ЕВГЕНИЙ СЛИВКИН

РИМСКИЕ ЦИФРЫ

Хотелось жить, не зная римских цифр,

но на арене зажигали обруч,

и выбегал из обморока цирк —

зверей необязательный всеобуч.

Там сципионы, шкуру опаля,

по очереди прыгали в анналы

истории сквозь литеру нуля,

которой в Риме не существовало.

НА ОКЕАНЕ

I

Седая цапля серым клювом,

как стрелкой компаса, качнет,

когда с Версалем или Лувром

размером схожий теплоход

в сопровожденье волн зеленых

неспешно расписанью вслед

уходит, унося в салонах

волшебный по природе свет.

И сердца замерший барометр

твердит на пасмурном арго,

что в жизни все избылось, кроме

последних судорог ее.

Но в расступившемся тумане

от горизонта вдалеке

фигурка шахматная встанет

на необъезженной доске.

И тень мальчишеского торса

по волнам, плещущим вблизи,

как вымпел, выкроенный косо,

нежданным шансом заскользит.

II

Носители цветных панамок

вспорхнули с пляжа, как пыльца,

ракушечный оставив замок

не укрепленным до конца.

Не возвели и половины

нафантазированных стен…

Но пусть печалятся руины —

в них запустение и тлен!

Не остановится в воротах

волна — дотянется в броске,

и водоросли в позе мертвых

русалок лягут на песке.

А в небе над пустыней пляжной,

сверкая костью лучевой,

неистребимый змей бумажный

схлестнется с ветром бечевой.

И тот, кто жизнь в воображенье

прожил, придумывая сны,

вкусит не горечь пораженья,

а пену схлынувшей волны.

ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО

                                                                                                    В. Т.

С утра до полудня тверезы,

клиентов куда здоровей,

кладбищенские камнетесы

в работе упорней червей.

Не для эпитафий умильных

берут за подрядом подряд —

уж эти на плитах могильных

оставят чего захотят!

Не однофамильцам, не тезкам

стараются сделать на ять —

неймется про всех камнетесам

последнее слово сказать.

Былинные рожки да ножки,

эпический бабушкин плач,

сдувая гранитную крошку,

навек с анекдотом сопрячь!

Им право писанья не в тягость,

и — если ощупаешь скол —

что по-древнегречески трагос,

по-ихнему просто козел.

ЭЛЕГИЯ

В том краю, где альпийская липа

наклонилась над лежбищем вод,

умер лебедь от птичьего гриппа

и по озеру в Базель плывет.

Понесет по равнине старинной,

мимо замков, уснувших на ней,

тушу лебедя тающей льдиной

серо-буро-коричневый Рейн.

И в пределах законных владений

братьев Гримм, потеряв интерес

к прежним сказкам, — китайские тени

бросит на воду Шварцвальдский лес.

И близь Кобленца в сланцевый берег,

где исчезла в волнах Лорелей,

и в русалок влюблялся Альберих,

клюв уткнется среди камышей.

Но покатит река без усилья

дальше мертвого лебедя ком,

а голландская мельница — крылья

с той же скоростью в небе пустом.

Там над Шельдой и Маасом с дамбы

часовые взирают на Рур,

чтоб не свесились курочки рябы

меж утрехтских ощипанных кур.

Роттердаму привидится через

переводчика бартерный сон,

будто, коршуну в шею прицелясь,

невзначай промахнулся Гвидон.

НОВАЯ ГЕРАЛЬДИКА

Глядишь на эту череду

из клеток выпущенных тварей,

как в ботаническом саду

на вдруг оживший бестиарий.

Вплетает время в гривы львов

колосья вегетарианства.

И стоит подлости рабов

вольноотпущенников хамство.