ЛЮДИ И СУДЬБЫ

ОЛЬГА МИХАЙЛОВА

«…ИЗ РЯДА ВОН ВЫХОДЯЩИЙ…»

Все началось с семейного предания о том, что один из наших предков сражался за свободу Болгарии, погиб и похоронен на Шипке и имя его начертано на установленном там памятнике. Шальная идея — узнать побольше о нем, о его жизни, не имея возможности изучать архивные документы, пользуясь лишь тем, что общедоступно, короче, понадеявшись на «а вдруг?», — овладела всеми моими помыслами и не давала покоя.

Исходные данные скупы: известно имя — Федор Дмитриевич Федоров, известно время и место действия — Болгария, 1877—1878 гг.

Надо попробовать начать с газет того времени и библиографии мемуарной литературы. Если он действительно был героем, то его имя может где-то возникнуть, промелькнуть, о нем должны вспомнить, лишь бы достоверны были эти воспоминания и газетные публикации.

* * *

Фотографии из семейного альбома. Прапрадед, Дмитрий Андреевич Федоров (1811—1876). Он прожил 65 лет, умер в Оренбурге. Снят в фотостудии (иначе тогда и не снимали): сидит, опираясь на маленький круглый столик, в руке — листки. Как будто он читал письмо и на минутку отвлекся, задумался. Вертикальная складка между бровями, узкие, глубокопосаженные глаза, плотно сжатый рот. Борода и волосы давно не стрижены, но расчесаны. На нем темный сюртук с капитанскими погонами, брюки со штрипками, пыльные штиблеты.

Прапрабабушка — Мария Осиповна. Простое округлое лицо, светлые глаза, курносый нос. Губы тоже плотно сжаты. Волосы, на прямой пробор, аккуратно забраны под кружевную наколку. Она вышла замуж за Федорова, когда он был всего-навсего фельдфебелем, уже не солдат, но еще и не офицер. Умела постоять за себя и словом и делом. Рассказывают, что однажды ехала она в каком-то тарантасе и в глухом месте остановил их разбойник — не разбойник, но лихой человек — и потребовал, как водится, «кошелек или жизнь». Очень раздосадовал он этим Марию Осиповну, привыкшую считать каждую копейку, каждый грошик. Недолго думая, схватила она то ли зонтик, то ли палку и давай дубасить злодея, да при этом такими словами его поливала, что он остолбенел от неожиданности, возница же, напротив, очнулся от оцепенения, стегнул лошадей и понесся вперед, оставив незадачливого грабителя в полном недоумении на дороге.

У Дмитрия Андреевича и Марии Осиповны было пять дочек и три сына. Сыновья пошли по стопам отца, стали военными, дочки повыходили замуж за товарищей братьев, все ли — не знаю, но доподлинно известно, что Ольга Дмитриевна вышла за Михаила Ефремовича Ионова, а Анна Дмитриевна — за Николая Ивановича Янцына, моего прадеда. Оба они служили в I Туркестанском стрелковом батальоне вместе с братьями Федоровыми, дослужившись до генеральских чинов. Разумеется, и их портреты есть в семейном альбоме.

А вот и Федор Дмитриевич Федоров. На старинной фотографии — молодой человек в военном сюртуке с погонами капитана I Туркестанского стрелкового батальона и орденом Св. Георгия в петлице. Снимок сделан в фотографическом заведении Шенфельд и Ко на Невском, 62. На обороте надпись: «Анне Дмитриевне Янцын от любящего брата Q. Д. Qеодорова.1  12 мая 1877 г. СПбург». Эти слова — единственное, что сохранилось из написанного им самим.

Почему он оказался в мае 1877 г. в Петербурге? Пока не знаю.

Аннотация. В 1879 г. в одном из санкт-петербургских изданий среди снимков особенно отличившихся участников войны 1877—1878 гг. был напечатан и портрет капитана Федорова. В аннотации к снимку было сказано: «Капитан Фeдоров. С репутациею храбрейшего из храбрых, добытою рядом личных подвигов в Туркестанском отряде, Федоров прибыл по объявлению войны в Дунайскую Армию и поступил офицером в болгарское ополчение. Все ордена на его груди, кончая Георгием 4-й степени, добыты им были в Турке­стане. К сожалению, недолго пришлось ему быть тем, чем был он с минуты поступления на службу: образцом храбрости. В злополучном сражении под Ески-Загрою,2  где болгарские дружины, и 3-я в особенности, вдохновляемые Федоровым, дрались как львы, пуля смертельно ранила героя, и он скончался на поле битвы, оплакиваемый всеми офицерами болгарского ополчения».

Значит, надо искать воспоминания о болгарском ополчении, о бое под Ески-Загрою (где это?) и о военных действиях в Туркестане.

Атрибуция. На опубликованном портрете капитан Федоров изображен в парадном мундире со всеми имеющимися у него к тому времени наградами. Какими именно — это определил замечательный специалист по русскому военному костюму Владислав Михайлович Глинка, а определив, заметил, что при таком наборе военных орденов этот молодой человек должен был обладать исключительной храбростью и отвагой: орден Св. Станислава II ст. с мечами (на шее), Св. Георгия III ст., Св. Владимира IV ст. с мечами и бантом, Св. Анны III ст. с мечами и бантом, Св. Станислава III cт. с мечами и бантом, знаки отличия военных орденов Св. Георгия III и IV ст. (так называемые «солдатские Георгии») и две медали. Известно, что медали давались в 1873 и 1877 гг. «За Хивинский поход» и «За покорение ханства Кокандского». В журнале «Чтение для солдат» разъяснялось, за что давались солдатские ордена:

«Знак отличия военного ордена дается за подвиги личной храбрости и самоотвержения:

1) кто при штурме первым взойдет на вал;

2) ктo, вызвавшись в охотники в опасное предприятие, окончит его с успехом;

3) кто в бою возьмет в плен неприятельского штаб-офицера или генерала;

4) кто в сражении спасет жизнь своего офицера;

5) кто, за выбытием офицера приняв команду, удержится на посту;

6) кто пpимером своим ободрит товарищей;

7) кто спасет отбитое орудие;

8) кто, будучи ранен, возвратится с перевязки на свое место и останется в рядах до окончания сражения;

9) кто потушит неприятельскую бомбу или гранату;

    10) кто под сильным огнем исполнит необходимые работы».

Что именно из перечисленного совершил Федоров? За что награжден солдатскими Георгиями? Ответа пока нет.

В «Туркестанских Ведомостях» писали: «Федор Дмитриевич Федоров имел около 25 лет от роду. Он всю свою молодость перед поступлением на службу провел в Оренбургском крае; природный ум и тaкт, приложенные к стремлению к самообразованию, так восполнили пробелы в его образовании, что знавшим Федора Дмитриевича трудно было поверить, что он, можно сказать, родился и не выходил из степи».

Здесь надо сделать маленькое отступление. В нашей семье считалось, что одну из дочерей Федоровых под ее собственным именем изобразил в повести «В камышах» Н. Н. Каразин. Был такой писатель, художник, военный в середине IX века. Он служил в Туркестанских батальонах, участвовал в боевых действиях и топографических съемках, делал зарисовки натуры и писал очерки и рассказы о виденном. Героиню его повести зовут Наташа, и у Федоровых действительно так звали одну из дочерей. Кажутся очень похожими и описания ее родителей. Есть в повести и герой, портрет и характер которого кажутся просто списанными с Федора Федорова. Он тоже родился и вырос в Оренбург­ской степи. «Из шестнадцатилетнего мальчика развился и вырос здоровый мужчина — не красавец и не урод, с добрыми глазами, длинными мускулистыми руками, с ногами, не знающими устали, с сердцем, не знающим страха, с головою, не знающею, что такое растеряться в минуту опасности. <...> Его закаленное здоровье выдерживало все невзгоды охотничьей жизни; ему нипочем было купанье в реке, по которой плыли льдины; ему нипочем было выдержать верст 50 под палящим сорокаградусным жаром; даже царапины, и весьма серьeзные, заживали у него как-то очень быстро».

Необходимо сказать несколько слов об Оренбургском крае, в котором родился и вырос Ф. Д. Федоров. А. С. Пушкин в «Истории Пугачева», рассказывая об этих местах, упоминает, что еще в XV веке здесь появлялись донские казаки. Постепенно они начали оседать тут. В 1735 г. была заложена одна из первых крепостей на реке Ор, названная Оренбургом. Однако всего через семь лет И. И. Неплюев сообщал: «В 1742 году прежде меня названную крепость Оренбургскую переименовал в Орскую, по близости реки того же названия <...> Избрал я место на 250 верст ниже по течению реки Яика и основал тут крепость, которую и наименовал, следуя первому названию, Оренбургом». Через 30 лет, перед появлением Пугачева, в Оренбурге было уже до 3000 вой­ска и до 70 орудий.

Но, несмотря на созданные крепостные укрепления, набеги кочевых племен не прекращались и в середине XIX века, что очень мешало и мирной жизни оседлого населения, и развитию торговых отношений со Средней Азией.

* * *

Столкновение интересов. «Вестник Европы»: «Мы пользовались первенством на рынках Средней Азии не по причине превосходства наших товаров, но потому что в руках англичан не было дешевого и безопасного пути<...> Путь этот, лучший и выгоднейший, идет из Персии через города Мешед и Мервь и среднее течение Аму-Дарьи... Тому, кто первый восстановит безопасность на этой дороге, будет принадлежать на долгое время первенство в торговле с Средней Азией». Эти торговые отношения необычайно беспокоили Англию. Опасения, что Россия, раздвигая свои пределы к юго-востоку, станет лицом к лицу с британским владычеством в Индии, неоднократно высказывались в англий­ской прессе. К тому же эмир бухарский пользовался любой возможностью для захвата новых территорий. Неспокойно было и Кокандское ханство. Такое положение на приграничных землях противоречило российским интересам и не могло не вселять тревогу.

«Санкт-Петербургские Ведомости»: «В России мало знают про наши владения, прилегающие к внутренней Азии<...> Ещe меньше знают, что там и теперь гремит русское оружие<...> Работают наши солдатики не по-пустому, а для того чтобы когда-нибудь на Аму-Дарье встретило наше потомство не кочующие разбойничьи шайки киргизов, а развитые торговые и промышленные отношения c азиатами». «Не завоевательные цели, а только крайняя необходимость побуждает нас к наступательным действиям».

* * *

Начало. Итак, «наступательные действия» начались. Оренбургские линейные батальоны, выступив из Оренбурга, на родину более не возвращались. Они продвигались вперед до китайской границы, основывая по пути укрепленные поселения и положив тем самым начало русской оседлости в киргизской степи. Затем на основе Оренбургских были созданы Туркестанские стрелковые батальоны. Молодой офицер, окончивший инженерное училище и присланный служить в Туркестанские войска, так вспоминает об увиденном: «Здешние офицеры, которые большую часть своей жизни проводят в походах, умеют устроиться весьма комфортабельно. Каждый берет с собой свою повозку, на которую погружена палатка или юрта, складная кровать и прочее. <...> На нижних чинах кителя, бывшие когда-то белыми, но сильно соскучившиеся по воде и мылу, красная или синяя полосатая рубашка, кожаные шаровары (чамбары), заправленные в сапоги, цвет шаровар, бывший когда-то красным или зеленым, выгорел и стал неопределенным. Бороды, даже у офицеров, небриты. Офицеры в костюмах совершенно произвольных: кто в красной рубашке, кто в полушубке, кто в белой блузе...» Но, несмотря на такую внешнюю расхлябанность, это были боевые, мобильные батальоны, успевшие закалиться в постоянных схватках с кочевниками, в осадах и штурмах крепостей.

Осады. Осада крепостей производилась в самой простейшей форме, как во времена Троянской войны. Специальные штурмовые колонны выбегали вперед, неся с собой штурмовые лестницы, спускались по ним в ров, окружавший крепость,если он был глубок, затем бросали лестницы на стену и быстро взбирались на неe. Бывали случаи, что шести- или десятиметровые лестницы оказывались недостаточно длинны. Перед началом штурма все пехотные роты назначались на ежедневные работы: рубили хворост и вязали из него фашины (связки хвороста, которыми нападающие заваливали ров), надставляли штурмовые лестницы, плели туры (огромные корзины из прутьев), которые наполнялись землей для защиты от выстрелов. Успех штурма часто зависел от пустой случайности, от решительности и находчивости одного лица, от сломавшейся лестницы, от лишней сажени глубины рва или ещe каких-то непредвиденных препятствий.

Взятие Ташкента. Опорным пунктом для вторжения в Туркестан был Ташкент. В это время Ташкент был захвачен кокандцами, которые охраняли крепость. Жители Ташкента поделились на две враждующие партии: торговцы, промышленники и земледельцы были сторонниками России и хотели подчиняться ей, богатая же верхушка обратилась за помощью к эмиру бухарскому и, в ожидании подхода его войска, противостояла России. Страдали русские торговые интересы, остановилось 3/4 вывоза из России скота и хлеба, который шел через Ташкент. Генерал Черняев, командир отряда, посланного в Ташкент, решил принудить город к сдаче строгой блокадой, взяв крепость Ниязбек, где брали воду из Чирчика оросительные каналы Ташкента. Но лазутчики сообщили, что очень скоро к Ташкенту подойдут большие силы эмира бухарского. И Черняев резко изменил планы. В два часа ночи штурмовая колонна двинулась вперед. За полторы версты от города сняли с верблюдов штурмовые лестницы и понесли их на руках. Колонна двигалась так тихо, что сумела подойти к самой стене крепости незаметно для караула. В один миг поставили лестницы, раздалось общее «ура» и уже лезли на стену. Пехотинцы, которым не хватило лестниц, карабкались наверх, используя каждую выбоину и собственные штыки. Овладев воротами, стали отваливать наглухо завалившую их землю. Внезапность, натиск и быстрота были таковы, что поразили не только врагов, но и собственное начальство.

Следующей крепостью, которую взял Черняев, был Джизак.

Газеты о Федорове. В 1865 г. в походе Черняева под Джизак участвовал и унтер-офицер 6-го Туркестанского линейного батальона Фeдор Фeдоров.
В 1866 г. он взошел в числе самых первых по штурмовым лестницам Ходжента и Ура-Тюбе, которые были защищаемы с дикой энергией. Здесь, в рукопашной схватке, Фeдорову разбили голову батиком, палкой с медным зазубренным шаром на конце, — контузия, от которой он сильно страдал впоследствии. Переведенный в 1867 г. в I Туркестанский стрелковый батальон, Фeдоров участвовал в его рядах во всех последующих походах в 1868, 1873, 1875 и 1876 гг.

22 августа 1875 г. при взятии крепости Махрам Фeдоров отличился вновь. Махрам считался неприступной крепостью ещe и потому, что на подходах к нему были выстроены дополнительные укрепления, которые считались непреодолимыми. На штурм их был брошен I Туркестанский стрелковый батальон. В то время как остальные обходили укрепления с флангов, «3-я рота штабс-капитана Федорова бросилась на неприятельские окопы с фронта и, перебежав водяной ров, вскочила в укрепление, перебила прислугу и взяла 13 орудий... Все описанные действия свершились в четверть часа времени».

После взятия укрепления дорога на крепость Махрам была открыта. Стрелки ринулись через мост к ее воротам. Несмотря на ружейный огонь из бойниц крепости, все офицеры батальона находились впереди, «увлекая своим примером нижних чинов». Дружным натиском ворота были сорваны с петель. Батальон ворвался в крепость. Еe защитники толпами побежали к берегу Сыр-Дарьи, но, поражаемые выстрелами с близкой дистанции, понесли здесь большие потери. Весь берег был завален трупами. Всего через час после взятия ворот огонь был прекращен.

В «Туркестанских Ведомостях» так рассказывается о штурме Махрама: «При взятии штурмом крепости Махрам штабс-капитан Фeдоров, командуя ротой, первым подбежал к крепостным воротам, разбил их и вслед за тем овладел неприятельской батареей, переколов еe защитников.

За этот подвиг Федоров был награжден орденом Св. Георгия».

Взятие Махрама произвело необычайно сильное впечатление. Со всех сторон жители кишлаков и окрестных поселений начали высылать к «главному начальнику» наших войск депутации с заявлениями о покорности. Следующая крепость, Коканд, была взята без единого выстрела. Потом были Маргелан, Андижан, Ош...

«На штурме Андижана Федоров опять отличился и был произведен за это дело в капитаны».

* * *

В Ташкенте. Видимо, в промежутках между походами и штурмами Федоров, как тогда говорили, квартировал в Ташкенте. Всего за шесть лет после взятия Ташкента русскими войсками город совершенно изменился. В 1870 г.
начинается издание газеты «Туркестанские областные Ведомости», главной задачей которой было «дать возможность каждому следить, как постепенно совершается огромный труд — водворение гражданского порядка, цивилизации и полной народной безопасности в стране, столь долго косневшей под гнeтом мусульманства и азиатского деспотизма». Газета должна была способствовать «установлению правильного взгляда на Туркестанский край и его значение для России». Сознавая, что никто и ничто даром не уступает своих прав, газета призывала «цивилизовать Среднюю Азию, победив не силой, а умственным и нравственным превосходством». При этом всячески подчеркивалось, что «в русском человеке нет нетерпимости, он не стремится поглотить чужую народность», и уже в первых номерах газеты печатаются рассказы из истории Тимура, описание Самарканда, собрание киргизских пословиц.

В Ташкенте действует ученое «Среднеазиатское общество», устраиваются ярмарки, началась постройка собора. В доме генерал-губернатора проходят музыкальные вечера и несколько раз в год устраиваются большие балы. Есть общественная библиотека. В клубе бывают семейные вечера и маскарады. С большим энтузиазмом играются любительские спектакли, билеты на которые берутся нарасхват.

«Когда попадаешь в такую глушь, каков наш Ташкент, то потребность в эстетических наслаждениях ощущается ещe острее. Спектакль вообще и любительский в особенности — есть тогда явление отрадное, и спешишь воспользоваться и насладиться им по мере возможности».

При этом спектакли устраивются не только «в высшем ташкентском обществе». 26 февраля 1872 г. нижними чинами Туркестанской саперной роты игралась пьеса «Дедушка-домовой», где все роли (и женские) исполнялись «нижними чинами». Спектакль был дан в пользу Туркестанского благотворительного общества, в списках членов которого было и имя Ф. Д. Федорова.

Упоминается Федоров и в 1871 г., когда на очередных скачках он завоевывает второй приз — серебряную кружку.

«В конце 1876 года, присланный курьером в Санкт-Петербург, Федоров был удостоен милостивого внимания высочайших особ, возник вопрос о переводе его в гвардию, но лишь объявлена была война Турции, как Федоров, минуя все препятствия, явился в рядах войск, ближайших к неприятелю». Иными словами, он направился добровольцем освобождать болгар от турецкого ига.

Так вот почему Федоров оказался в Петербурге. Видно, перед отъездом на войну и была сделана та, последняя его фотография, которую он послал сестре Анне Дмитриевне, только что вышедшей замуж.

* * *

Добровольцы. В 1876 г., когда началась война за свободу Сербии, многие туркестанские офицеры захотели стать в ряды бойцов за освобождение славян. Зачастую у добровольцев не было средств, чтобы добраться туда. По этому поводу газета «Оренбургский листок» вынуждена была выступить со специальной статьей: «Недостаточные (т. е. неимущие. — О. М.) волонтeры составят бремя самой Сербии. Мы советуем идти к братьям-славянам только тем, у кого есть на это средства и кто горит неподдельным и сознательным желанием пособить личными услугами своими страждущемy народу, и кто за свободу этого народа способен положить свой живот».

Но война с Сербией кончилась раньше, чем волонтeры успели туда до­браться. Тогда в Петербурге туркестанские офицеры стали просить о командировании их в действующую армию, которую создавали для войны за освобождение Болгарии. Пехотные офицеры, имеющие большой опыт военных действий в Туркестане, были назначены на обучение формировавшегося болгарского ополчения. «Не для завоеваний идем, а на защиту поруганных и угнетенных братий наших», — говорилось в царском манифесте от 12 апреля 1877 г.

* * *

Болгарское ополчение. 25 апреля 1877 г. из Кишинева, где начинали создавать болгарское ополчение, дружины двинулись в Плоешти для дальнейшего формирования и обучения.

Большей частью ополченцами становились болгары, бежавшие в Россию от притеснений турок, потерявшие на родине дом и семью. «Россия приютила их, а ныне снарядила и вооружила их на средства частных жертвователей». Многие жертвователи входили в Славянский благотворительный комитет, одним из инициаторов и руководителей которого был И. С. Аксаков. Вот этот-то комитет одел и вооружил ополченцев.

Форма ополченца состояла из двубортной куртки темно-зеленого сукна, названной потом «болгаркой» или «славянкой», напоминавшей матросский бушлат, с накладными карманами и медными пуговицами, черных суконных брюк, заправленных в высокие сапоги. На голову надевалась черная барашковая шапка с зеленым верхом и восьмиугольным крестом вместо кокарды.

Вооружены ополченцы были ружьями системы Шаспо с тесаком вместо штыка.

Всего было сформировано 6 болгарских дружин, в которые входило около 4000 человек. Среди них были болгары—офицеры русской армии, уже принимавшие участие в сербско-турецкой войне, но большую часть составляла молодежь, недисциплинированная и плохо обученная. Но она «находилась под началом боeвых офицеров, храбрость которых была испытана в Туркестане. Эти офицеры подчас довольно круто обращались с болгарами, не привыкшими к дисциплине и строгостям военной службы».

* * *

Офицеры III дружины. Из шести дружин ополчения третья была признана самой лучшей, образцовой, а офицерская семья III дружины стала центром всего офицерского общества. Вспоминает полковник Степан Кисов, болгарин, бывший ранее подпоручиком Минского стрелкового полка, уже успевший повоевать за свободу Сербии и ставший офицером болгарского ополчения: «Командир III дружины подполковник Павел Петрович Калитин — человек нервный и очень строгий, пользовался почетом и уважением, был добрым товарищем, храбрым офицером и образцовым командиром». Он сумел организовать быт офицеров, что было немаловажно, так как богачей среди них не было, а за своe питание офицеры платили сами. «Офицеры III дружины столовались в офицерской кухне, организованной в дружине под заведованием одного из ротных командиров. Поваром был один из кадровых нижних чинов. Кушанья были вкусны, питательны и дешевы: в месяц расход не превышал 12 рублей серебром на человека вместе с вином».

«Почти половина офицеров III дружины была из служивших в Туркестан­ских войсках — это были храбрые офицеры, каленные в боях по туркестанским степям, но люди с особым взглядом на войну, знавшие себе цену, — качества, которых они не скрывали».

«Были и самостоятельные характеры, как, например, капитан Федоров, командир I роты, к личности которого Калитин всегда относился с уважением».

«Между собой офицеры-туркестанцы общались совершенно интимно, обращались без чинов, называя друг друга уменьшительными именами: Павлик (Калитин), Попик (Попов), Федька (Фeдоров)». Но это панибратское отношение отнюдь не умаляло их взаимного уважения.

Знамя. Видимо, не случайно для дальнейшего формирования ополчения был избран румынский город Плоешти. В нем было около 35 000 населения, большую часть которого составляли болгары. Ранним утром 6 мая 1877 г. жители Плоешти стали собираться на поле, где находился лагерь ополчения.

В центре поля стоял длинный стол, на котором лежали Евангелие, крест, походные иконы, сосуд со святой водой, древко из черного дерева с позолоченным серебряным острием копья на нем и знамя, которое жители города Самары прислали в дар братьям-болгарам.

Это было широкое квадратное полотнище, сшитое из трех цветных полос: белой, пунцовой и синей, с лентами тех же цветов. Посередине был изображен черный с золотом крест, а на нем был вышит образ Иверской Богоматери с одной стороны, а с оборотной — изображение святых Кирилла и Мефодия. На пунцовой ленте была вышита надпись: «Болгарскому народу».

Вокруг cтола стояли генералы, представители города Самары, которые привезли знамя, главнокомандующий русским войском — великий князь Николай Николаевич-старший, архимандрит, священники. Городской голова Самары подал главнокомандующему на подносе молоток и гвозди. Полотнище приложили к древку, и великий князь вбил три первых гвоздя — вверху, внизу и посредине. За ним по одному гвоздю вбивали все генералы, представители от каждой дружины и, наконец, унтер-офицер Антон Марченко,1  назначенный знаменосцем. Торжественно поднял знамя Николай Николаевич и вручил его командиру ополчения генералу Столетову, принявшему его коленопреклоненно. Архимандрит прочитал молитву о даровании побед, окропил знамя святой водой, и Столетов, поднявшись с колен, передал его знаменосцу.

Кисов: «С утра еще густые тeмные облака носились по небу; когда же знаменщик поднял знамя и оно распахнулось и зашелестело в воздухе, на темно-свинцовом горизонте неба блеснула молния, раздался сильный раскат грома и пошел дождь, как бы окропляя освященное знамя». Затем знамя было отнесено во фронт III дружины, как самой лучшей и образцовой, после чего во главе со знаменем церемониальным маршем торжественно прошли болгарские дружины перед своим главнокомандующим под восторженные возгласы зрителей.

Пройдет чуть больше двух месяцев, и, защищая это знамя, многие из молившихся отдадут за него свои жизни.

В Плоешти продолжались ежедневные учения для болгарских ополченцев, по 12 часов в день. Их проводили русские офицеры. Учения были очень тяжелыми: за короткий срок ничего не умеющих ополченцев надо было научить приeмам боя, дисциплине и беспрекословному повиновению приказам.

Передовой отряд Гурко. 31 мая 1877 г. ополчение выступило из Плоешти в составе передового отряда, которым командовал генерал-лейтенант Гурко. 21 июня они переправились через Дунай. Выбираясь на болгарский берег, ополченцы падали на колени, молились, целовали землю предков и поздравляли друг друга.

Один из русских офицеров вспоминал: «Болгары повсюду выбегали к нам навстречу всем населением, с женщинами и детьми. «Добре дошли, братушки! Како живете с Богом!» — вот возгласы, которыми они нас встречали».

А на привалах, у ночных костров разговаривали о совсем близкой встрече с противником, пытались представить, как и когда она произойдет, оценивали положение воюющих сторон. Мнения разделялись. Как-то раз Степан Кисов занес в записную книжку такой разговор:

«Поручик Живарев: Мы разобьeм по частям турецкую армию, или после первого генерального сражения война будет окончена.

Капитан Фeдоров: Вашими устами да мeд пить. Но мне кажется, что нам придeтся ещe много встретить и естественных и искусственных препятствий; кроме того, чтобы критиковать действия противника, надо прежде всего знать расположение его армии и его план действий, а кому это известно? Мы до сих пор не знаем даже, где находится неприятельская армия».

В этих словах — и очень серьeзный подход к происходящему, и умение предвидеть, анализировать обстановку, оценить трудности, желание предугадать действия противника. Судя по этому короткому высказыванию и вспоминая его действия во время штурма крепостей в Туркестане, можно предположить, что из этого капитана вышел бы неплохой генерал.

Естественные препятствия не заставили себя долго ждать. Первые трудности начались в горах. «Крутые длинные подъeмы истомляли донельзя лошадей и помогавших им людей... приходилось идти по такому узкому месту, что ежеминутно грозило орудию вместе с людьми и лошадьми рухнуть в пропасть».

Болгарское ополчение, двигаясь в хвосте передовой колонны, разделяло все трудности стремительного похода. Ополченцы перетаскивали на своих плечах артиллерию на горных дорогах, занимались транспортировкой раненых, исполняли обязанности караульной службы.

Передовой отряд генерала Гурко, одолев горные перевалы, с боями продвигался вперед. Позади остались Систово, Тырново, Казанлык, а болгарское ополчение ещe не вводилось в дело, не вступало в бой из-за недоверия к его боевым качествам. В бою под Казанлыком на его долю выпала скромная роль убирать раненых под огнем противника.

Все понимали опасения командиров, но, несмотря на это, в среде офицеров все чаще высказывалось недовольство бездействием дружин, особенно недовольны были офицеры-туркестанцы, приехавшие сюда для того, чтобы проявить себя в деле.

* * *

Ески-Загра. Отряд находился ещe в Казанлыке, когда главнокомандующему русским войском было передано письмо от жителей города Ески-Загра: «...Умоляем Вас Крестом и Богородицею, поспешите послать нам необходимую помощь в защиту города нашего... Если не приспеете в самом скорейшем времени, город наш будет жертвою губительного гнева взбесившихся событиями в Казанлыке мусульман, соседей наших...»

Передовой отряд генерала Гурко был поделен на две неравные части: большая, во главе с самим генералом, отправилась к Ени-Загре, а меньшая, состоявшая из четырех болгарских дружин, двух драгунских полков, двух сотен казаков и четырех горных орудий, отбрасывая по дороге небольшие турецкие отряды, дошла до Ески-Загры.

По обе стороны дороги волновалась многочисленная пeстрая толпа болгарского населения города, которая при виде войска разразилась аплодисментами и восторженными криками «ура!» и «да живей царь Александр!». Длинная процессия вышла навстречу подходившему войску: духовенство с хоругвями и образами, представители города с хлебом-солью. Из окон домов, украшенных флагами и цветочными гирляндами, на проходившие эскадроны сыпались живые цветы. Шапки и ружья солдат украсились венками. Жители не знали, как выразить свою благодарность, несли ополченцам хлеб, вино, табак, каждый хотел пожать руку брату-освободителю.

Из воспоминаний болгарского ополченца: «Весело, легко было видеть и чувствовать неподдельную, искреннюю радость жителей и их внимание к вой­скам, ставшим добровольно в ряды защитников правого дела».

Никто тогда не знал и не ведал, что всего через восемь дней верные защитники вынуждены будут с огромными потерями отступить и отступление это будет сопровождаться поголовным избиением всего болгарского населения в Ески-Загре. Но это будет через восемь дней...

* * *

Бивуак. Пройдя через город, дружина расположилась бивуаком на большой поляне. Офицеры отдыхали на кошмах и циновках под длинным холщовым навесом, солдаты раскинули тенты. День угасал. Всe ярче становились красноватые отсветы костров, темней и гуще тени. В одном конце бивуака слышались грустные звуки болгарской песни, в другом — русская плясовая, может быть, привезенная из туркестанских степей:

Как бы нам с устатку
Горилочки чарку,
Теткину трубку,
Девчину Анютку.
Трай-рай ритата,
Девчину Анютку.

Водочку пил бы,
Трубочку курил бы,
Свою милую Анютку
За руку водил бы,
Трай-рай ритата,
За руку водил бы.

Из воспоминаний ополченца: «Поглядишь, полюбуешься, а затем отправишься в тесный кружок товарищей, и долго-долго длятся оживленные разговоры, разжигаемые вкусным забалканским вином. Любили мы также попеть, любили похвастаться действительно хорошими, сильными голосами...»

Через несколько дней — приказ: выступать. Прошли десяток вeрст на юг от Ески-Загры. На ночь остановились, раскинули палатки, развели костры. В шатре начальника — оживление: разговоры, песни длились далеко за полночь. Почти всe офицерство собралось вместе. Утром отряд был готов к дальнейшему продвижению, когда было получено известие, что всего в 15 верстах от города сосредоточиваются большие турецкие силы. Значительно позже выяснится, что это подходил 30-тысячный корпус Сулейман-паши. Приказ: вернуться назад и защищать Ески-Загру до подхода основного отряда генерала Гурко.

А дальше были два дня — 18 и 19 июля, — о которых хочется рассказать как можно подробнее, приводя свидетельства непосредственных участников событий, иногда — повторяющих, а чаще — дополняющих друг друга. Последние два дня жизни Фeдора Дмитриевича Фeдорова.

* * *

18 июля. Итак, в ночь на 18 июля были получены точные сведения о вступлении крупных сил пехоты, артиллерии и кавалерии к Ески-Загре. Поэтому часть отряда, в которую входили и три болгарские дружины, находившаяся уже на значительном расстоянии от города и готовая двинуться дальше, получила приказ вернуться и защищать город Ески-Загра до подхода основных сил генерала Гурко.

Из воспоминаний болгарского ополченца: «Для прикрытия отступления кавалерии назначили I роту 3-й дружины, которой командовал доблестный капитан I Туркестанского стрелкового батальона Фeдоров...» «Вдали послышались выстрелы. Рота, стала сворачивать с дороги и выстраиваться в боевой порядок. «Снимите шапки, братцы, да перекреститесь. Сегодня в первый раз вам доведeтся подраться с туркой», — говорил ротный командир своим подчиненным».

А. М. Стессель: «Нашей первой роте под командой I Туркестанского стрелкового батальона капитана Фeдорова выпала завидная роль остановить натиск нескольких сотен черкесов. Рота была послана в прикрытие кавалерии, причем капитан Фeдоров, видя, что на нашу кавалерию наседают черкесы в числе нескольких сот, остановил роту и, рассыпав три полувзвода в цепь, прикрыл отступление кавалерии и после часовой перестрелки заставил черкесов отступить».

Болгарин С. И. Кисов: «Командир роты, храбрый капитан Федоров, встретил черкесов как следует! Они отступили в полном беспорядке, оставив на месте много раненых и убитых».

М. Чичагов: «Ободренные нашим отступлением, черкесские массы атаковали наших наездников. Тут черкесам была устроена засада из одной роты болгарского ополчения храброго туркестанского офицера, капитана Фeдорова, получившего в Туркестане все четыре солдатских георгиевских креста и офицерский георгиевский крест. Рота эта залегла в овраге, идущем перпендикулярно пути отступления. Наши отступающие наездники проскочили через мост на другую сторону оврага, черкесы же, нарвавшись в упор на залпы болгарской роты, ошеломлeнные, приостановились, и тогда Фeдоров с саблею наголо и криком «ура» выбежал из оврага, за ним — вся рота, которая вторично обдала черкесов свинцовым дождем».

Из воспоминаний ополченца: «После часовой перестрелки черкесы вынуждены были отступить. Этот день ознаменовался первой потерей в бою со стороны нашего молодого ополчения: 7 человек, из которых один был убит и 6 ранено. Капитан Фeдоров, командовавший ротой в деле с черкесами, сообщил нам, что ополченцы, невзирая на слабую военную подготовку, держат себя в бою превосходно, выше ожидания, крайне понятливы, хладнокровны и не из трусливых».

А. М. Стессель: «По отзыву командира роты болгары показали себя молодцами. Рота прибыла на бивуак к вечеру после всех, принеся с собой всех своих раненых».

Герцог Лейхтенбергский: «При отступлении одна рота болгарского ополчения показала себя бесподобно».

Из воспоминаний ополченца: «Наступала последняя ночь перед боем. Отряд раскинулся бивуаком возле турецкого кладбища... Задымились костры... Офицеры держались отдельными группами, и в каждой слышалась оживленная беседа... Потом расположились вокруг большого костра. Тяжелые предчувствия не мучили нас. Никому не думалось, что мы собрались в тесный товарищеский кружок последний раз».

Болгарин С. И. Кисов: «Полночь близилась, но никто на бивуаке не помышлял о сне. Офицеры и ополченцы, лeжа или собравшись группами, тихо вели разговор о варварстве турок и о предстоящем на следующий день сражении».

А турки скрывали свои силы. В ночь на 19 июля они не разводили бивачных огней, вследствие чего было трудно определить численность всего отряда.

19 июля. Бой. В три часа утра, еще перед рассветом, стали слышны выстрелы со стороны Ени-Загры. Это были отзвуки боя, который вел Гурко. Дружина получила приказ вернуться к г. Ески-Загра и защищать его до прибытия помощи. У самого города дружина была встречена ружейным огнем на весьма неблагоприятной для себя позиции: перед нею было открытое, ничем не защищенное пространство в 600—700 шагов, а дальше — густой кустарник, вино­градники, скирды соломы, где укрывались турки. По приказу командира
III дружины подполковника Калитина под дождем свинца дружина перестроилась в боевой порядок, залегла, кое-как применившись к местности, и открыла ответный огонь. Тут-то и выяснилось, что многие ружья системы Шаспо, которыми были вооружены ополченцы, после 5—6 выстрелов начинали отказывать, и болгарским дружинникам оставалось только действовать штыком или прикладом.

Перестрелка длилась 30—45 минут. Огонь турок не ослабевал, и Калитин, видя, что дружина несет слишком большие потери, решил менять позицию и приказал барабанщикам забить «атаку».

Рванулся вперед и поднял роту капитан Фeдоров. Штабс-капитан Усов, командир 2-й роты, уже раненный, скомандовал: «С Богом, малчеты, напред, с Богом!» — и упал мертвый. С песней «Болгаре юнацы» поднялась 3-я рота. Раздалось громкое «ура!» в 4-й роте.

С. И. Кисов: «Вся наша цепь громко подхватила клич».

Генерал-майор Раух: «С офицерами во главе роты пошли на противника и в 70 шагах от неприятеля с криком «ура!» бросились в штыки».

С. И. Кисов: «Слышен был только лязг стали — это работали штыки... Турки растерялись и даже прекратили пальбу, некоторые запрятались в снопах, другие бросились бежать. ...Кипел штыковой бой. Ополченцы, как раненые львы, бросились на своих врагов — одни кололи штыками зарывшихся в снопы, другие гнались за бегущими и били прикладами...»

«Нашему солдату ружье нужно для штыка, а не для выстрела. Штык на незаряженном ружье — у нас лучшее обеспечение успеха» — так говаривал когда-то приятель Пушкина, И. П. Липранди, что и подтвердилось было. Но когда турецкая цепь добежала до своих резервов и соединилась с ними, она опять открыла огонь.

Ополченцам пришлось остановиться и снова залечь. Пройденное пространство было усеяно вперемежку телами турок и болгар, а неприятельский огонь, пушечный и ружейный, ешe усилился.

Дружинный адъютант, подпоручик Поликарпов, уже раненный в челюсть, подлетел карьером и передал приказ: «Начальник просит вас держаться до последней крайности. Быть может, Бог поможет нам прийти к вам на помощь часа через два».

Продержаться два часa. Это в бою, в котором пространство измерялось короткими шагами, а время длинными, бесконечными минутами!

Я поняла, что не могу писать только о Федорове. Они были единым целым — он и его товарищи. Какой надеждой бились их сердца! Продержаться — ещe десять, ещe двадцать шагов, ещe 10, 15, 30 минут... Помощь идет, помощь близка...

Вот-вот раздастся в тылу у турок громовое русское «ура!» и они побегут, бросая убитых и раненых... И можно будет передохнуть, отереть пот, перевязать раны, а потом вечером, у костра, оглохнув от наступившей тишины, вспоминать, как дрались, как выстояли, как выполнили приказ...

Во время атаки был смертельно ранен в грудь капитан Фeдоров. Попытки вынести из боя еще живого Фeдорова не удались. Туркестанец, поручик Живарев, взвалил товарища на спину и нес его один, пытавшиеся помочь ему падали рядом. Кто-то подвел было лошадь, но ей перебило ногу. Живарев, раненный сам, изнемогал, опустил Фeдорова на землю и увидел, что в капитана попало ещe несколько пуль.

«Туркестанские Ведомости»: «Герой, грудь которого была украшена Георгиевским крестом, много раз встречавший смерть лицом к лицy, нашел еe здесь, на этом поле, усеянном телами своих и врагов».

Раненного в живот поручика Попова пытался вывезти на лошади туркестанец Поликарпов, у которого, вдобавок к ранению в челюсть, было прострелено плечо. Он успел передать товарища казакам, но изнемогавший от боли Попов попросил оставить его, говоря, что имеет достаточно сил, чтобы застрелиться в случае подхода турок. Его положили в сторонке, в глухом месте, поставили рядом воды и сыру, покрыли буркой, присыпали сухими листьями. Тело Попова будет найдено в том же положении, как он был, через два дня высланным за ним разъездом казаков. Его похоронят на горе, находящейся между Шипкой и вершиной Св. Николая, и гора эта станет называться Попова гора.

Потом генерал Гурко будет докладывать главнокомандующему: «Необходимо было, чтобы этот отряд защищался до последней крайности, потому что в противном случае все силы Сулеймана обрушились бы на меня».

Бой продолжался. Как слышно биение пульса боя в коротких донесениях, посланных в разгар событий, когда командиры успевали написать лишь 5—6 слов, извещая о происходящем, с надеждой, что там, наверху, сделают необходимые выводы:

«Неприятель в числе 8—10 батальонов сильно напирает с юга и юго-запада. Он почти обошел город...»

«Турки делают фланговое движение, очевидно обходят».

«Подкрепление необходимо, наступают и теснят».

Дружины верили, что подкрепление будет, что Гурко уже идет на помощь…

Подполковник Калитин, увидев движущиеся вдали густые колонны, решил, что подходит Гурко, но скоро понял, что ошибся. Это приближались свежие турецкие силы. И тогда, чтобы нанести упреждающий удар, он приказал снова трубить «атаку». Но уже не было в живых ни одного барабанщика, ни одного горниста. Подпоручик Кисов, схватив трубу у раненого турка, заиграл «атаку».

Турецкие колонны ещe не успели подойти. Вся дружина, точнее — остатки еe, снова с криком «ура!» кинулись на неприятельские ряды. Опять турки были опрокинуты и бросились бежать назад в полном беспорядке с криком «алла!». Эти толпы бегущих, как стихийная волна, нахлынули на шедшие им на помощь резервные колонны. В рядах подходивших образовался хаос, но ненадолго. Вскоре порядок был восстановлен, и турки начали наступать.

Кисов: «Вот они уже в нескольких десятках шагов от нас, вот уже смешались их ряды с нашими...»

Бой. Знамя. Во время штыковой атаки болгар был убит знаменщик 3-й дружины унтер-офицер Антон Марченко. Вместе с ним упало на землю и прекрасное знамя, подаренное болгарам жителями Самары. Калитин просит подать ему знамя, берет его за древко и с высоко поднятым знаменем выносится перед фронтом своей дружины: «Ребята, знамя наше с нами! Вперед, за ним! За мною!» — и, повернув коня, устремляется на турок, но в этот момент две пули, одна — в шею, другая — в грудь, свалили Калитина на землю. Четырем ополченцам приказано поднять тело кoмaндиpa и с ним отступать. Но через несколько шагов трое были убиты, на их место встали новые, а вскоре пали ещe двое из них. Дальше нести тело Калитина не было возможности.

Знамя поднял заменивший знаменщика Аксентий Цымбалюк. Он был ранен в начале отступления, но все-таки продолжал идти, не выпуская знамени, пока силы не оставили его. Один из знаменных унтер-офицеров вынул из его рук знамя, у которого было уже перебито древко и погнуто серебряное копье, и только успел сделать с ним два-три шага, как его положила турецкая пуля. На смену ему явился другой унтер-офицер, но и он был убит на месте.

Кучка турок подобралась к лежавшему знамени, и двое из них поволокли было его на свою сторону. С остервенением кинулись на них болгары, кто — в штыки, кто — в приклады, и среди ожесточенной свалки вырвали из рук нeприятеля свою святыню — Первое Болгарское знамя.

Около двух часов дня, потеряв 3/4 своих людей и большую часть офицеров, дружины стали отходить к ущелью, но уже не стройными рядами, а небольшими группами и по одному.

* * *

После боя. Донесения. 19 июля 1877 г. 8 ч. 50 мин. вечера.

Генерал-майор Pаyx — начальнику передового отряда (Гурко):

«Я надеялся удержать за собой город... Но войска вверенного мне отряда не могут драться… драгунские лошади едва двигаются. …ни у драгун, ни у пехоты почти нет патронов...»

19 июля, 10 ч. вечера. Генерал-лейтенант Гурко — главнокомандующему:

«...Пока у меня шло дело, Ески-Загрский отряд был атакован с юга и юго-запада... Я хотел идти к ним на помощь, но войска, увлекшись преследованием, собрались только в 6 часов вечера, К этому времени ополчение уже было выбито из города и отступило в ущелье. Атаковать город было уже поздно».

19 июля. Нач. штаба передового отряда — начальнику кавалерии:

«Оставайтесь на том же месте. Атаки сегодня не будет. Время позднее, а войска ещe не собрались».

22 июля 1877 г. Генерал-майор Раух — начальнику передового отряда:

«…Такого адского огня, как в последние минуты боя под Ески-Загрою, я пока ещe не видел, а болгары выдерживали его и пошли даже в штыки, чем заставили неприятеля отойти назад, но новые массы турок батальным огнeм остановили их. Мне кажется справедливым представить всех офицеров, бывших
в деле... Офицеры везде были впереди, чему лучшим доказательством служит большая потеря в офицерах...»

Герцог Н. Лейхтенбергский — начальнику передового отряда:

«Как львы дрались дружинники-болгары, по нескольку раз бросались в штыки и опрокидывали турок, но, встреченные огнем резервов, гибли десятками... Много погибло героев болгарских дружин и в особенности офицеров, своим примером увлекавших болгар-новичков в штыковой бой...»

Генерал-лейтенант Гурко — главнокомандующему:

«Мои разъезды донесли мне о тех ужасах, которые совершены были турками во время их короткого пребывания в Ески-Загре... Наступление турок сопровождалось самыми ужасными злодеяниями и невообразимыми зверствами... К величайшему сожалению, стратегическая победа, одержанная мной над армией Сулеймана, была куплена очень дорогою ценой. Болгарское ополчение, сражавшееся с полным геройством, понесло весьма большие потери, и город Ески-Загра, принявший наши войска с таким восторгом, обращен в груду пепла...»

Приказ по передовому отряду:

«К вам обращаюсь, болгарские дружины! 19 числа под Ески-Загрою вы привлекли на себя 15 неприятельских батальонов, т. е. почти вчетверо сильнейшего неприятеля, при многочисленной артиллерии дальнего боя, против которой вы смогли противопоставить всего 4 горных орудия. Несмотря на такое подавляющее превосходство турецких войск, вы, с 8-ми часов утра до 2 часов пополудни, с удивительным мужеством защищали свой родной город и тем дали возможность остальным войскам передового отряда разбить турок при с. Джуранли, вследствие чего было отступление всей армии Сулеймана-паши.

Это было первое дело, в котором вы сражались с врагом, и в этом деле вы сразу показали себя такими героями, что вся русская армия может гордиться вами и сказать, что она не ошиблась, послав в ваши ряды лучших своих офицеров.

Вы — ядро будущей болгарской армии. Пройдут года, и эта будущая Болгарская армия с гордостью скажет: „Мы потомки славных защитников Ески-Загры”».

Через несколько дней в Казанлыке на поле перед старым монастырем была отслужена панихида об упокоении душ воинов, павших в бою под Ески-Загрой.

Болгарин С. И. Кисов: «Никогда не забуду торжественно-печальной картины, какую представлял уцелевший в неравном бою отряд в ту минуту, когда священник провозгласил: «Вечная память воинам, на поле брани живот свой положившим за Веру, Царя и Отечество». Все, офицеры и солдаты, опустились на колени и плакали о наших товарищах и начальниках».

Состоялась панихида и в Ташкенте, куда пришла горькая весть о гибели Калитина, Фeдорова и Попова. «Туркестанские Ведомости» писали: «Потеря этих доблестных представителей славного боевого батальона составляет чувствительную утрату для русской армии и в особенности для Туркестанских войск: то были офицеры из ряда вон выходящие».

Р. S. Через полгода после того, как была поставлена точка, жизнь удивительным образом завершила мои поиски.

Во время государственного визита Президента России в Болгарию он посетил Шипку и возложил цветы к памятнику, на котором начертаны имена всех павших русских воинов, а в минутном телерепортаже из Старой Загоры показали хранящееся там знамя — то самое, под которым шли в бой болгарские ополченцы во главе с русскими офицерами, и раздались звуки колокола, отлитого из гильз, собранных на месте того памятного сражения.