ЕЛЕНА
УШАКОВА
* * *
Только красный шиповник расцвел,
Только с белым соседствует кротко,
Только нимб, золотой ореол —
Проходящего облака кромка
Посылает о чем-то — о чем? —
Сообщенье с переднего края
Мне, подвижным воздушным плечом
Свой летучий фрегат подставляя.
Только в Англии, в Лондоне взрыв,
Только смерть под прикрытьем Корана,
Зафиксировал все объектив,
И носилки уносят с экрана.
Только чайник кипит, за столом
Только мы на веранде тенистой.
Что нам делать с таким монтажом?
С Режиссером таким, Сценаристом?
* * *
Я стала перечитывать роман,
Отмеченный наградой высочайшей…
Как плохо, боже мой, какой обман!
Как нехотя я продвигаюсь дальше!
Смешные имена вместо людей:
Аверкий, Самдевятов
и Громеко;
Причудливый такой театр теней,
Ни одного живого человека!
А эти разговоры допоздна —
Картонные, заученные речи!
И только лунный свет, метель, весна
Фальшивым фразам исподволь перечат.
Как можно так неряшливо писать,
Банально, вычурно?.. Мне стыдно: эти
Слова ведь никому нельзя сказать
О пострадавшем авторе-поэте.
Но шепотом и, как цирюльник тот,
Лишь тростнику приречному — откроюсь:
Я и тогда, когда громил народ
Его, а мы, младое племя то есть,
Страдали за поруганную честь,
Не в силах оказать ему защиты, —
Начав читать, не дочитала весь…
О, подлость жалкая придворной свиты:
— Романа не читал я, но скажу!..
Я, стало быть, «была с моим народом»!
Но твердым мненьем этим дорожу,
Как милый автор — садом, небосводом.
СИМВОЛИСТЫ ВБЛИЗИ
И,
дугу описав,
озаряя
окрестность,
ананас ниспадал, просияв,
в неизвестность…
Андрей Белый
Как бедная Н. домогалась позорно любви
Поэта-безумца, что каялся, кажется, многим
В своем неотвязном грехе: помани, позови —
И станет одежды срывать, забывая о Боге!
А Сюнненберг смирно за
всеми ходил по пятам
И в технику творчества вникнуть пытался,
психолог.
Читал бы внимательней то, что писал Мандельштам.
Не с той стороны приподнять попытался он полог:
Узнал, что парами отравленный
винными — дик,
Что даже у Блока глаза оловянные слепы,
И тщетно Орфея ловил среди тех Эвридик
Сетями ненужных вопросов наивно-нелепых.
Родись я в России, но в веке другом и в конце
Еще позапрошлого,
полупустого, — и с теми,
Кого мы лелеем на полках, в их дымном кольце,
Возможно, кружилась бы я… С
кем делила бы время?
И молодость? Где пропадала б, играя с огнем?
Не дай бог на Брюсова В. наскочить ненароком.
Не смею о Блоке, не хочется как-то о нем
Мне думать так близко. О, я снисходительным
роком
Помилована — на полвека поздней родилась!
Жрецы, мистагоги, опасные демоны, змеи!
Мой век, и мой зверь, и моя непроглядная власть
Советская, — боже мой, вы мне едва ль не роднее!
СОСНОВКА
А то, что «Сосновкой»
назвали они —
Сплошной березняк ведь, и видит прохожий:
Как темные ночи и ясные дни,
Березы и сосны друг с другом не схожи.
Но слово, слепую случайность любя,
Уже родилось и само возмужало,
Шершавым звучаньем одело себя —
Телесным, лесным, шерстяным покрывалом.
Прозрачная тень заструилась над ним
Оранжевой и шелушащейся дымкой,
Я тоже хотела б разжиться таким
Подвижным, как мысль, двойником-невидимкой,
Уйти за пределы зимы, там, где мох,
Где дюн прибалтийских волнистые кручи,
Где голубоглазый языческий бог
С серебряной дудочкой в дебрях пахучих,
Где слово-Психея, покинув предмет,
Заводит знакомство с иными мирами,
От здешних, привычных, постылых
примет
Уйти!..
И пускай позовут меня сами.
* * *
Родившимся с унынием в
крови,
Не созданным для
повседневной тяжбы,
Привязанным лишь ниточкой любви,
Непрочной, тонкой, рвущейся однажды,
Что я скажу? Взять с полки книжной том,
Глотнуть настой целительной печали —
Печальна жизнь, грустна она, притом
Нет выхода, как строки предсказали;
Но есть в неровных столбиках такой
Мотивчик, вздох, язвящая отрада,
В нем растворима боль, и есть покой
В согласии тоскующего ряда.
Надежнее всего стихи. Скажи,
Кого ты больше любишь из поэтов?
И я скажу, кто ты, твоей души
Коснусь, характера, приоритетов.
