Елена Ушакова

* * *

Есть слова…

Анненский

Есть слова — их звучанье претит,

Почему — иногда непонятно.

Слово будничное «аппетит»

Отчего-то стихам неприятно.

Или слово «беседа» — что в нем

Нехорошего? Необъяснимо,

Почему поверчу — и потом

Прохожу неприязненно мимо.

Домоседка — не кажется вам? —

Так сидит и скучает, лениво

Блюдце с чаем подносит к губам,

Разглагольствуя неторопливо.

Если вдруг — представляется мне —

Встретишь тусклое слово «общенье»,

То окажешься, словно во сне,

В коридоре пустом учрежденья,

А напыщенное «интеллект»

Так с соседним каким-нибудь слиться

Может словом, что новый аспект

Смысла приобретает страница.

Как цветы — их дыханье — что цвет,

И как люди — греховны и смертны,

Безразличных меж смертными нет —

Предприимчивы или инертны,

И стесненные в жизни, в быту

Коннотациями не богаты, —

Лишь в стихе, в динамичном ряду

Распахнуться доверчиво рады.

* * *

Знаю, мой дорогой, почему ты отвечаешь: «ель» —

на вопрос любопытный детской анкеты —

«ваше любимое дерево?» — знаю, и даже метель

из белых цветков черемухи ветреным началом лета

не собьет тебя с толку, и даже павловский дуб,

его желуди, пролежавшие в столе лет двадцать, —

любишь его, конечно, смеешься, не разжимая губ,

эти круглые столбики памяти еще пригодятся.

Но ель… ель прекрасна хотя бы еще потому,

что колючая, сумрачная, с широкими рукавами…

Кто сказал: «Я — чахлая ель, я печальная ель…» — и тьму,

царившую при нем в поэзии, развёл своими руками?

Кто писал, никем не замеченный, задыхался и торопил приход

нового, еще не родившегося, кто оттенки

внес бы, не только цвет, в тенистые стихи…  ну, вот —

и с Блоком теперь соседствует на книжной полке у стенки?

* * *

Как будто я узлы — узлы и петли

Всю ночь распутывать должна,

Как будто кто-то —

                                    деятельно-въедлив —

Мешает и лишает сна.

И строчка стихотворная, терзая,

Репейником щекочет слух:

«Не поддается петелька тугая,

Все время валится из рук».

Как будто волоком мое сознанье

Насильно тащат в этот Рим —

В постылый лабиринт воспоминанья;

Одно сменяется другим.

Приятель мой с затейливою шуткой

Всегда бывал накоротке, —

«Ужасна жизнь!» — вчера сказал,

                                                            и жутко

Дрожала жилка на виске.

Кому печаль поведаем, надсаду,

Непонимание причин?

Какому высшему «нададресату»,

Как это называл Бахтин?

Но иногда в собранье многолюдном,

Кого-то выделив в толпе,

С улыбкою, в согласье обоюдном

Вдвоем посетуем судьбе,

Как эти звезды, — занавес отдерну,

И вижу — что-то говорят

Прерывисто и сбивчиво, покорно

Потупив ниц блестящий взгляд.

* * *

А сон у Тютчева, как высмотрел, заметил

Литературовед, — пророческий, глубокий,

Ужасный, суетный, таинственно он светел,

Чудесно не похож на пошло-однобокий

Реальный этот мир; волшебный он, всезрящий,

Железный, поздний и пророчески-неясный,

О чем-то важном нам невнятно говорящий,

И утомительный, он все равно прекрасный.

И заколдованный — младенчески-беспечный,

Редеющий к утру, прелестный, райский, чуткий,

Златой, конечно же, и тихий, долговечный,

Во сне мы как в раю, в блаженном промежутке.

Его эпитеты нигде, нигде — проверьте! —

Не повторяются — и сну не повториться.

И всё прекрасное, перечащее смерти,

Препятствующее, — ему как будто снится.

И кто только не спит в загадочных, как иней,

Стихах — природа, лес, деревья, арфа, стадо,

Пастух, душа и Рим, герой и героиня,

И даже Муза спит, будить ее не надо.

Во сне ты защищен от всех ударов острых,

И лишь бессонницей бываешь покалечен;

Любовь, и жизнь, и мысль во сне — родные сестры,

Несчастье только в том, что этот сон не вечен!

ГОЛОС

Этот голос с собою в разладе

И фальшивит, как детская скрипка,

Отстающий, плетущийся сзади,

В нем натужная бродит улыбка.

И представить нельзя, невозможно

В этой речи, печальней напева,

Сомневающейся и тревожной,

Полыханье гражданского гнева.

И, шершавый, как будто пушистым,

Тонким ворсом покрытый, согретый,

С кем-то борется бодро-речистым,

Да не ищет, как видно, победы.

На два голоса странно расколот,

Тайно жалуется под сурдинку:

Я не тот, я устал, я не молод,

Ваши горести мне не в новинку.

Или слился со снежною пылью,

Столковался с бедою заплечной?

И противится мысли усилью

И биению мышцы сердечной?

О, как нравится нам приглушенный,

Будто выбравшийся из забоя,

Не настойчивый, не убежденный,

Не внушающий мненье чужое!

* * *

Вот и с зонтиком, ты говоришь мне, теперь

Обращаться учись — он складной, торопиться

Нежелательно, кнопку нажми и проверь,

Все ли крылья сложил, все ли выпустил спицы,

А затем уже петелькой сжать и в чехол,

И в чехол, как в пенал, поместить аккуратно,

И в прихожей — на вешалку или на стол.

— Это правильно, так я и сделаю, ладно…

Если только — внезапного ветра порыв! —

Я не вспомню, как Лаптев в известном рассказе

Зонтик Юлии, ею забытый, раскрыв,

Запах счастья почувствовал вдруг в тарантасе:

Он к ней ехал, а воздух под этим зонтом

Непонятным напитан был радужным светом…

Если я не подумаю только о том

И сама не почувствую счастья при этом.

Мы не хуже вещей, и записаны в нас

Те же правила пользованья, неизменны:

Неизменен характера твердый каркас —

Угловатый, конечно, как комната, стены;

Ах, небрежность? рассеянность? резкость? — и пусть!

Этот список придется признать, к сожаленью,

И признать, и  дополнить, чтоб ты наизусть

Заучил как инструкцию к употребленью!

* * *

И вдруг с небес обрушилась листва

В тот миг, когда в могилу гроб спускали.

В безветрие! Как будто с Божества

Упал покров, не выдержав печали.

И удивленно мы пытались знак

Поймать, подняв растерянные лица, —

Сочувствие? Желанье сдунуть мрак?

Рассеять страх? Попытка извиниться?

А на поминках сын сказал, смутясь:

«Как жаль, что вот нельзя побыть со всеми

На собственных похоронах… Боязнь

Не мучила б его, и я все время

Как будто видел: хочет закурить,

И топчется, и отойти не смеет,

Нельзя ни выпить, ни поговорить,

Он смотрит в яму, где песок желтеет…»

В фантастике прохладных наших дней

Преобладает ужас замогильный,

Но чем страшней сюжеты и черней,

Тем кажется фантазия бессильней.

Ну, что ужасней может быть того,

Что каждому грозит на самом деле?

Се человек… и вот уж нет его,

Извольте позаботиться о теле —

Пародии бессовестной и злой —

Застывший воск? Рассохшаяся глина?

Нет выхода! Засыпь его, зарой

В присутствии жены и сына.

КАРТИНКА

Горбатый мостик над водой зеленой

И лодка в ней, и штукатурка дома

Облупленная — угол отдаленный

Венеции, туристам не знакомой.

Картинку мы купили в лавке тесной

Средь масок карнавальных и бокалов,

А солнце стерегло нас повсеместно

И снизу, из воды в глаза стреляло.

Но улица в тени и этот мостик —

Как частной жизни скромной воплощенье,

Как комната, куда не входят гости,

Как мысли простодушной ответвленье,

Как теневая сторона блаженства,

Оно угадывается за кадром,

И как души моей несовершенство,

Намек на то, что совершенство — рядом, —

Меж стеллажами, в сговоре как будто

С четырехтомным Далем и Монтенем,

Подкрашивает пасмурное утро

И теплые набрасывает тени.

Стены намокшей выщербленный остов…

Воспоминаний скрытая проводка…

И блик волны слепой, и этот острый

Прилив любви, и на канале лодка!