»!