ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ

Национальная идея как непреходящий
вызов русской культуры

Будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный.

Мф. 5:48

Всем известно, что наши люди ни во что  сами не пойдут, ежели не приневолены будут.

Петр I

Россия, Русь, храни себя, храни.

Н. Рубцов

Петр I называл главной причиной гибели Византии ее религиозную отрешенность от земных задач. Он видел, что и Россия, живя по церковному послушанию,
в своем военном и техническом развитии серьезно отстает от внешнего мира, с которым он самолично познакомился. Поэтому он взнуздал свою страну на земные цели, дабы спасти от участи Византии.

Так Петр положил начало светскому развитию России, однако после него в этом страна не преуспела. Цивилизационное отставание в национальной толще оставалось постоянным вплоть до нашего времени.

До 1917 года «огни печальных деревень» с крышами из соломы и «роскошной» дранки достоверно отображены и в слове и в красках. В том же виде они сохранились и сегодня, в чем каждый может убедиться. Разве что со второй половины XX века первобытные избы постепенно были перекрыты рубероидом и «роскошным» шифером.

В чем же дело? В том ли, что наша государственная элита во все времена только и делала, что выжимала всю народную энергию на свои нужды?

Чтобы ответить на этот вопрос, придется рационально посмотреть на основы нравственности. Так, нравственность человека выражается его отношением: к себе, к людям, ко всему живому и — к труду. При этом отношения, которое он декларирует и которое его обязывает изнутри, могут не совпадать. Так, рациональное знание того, что хорошо, что плохо, полученное от родителей или в школе через объяснение и доказательство, ребенка изнутри не обязывает, оно не становится его собственным.

Изнутри всякого человека обязывает его подсознательная вера в образ себя и людей, возникающая в нем исключительно через его любовь к тому или иному, тем или иным практическим выразителям отношения: к себе, к людям, ко всему живому и к труду.

Далее, отношение человека к любому труду существует и колеблется в нем
в границах: исполнитель (раб) — предприниматель (творец). Это означает, что в самом примитивном, исполнительском по сути труде творческим отношением к нему является инициатива качества. (Самый яркий художественный пример творческого отношения к нетворческому труду дан Гоголем в образе переписчика Башмачкина.)

К творческому отношению к труду, кроме воспитания через любовь к живому,  еще обязывают человека изнутри его собственные (Божеские) дарования (таланты), которые имеют свойство сжатой пружины.

Таким образом, реальное, истинное отношение к труду у человека создается через соединение веры и талантов.

В Новом Завете в притче о «талантах» Христом заповедано не только не зарывать их, но и приумножать. Этот призыв к творческому, инициативному отношению к труду, как помним, оказался недостаточным для того, у кого «талантов» было меньше всех. Но не только «пружина» была слишком слабой — не было и любви раба к своему господину как к трудолюбцу: «…ты человек жестокий, жнешь, где не сеял, и собираешь, где не рассыпал» (Мф. 25: 24).

В православии отношение к труду как к самостоятельной инициативе не осмыслено. Труд понимается как ведущее к спасению нравственное служение и послушание. Или как наказание. Частная инициатива, выходящая за рамки религиозной и жизненной необходимости, либо игнорируется, либо осуждается, как, например, побуждение к науке, светскому искусству, к «стяжанию».

Соответственно, православная культура порождает в государстве необходимость сильной, пассионарной власти и пассивной социальной и хозяйственно-экономической деятельности верующего населения, не одаренного большими талантами.

Когда в крепостной России отдельные прогрессивные помещики, побуждая свое крестьянство к просвещению, облегчали их трудовые повинности, это часто приводило к повальному пьянству мужиков и праздности. А в случаях, когда таланты оказывались сильнее воспитания, возникли народные ремесла и отхожие промыслы.

Поскольку положение усугублялось непассионарностью православной верховной власти, то унизительное поражение России на своей территории в Крымской войне от дальнего десанта оказалось вполне закономерным. Но так же закономерно, что после полного освобождения крестьянства большая его часть не была готова к «свободному плаванию». Сохранилось общинное земледелие с системой круговой зависимости, но все же создались условия для возникновения кулачества — самого прогрессивного с точки зрения отношения к труду класса в деревне.

Именно активное отношение к труду породило научно-промышленную революцию на Западе, которая отраженно докатывалась до России. Новое время требовало от страны нового инициирования всех слоев общества для собственной модернизации. Однако отношение государственных институтов к рациональному образованию народа оставалось откровенно отрицательным. С ведома и благословения Александра III повсеместно открывались лишь церковно-приходские школы, в которых познание картины мира ограничивалось буквальным толкованием книг Ветхого Завета, а отношение к труду по-прежнему воспитывалось как нравственная обязанность. В мире научных открытий такое просвещение не отвечало запросу мало-мальски пытливых русских умов. Усилился, особенно в городе, уход от веры.
В таких условиях к началу XX века сравнительно успешное развитие в России получил инородческий капитал, а отвергнувшее Церковь и православную государственность русское разночинство в союзе с инославными инородцами отчасти обратилось к террору против власти, отчасти увлеклось теоретически правдоподобной тогда, но фактически ложной идеей антагонизма между бедными и богатыми. По иронии истории оно в конечном итоге поверило, что инициатором общественного прогресса является пролетариат — еще менее инициативный по характеру труда класс, чем общинное православное крестьянство.

На противоположном политическом крае появились так называемые «черносотенцы», которые ратовали за неизменность для страны формулы: православие — самодержавие — народность, видя в Библии и Священном Предании ответы на все вопросы и возлагая вину за национальную и государственную слабость на сверхъ­естественную активность нелояльных инородцев.

Наиболее адекватное понимание русских проблем и задач было тогда у Столыпина, однако его государственная реформа, объективно направленная на развитие самодеятельности народа, имела сильную оппозицию слева и справа и была прервана.

После 1917 года новое государственное мировоззрение не могло породить у станка своих Башмачкиных, так как «творцу истории» было уготовано беспримерно принудительное исполнительство, сопровождаемое тотальным внушением прямо противоположного утверждения. В результате в национальной культуре еще более укрепилось исполнительское отношение к труду.

Творческое, инициативное отношение к труду было открыто Реформацией
в Западной Европе, разработавшей новую трудовую этику, провозгласившую любовь к любому честному самостоятельному труду Божественным призванием. Это стало основой общественной — экономической, социальной, политической — демократии. И в Новом Завете это заложено.

В католичестве самостоятельное творческое начало в человеке представлено
в догмате о филиокве, но программно («добрые дела») не выражено столь широко, как в протестантизме.

Справедливости ради необходимо признать, что наиболее полно понимание человека в труде как творца («сотворца Богу») заявлено в иудаизме. Такое понимание происходит от мистического утверждения, что Вселенная без трудового участия
в ней человека несовершенна.

Таким образом, Петр I, подвигнувший Россию к светскому образованию и развитию принудительно, а не государственным освящением самостоятельного творческого начала в человеке, породить реформацию православной жизни не мог в принципе. После него понимание труда в России сохранилось в лучшем случае как служение, имеющее самостоятельную нравственную ценность.

И сегодня статистический русский человек в труде безынициативен и, как следствие, лично безответствен. Соответственно, в своей жизни он уповает если не на Бога, то на начальника, на удачу, а то и на присвоение чужого труда. (Оборотная сторона трудовой безынициативности — знаменитое русское своеволие.)

Разумеется, талантливый наш народ всегда давал и, надеюсь, всегда будет давать самобытных творческих личностей, понимающих свое дело, конечно, как нравственное служение своему народу. Вопрос стоит о воспитании.

Нынче православные батюшки возвращаются в деревню и понемногу вмешиваются в дела жителей и в воспитание их детей. Это, безусловно, очень хорошо, это спасение от того, что есть. Но проблема остается в том, что в их проповедях человек — послушник. Как постник. Сколько раз я слышал в виде нравственного поучения историю о батюшке, который повелел отроку сажать капусту вверх корешками. Поучение в том, что кроткое послушание свидетельствует о чистой вере, а разумные возражения — о гордыне.

Вот так живем и учим: ты начальник — я дурак, я начальник — ты дурак!

Разработать под омофором Церкви сакральную программу воспитания в человеке инициативного трудолюбия и ввести ее в русскую культуру — это и есть, как я понимаю, насущная русская национальная идея. Это именно вероисповедная задача. Кроме семьи она может быть решена только Церковью.

Если бы в каждом приходе патриотический батюшка имел ритуальный способ внушения пассионарности каждому русскому ребенку, который рационально можно сформулировать в следующих словах: ты — сотворец творящему Богу по обустройству собственного дома, собственной деревни, собственного города, собственной страны, собственной Вселенной, — то не только Россия спасется от вымирания, от распада, от захвата, не только сказочно изукрасится, но гоголевской птицей-тройкой воистину повлечет за собой и другие народы.

Возможна ли такая проповедь в рамках существующей православной догматики? Я могу высказать только посильные соображения.

1. Необходимо уточнить церковную критику прогресса. Ведь Церковь благословляет труд для удовлетворения естественных нужд. Поэтому надо иметь в виду не­оспоримый научный факт, что наша планета не вечна, что если вовремя не подготовимся, то с земной катастрофой прекратится и православное духовное делание. Иначе говоря, разве не обязан православный человек учить своих чад без­опасно переходить дорогу?

Что касается апокалипсиса, то почему его следует ждать до того, как Земля сгорит в огне Солнца?

2. Уточнить критику иудаизма в виде отрицания «строительства Царства Божьего на Земле». Пусть наша Церковь «не от мира сего», но если из своего «надмирного» положения она благословляет необходимый труд, то почему улучшение мира — подмена рая и тщетный соблазн? В самих честности и ответственности самостоятельного созидательного труда разве нет нравственного приготовления к «жизни вечной»? И в этом не только необходимая, но и самая эффективная нравственная ответственность за весь материальный мир, за всю Вселенную, которая наш — пусть временный — дом. Передавать дом детям в наилучшем виде — это как минимум обязанность. Как максимум это Божественный замысел свободы выбора человека.

3. Уточнить границы смысла понятия «раб Божий». Безусловно, верующий человек — по любви к Богу — следует Его заповедям. А греша, кается. Любовь обязывает человека, несмотря на наличие у него свободы воли, и в этом смысле он становится — по силе любви — «рабом Божьим». То есть любовь к совершенному Богу ограничивает свободу воли человека ко злу (в отношении: к себе, к людям, ко всему живому). Однако Христос не ограничивает человеку способы приумножения его «талантов» в труде. Он обязывает его Своей «пружиной» и любовью к Себе как Творцу — к честному и творческому их приумножению. Человеку дана свыше полная свобода честного творчества. Поэтому в труде человек не «раб Божий», но сотворец Богу.

Перечисленные вопросы — не призыв к расколу. Я отдаю себе отчет в том,
к чему привело введение «правильного» троеперстия. Я всего лишь на бумаге в рациональной форме формулирую для патриотической нашей Церкви суть перманентной трагедии русской национальной жизни и сущности угроз для России со стороны инославного мира. Если в церковной общественности что-то отложится собственными вопросами, то, может быть, своим языком, своими формами Церковь подумает и подвигнется к разработке — отдельно от существующей монастырской (послушнической) — инициативной трудовой этики для человека в миру!

Я согласен, что исихазм — монастырский путь к высшему нравственному совершенствованию, но и существование монастыря во времени будет невозможно без пассионарного внешнего труда. Как сказано, полноценное приуготовление человека в миру к «жизни вечной» благословляет его к самостоятельной и всеобъемлющей трудовой ответственности за этот мир.

Если вероучительные Соборы бывали в прошлом, почему им не бывать в будущем? Католики — хорошо ли, плохо — на вызовы времени всегда реагируют.

Церковь наша — Вселенская, поэтому должна полноценно окормлять не только сердце, но и ум.

Уже слышу, как ревнители благочестия с возмущением восклицают: «Да это же самодельный протестант!»

Что ж, признаюсь, в Бога Живого я не верю, благодати лишен, однако чувства православные имею: наши маковки, да батюшки, да служба — мне родные. А на протестантских проповедников да на их здания как посмотришь, так хочется то ли палку в руки взять, то ли научиться управлять бульдозером. (Шутка!)

Впрочем, меня нисколько не беспокоит, если вешать ярлыки, бросать камни будут слепые начетчики. Они так и должны делать, пока сама Церковь авторитетно их не просветит.

Многие деятели нашей Церкви думают, что катастрофы России происходят исключительно от маловерия, происходящего как бы от недобросовестности паствы, и уповают на новое — добросовестное — крещение Руси.

Если бы все было так просто! Тогда каждый умный да честный, любящий Родину русский человек в контексте хронической национальной неустроенности не стал бы мучительно метаться в поиске собственной идентичности, а с умилением сердца вновь принялся бы «по-православному» сажать капусту.

Я предлагаю посмотреть правде в глаза: если Церковь не предложит русскому народу в миру свою пассионарную трудовую этику, Россия тысячелетнюю духовную идентичность не сохранит. Или останется аутсайдером навсегда.

Борис Митяшин