Алексей  Машевский

Из цикла «В Сердце Германии»

* * *

Италия, ты сердцу солгала…

                                   Фет

Не солгала,

Поскольку не обещала.

Только звала,

Звала за собой, прощала

Наши претензии глупые, охи-вздохи.

Мы из другой страны, из иной эпохи.

В небе ликует свет,

Как трубач с золотой трубою.

Ты не Италия — нет,

Ты сама собою.

Елки в лесах, фархверковые клеенки

Маленьких городков, блондинки или болонки —

Перемешались: арочка,

Кирха; цеплялась взглядом

Сладкая парочка —

Шиллер и Гете рядом.

Вдоль автострад бежали поля и парки

От Вюртемберга до самой Восточной марки.

Нет, я бы жить не смог здесь на самом деле.

Как уже было сказано выше, встречали ели

И провожали нас мрачным своим приветом.

Мы побывали в Германии этим летом.

* * *

Еще мы были в доме Гете…

Признаюсь, олимпиец наш

Любил, как видно, навороты —

В своей квартире Эрмитаж

Соорудил; второй этаж:

Хариты, гении, эроты —

Все гипсовые. Черепки

Античной моды запоздалой.

Полы скрипучи, окна малы,

И низковаты потолки.

Вот тот монументальный фон

Величья, славы европейской:

Советник тайный, бард ганзейский,

И Веймарский Анакреон…

Мудрец, зачем весь этот хлам?

Как пыльно в комнатах, как душно!..

Твоя ли Муза равнодушна

К словам, поступкам и делам?

Но, слава богу, что строка

Про суетность и быт поэта

Не знает. Ей довольно света,

Слез, чтоб звучать наверняка.

* * *

А умирал в каморке темной

Внизу, на первом этаже.

К чему богатство, дом огромный

И слава, тошная уже?

Малинового одеяла

Не отменит ни герб, ни чин.

И вряд ли Муза повлияла

На выяснение причин.

Скажите, к герцогу послали?

Ах, все тщета и суета,

Когда окажется в финале,

Что жизнь прожитая не та,

Вернее, та, но с той поправкой,

Что все же главным были в ней

Кузнечики с весенней травкой,

Прикосновенье строчки плавкой

И заклинание теней.

И вот, поскольку эфемерна,

Неудержима, как вода,

Их сущность, за тобою, верно,

(Будь осторожен — здесь каверна,

А там провал), нелицемерно

Они последуют туда.

* * *

Парки Касселя… Рисовали

Здесь палитрою крон, ветвей.

Мы как будто в огромной зале,

И плафон голубой над ней.

Продолжение рококошных

Интерьеров: каскад, цветник.

Городов наших пыльных тошный

Образ память кольнул на миг.

Нет, про злую судьбу не надо

И про барскую «с жиру» спесь.

Счастлив я, что два этих сада

Удивительных в мире есть.

Видишь ли, прозябать в печали

Все же легче душе, когда

Она знает иные дали

И прекрасные города.

* * *

Любовь, оставшись без предмета

Любви, не знает, как ей быть…

Смеркается к исходу лета

Все раньше. Хочется забыть

Не то, что было, — нет, — что будет:

Осеннюю сырую муть.

Она остудит и простудит,

И примиришься как-нибудь.

Нам достается напоследок

Лишь опыт, а не человек,

Лишь колыханье черных веток

И расставание навек,

Нам достается ум бесплодный

И сердца жар глухонемой,

Последний, от всего свободный

Путь в серых сумерках — домой.

В ЕГИПЕТСКОМ МУЗЕЕ

1

Плетя из тысяч взглядов нити,

Блуждая между стел и плит,

Мы в зал вошли, где Нефертити

В ковчеге кварцевом парит.

Тяжел для стебля шеи нежной

Цветок венца ее страны,

И губы в легкой, безмятежной

Улыбке чуть напряжены.

Слегка опущенные веки

Со взглядом грустным заодно.

Все, что нам знать о человеке

И этой женщине дано,

Осталось там — за гранью плоской

Стекла, в тысячелетнем сне.

И лишь всплывают отголоски

Тревожно, радостно во мне.

2

Она всего лишь голограмма —

Неосязаемая плоть.

Там, где супруг ее упрямо

Богов пытался побороть,

Где медленные воды Нила

Живят кремнистые пески,

Ее страна, ее могила,

И вечность, полная тоски.

Она не здесь. Всмотрись: усталый,

Но царственно спокойный вид,

Над головой огромной калой

Корона тяжкая парит.

И в складках возле губ, и в смутном

Пятне, где не прорезан глаз,

Печаль такая о минутном,

Такой от времени отказ!

До капли кубок жизни выпит,

Погас сиявший в небе Бог,

Разрушен храм, и твой Египет

На дно, в зеленый сумрак лег,

Зачем же ты еще меж нами,

Пришлец иных миров, мираж,

Смущающий своими снами

Больной, нетвердый разум наш?

В ПЕРГАМОНЕ

1

Славу держит за руку смерть, —

Цезарь, это ль тебе не знать?

Так и будешь во тьму смотреть,

Строгим взглядом века пронзать,

Устрашая белками глаз

И кривя тонкогубый рот?

Неужели ты видишь нас —

В залах движущийся народ?

Чем мы лучше? — добрей? умней?

Не судивший — да не судим.

Вот придет темнота, за ней

Вместе что-нибудь разглядим.

Над берлинским музеем гул —

Нескончаемый дождь стеной.

Цезарь голову отвернул:

Что ему разговор со мной!

2

Будучи в Пергамоне,

Загляни в Вавилон.

На лазоревом фоне —

Лев, за ним его клон.

Смело топчет ворота

И другое зверье —

Неизвестна порода,

Впрочем, нам до нее…

Посетители трутся,

Льются, словно вода.

Никому не вернуться

Никуда никогда.

Синими кирпичами

Как ты ни обложи!

Только бродят ночами

По стене миражи.

3

Ты меж хеттских стояла львов —

Прямо над головой клыки…

Знаешь, я ко всему готов:

Что не сбудется — пустяки.

Хорошо мне с тобою лишь

И легко идти под уклон,

Мы видали Берлин, Париж,

Мы почти вошли в Вавилон.

Жизнь пройдет стороной, как дождь.

Вон, стоящий у той стены

Знает мраморный римский вождь:

Все однажды уснуть должны.

А уснув, оказаться там,

Где сейчас он, где эти львы.

Только тронуть я им не дам

Головы твоей, головы.