ПЕЧАТНЫЙ ДВОР

Александр Галич. Стихотворения и поэмы. / Вступ. ст., сост., подгот. текста и примеч. В. Бетаки. — СПб.: Академический проект; Издательство ДНК, 2006. (Новая Библиотека поэта).

Том подготовлен на редкость опрятно. В. Бетаки — молодец.

Положим, ему почти не пришлось мучиться с текстологией. Рукописей Галича практически не осталось, а фоно­граммы — что фонограммы? Их столько, что все не переслушаешь. Будем считать, что авторская воля выражена в прижизненных книгах. Таких книг две — и этого достаточно.

Примерно так же решается проблема датировок: на нет и суда нет. Разве что в отдельных случаях удается кое-что установить путем буквально детективных умозаключений.

Но сами тексты напечатаны чисто — полагаю, составитель сам набирал и вычитывал, поскольку в наши дни на корректоров надеяться — в лес не ходить.

И примечания отчетливы и подробны. Помимо разных расшифрованных литературных аллюзий, тут вы найдете краткую такую энциклопедию советского быта. Которая необходима для понимания некоторых мест у Галича, но также бесценна сама по себе.

Потому что все уже позабыли всё.
И если некоторым терминам — допустим, «вертухай» — исчезновение не угрожает, то кто ездил на «Чаечке», а кто питался любительской колбасой, и что такое обкомовская икра — негде и узнать. И что «толстомордый подонок с глазами обманщика» — товарищ Жданов.

А также и вступительная статья написана дельно. Среди прочего там есть одна догадка — блестящая: «что Галич всю жизнь писал одну огромную „оперу нищих”», вослед Джону Гею, Роберту Бернсу, Бертольду Брехту…

Короче, В. Бетаки — наши поздравления. Но что же сказать про Александра Галича?

Похоже, про Галича поговорить не с кем. То, что эта несчастная тысяча экземпляров до сих пор не распродана (а тридцать и даже двадцать лет назад магнитофонных пленок с песнями Галича ходило, говорят, с полмиллиона), — факт катастрофический.

Поэт вышел из моды — оттого что не устарел. Оттого что опоздал. Еще тогда, в свое время. Открыл формулу некоего удушающего газа — описал, кто его производит, и как он действует, и какой смертельный от него вред, — но было поздно.

Те, кого он хотел спасти, на этот газ подсели навсегда, как на жизнеутверждающий наркотик. А кто не подсел — уехал. Или ушел. Или уходит. Потому что не смогли закрыть вентиль — только прикрутили. А те, кого Галич так ненавидел, раскрутили обратно.

Пожалуй, действительно — зачем держать дома такую книгу-антидот? Без нее как-то уютней. Как-то даже безопасней.

Репортеры сверкали линзами,

Кремом бритвенным пахла харя,

Говорил вертухай прилизанный,

Не похожий на вертухая:

«Ворон, извиняюсь, не выклюет

Глаз, извиняюсь, ворону,

Но все ли сердцем усвоили,

Чему учит нас Имярек?!

И прошу, извиняюсь, запомнить,

Что каждый шаг в сторону

Будет, извиняюсь, рассматриваться

Как, извиняюсь, побег!»

Понятно, что стихотворения и поэмы Александра Галича должен знать каждый школьник. Но если когда-нибудь так и будет, то не при нашей жизни.

Александр Проханов. Теплоход «Иосиф Бродский». — Екатеринбург: Ультра; Культура, 2006.

Надо же, думаю, вот и этому неймется. Как их всех разбирает. Как Иосиф Александрович их всех достал.

А у меня, можно сказать, набралась уже коллекция всякого такого. Посмерт­ных клевет. Красот вандального звона. А тут экспонат лежит и, можно сказать, взывает: раскрой меня, преодолей брезгливость. Что ж, я раскрыл и преодолел. Сперва брезгливость потом скуку. Потом опять брезгливость и так далее. Почему-то я воображал, что будет забавней.

Сплошные совокупления, убийства и патриотизм. Но, главное, такая странная у этого Александра Проханова творче­ская фантазия, что разжигается только гнусным. Обыкновенное убийство, нормальный секс у него выходят тусклыми донельзя. А гнусные — ничего, впечатляют.

Прочитанного не воротишь — одну страницу я даже не забыл:

«…На нижней палубе, в закутке, недалеко от кухни матросы, закатав рукава, били головой о стену русалку. Ее рот был залеплен скотчем, васильковые глаза побелели от боли и ужаса, золотистые волосы слиплись от крови. Дюжие парни раскачивали ее, подхватив под руки, с гулом ударяли о железную стену. У русалки изо рта и из маленьких жабр за ушами брызгала кровь. Оглушенную наяду потащили на кухню, волоча по палубе липкий бессильный хвост. Шмякнули на черный противень, грудью вверх, так что виден был нежный дрожащий сосочек с бриллиантовым пирсингом. Повар в белоснежном колпаке и фартуке взял острый нож. Сделал русалке надрез от пупка до основанья лобка. Надавил — в подставленное блюдо жирно, густо потекла красная зернистая икра, переполняя сосуд».

В общем, это тот случай, когда у автора недержание, а он думает — это талант. Или делает вид, что так думает, а на самом деле для него это предлог безнаказанно унизить воображаемого и ненавистного читателя видом и запахом выделений своего ума.

Так что нет смысла вникать в примитивный сюжет данного пасквиля (как бы политического), а посмотрим, что тут сделано с Иосифом Бродским. Вы удивитесь: ничего страшного. Ну, кукла. Ну, обливают ее зловонной патокой. Ну, валяют потом в грязи.

Сперва одна мерзкая старая дура долго говорит про Бродского совершенно ни с чем несообразный вздор, — но на то она и мерзкая старая дура (впоследствии будет гнусно убита молодыми красивыми патриотами):

«— Видите ли, Иосиф Бродский вездесущ и столик. Он был в далеком прошлом, существует ныне во множестве воплощений и никогда не исчезнет, какие бы сюрпризы ни преподносила нам история. Человечество, с момента зарождения, двигалось от одного Иосифа Бродского к другому, которые являлись в самые переломные, драматические периоды, не позволяли истории отклониться от божественного промысла. «Иосиф» на арамейском языке — «подающий знак». Иосиф Бродский — это тот, кто подает человечеству знаки, уводя за собой сбившуюся с пути историю. Таким был Иосиф, сын Иакова, проданный братьями в Египет, что предопределило появление Моисея, великий «исход», скрижали, скинию и весь иудаизм как неизбежный путь человечества…»

Простите, я вынужден этот бред слегка подсократить.

«…Можно перечислять без конца. Иосиф Волоцкий, знаменитый устроитель православной церкви. Иосиф Сталин, которого многие почитают святым. Иосиф Броз Тито — несомненный славянский герой. Наконец, Иосиф Кобзон, чьи песни, при всей их непривлекательности и ущербности, являются «музыкой сфер» — сфер обслуживания. Иосифы Бродские есть во всех народах, на всех материках. Есть у китайцев, есть у народа майя, есть у племени зулу. Антропологи, изучающие останки австралопитеков, обнаружили у некоторых скелетов признаки Иосифа Бродского. Некоторые гипотезы утверждают, что Иосиф Брод­ский существовал в «дочеловеческий» период, являя себя в образе динозавра…»

Потом остальные, значит, дураки по книге стихов Бродского гадают — и каждому стихи пророчат смерть. (Ход, как вы помните, украден у леди Агаты.) Потом патриоты по очереди более или менее гнусно убивают дураков, но Бродский тут, к счастью, ни при чем совершенно.

Только главный патриот, он же — главный герой, он же (фамилия — Есаул) — глава администрации президента РФ, страдает от противоестественной близости с умершим поэтом:

«Есаул переживал странное прозрение. Иудей Иосиф Бродский и он, Есаул, донской казак, были лютыми врагами по крови, обильно пропитавшей грешную русскую землю. Но их астральные тела обагрили метафизической кровью одну и ту же стальную ось, по которой текли и сливались струйки их метафизической крови, создавая таинственную общность их творческих душ и судеб, обреченных на поиск истины, на жертвенность, на поношение близких, на нестерпимую, непреходящую боль».

Ну, нравится персонажу лить пустые слова и слушать, как они журчат.

Автору, в свою очередь, доставляет удовольствие на глазах у всех помаленьку шалить с имуществом мертвецов:

«Комната озарилась фиолетовым светом. Ударил гром. Из рамы, неловко, как перелезают через забор, вылез тощий, угловатый, болезненный человек. Дико вращал глазами, затравленно поворачивая шею. На нем была длинная, расстегнутая на груди рубаха, белые кальсоны с тесемками, стоптанные туфли на босу ногу. Так одевают пациентов в сумасшедших домах…» И т. д., украдено ясно у кого и на кого надето — тоже.

Это баловство сравнительно безобидное. По-настоящему противен, — возмутительно, как автору и хотелось, противен, — эпилог, в котором писатель Проханов под собственной фамилией (но в третьем лице) передвигается по Петербургу, направляясь на Васильевский остров. И, поднявшись в квартиру одного знакомого, «побуждаемый таинственной силой, уповая не на память, а на чей-то звучащий в нем голос», пишет стихотворение Иосифа Бродского — «Ни страны, ни погоста…».

Ход украден у Ильфа и Петрова. (Правда, О. Бендер пересочинил классический текст точно, а Проханов перевирает.) Смысл же эпизода… Но хватит об этом.

А все проклятая моя любознательность. Ложная добросовестность. Мол, вправе же читатель знать, что вообще бывает в юдоли сей. А рецензии не пишут в белых перчатках.

Роберт Бертон. Анатомия Меланхо-лии. // Перевод, ст. и коммент. А. Г. Ингера. — М.: Прогресс-Традиция, 2005.

Название гениальное. Сама идея — сочинить книгу с таким названием —
гениальна. Необъятную, непременно необъятную — тысячи так на три страниц. В шестнадцатую долю листа.

Завидная, признайтесь, тема. Буквально у каждого есть что сказать, и каждому лестно бы увековечить себя подобным трудом. Да жизни жаль. Это же надо потратить ее всю, — а когда наслаждаться?

Затворите мне темницу, отнимите сиянье дня, заставьте отбывать свой век (семнадцатый, кстати) от звонка до звонка завбиблиотекой какого-нибудь Крайст-черч-колледжа в каком-нибудь Оксфорде, — я, пожалуй, тоже напишу Анатомию (например — Пошлости). Если не сопьюсь.

А ежели она давным-давно уже написана, и на дворе советская власть, а я, к примеру, законопачен в Коломенский пединститут — читать из года в год простейший курс зарубежной литературы, и вообще-то никому тут не нужной (как и я сам, поскольку, предположим, слишком образован и еврей), — что ж, тогда я, не исключено, попробую такую Анатомию перевести.

Без малого четырехсотлетней выдерж­ки английский текст, испещренный латынью. Поскриплю пером, постучу на машинке, пощелкаю компьютером — лет через пятнадцать, глядишь, первая треть почти готова. И если тут я умру — как это и случилось с А. Г. Ингером (1925— 2003), — то вдруг мой труд почему-нибудь не пропадет.

А потом — в XXII, предположим, столетии — найдется переводчик и для второй части. В XXIII, соответственно, — для заключительной (самой, говорят, интересной).

Вот тогда и решим насчет тиража. Пока что, само собой, — одна тысяча экз. Продано как минимум две штуки. Мой знакомый сноб купил сходу, — а за ним, вняв его восторгам, раскошелился и я.

И, в общем, не жалею.

Хотя данный том трактует главным образом о причинах Меланхолии. А причиной Меланхолии, по мнению автора, бывает всё. Богатство и бедность, праздность и переутомление, чрезмерная радость и запор. Вот мистер Бертон и пишет главу за главой (точней, подраздел за подразделом) про все на свете. Первый подраздел первой главы второго раздела вообще озаглавлен: «Господь как причина».

Казалось бы, худо ли? Заголовок опять же потрясающий. Вот прямо сейчас и узнаем, какого мнения на этот счет держался доктор богословия из времен Шекспира. Открываем страницу 317 — и находим:

«Тому, что сам Господь ее причиной — в наказание за грехи и для удовлетворения Его справедливости, — есть много примеров и свидетельств в Святом Писании: они красноречиво нам показывают, что „безрассудные страдали за беззаконные пути свои и за неправды свои…”» Да и пошел, и пошел громоздить цитату на цитату.

Поскольку цитатами мистер Бертон и мыслит. Как человек ученый — то есть начитанный. Обклеивает общие места высказываниями разных авторитетов. Лихорадочно спеша, лепит одно на другое как попало.

«Юрист Нависанни считает аксиомой, что «женщины в большинстве своем дуры», consilium faeminis invalidum [их способность рассуждать ничтожна]; кто из мужчин, будь то молодых или старых, способен в этом усомниться? — спрашивает Сенека. Юность безумна, stulti adolescentuli, подобно Лелию у Туллия, но и старость не намного лучше, deliri senes» и т. д.

Так что даже не скажешь твердо — сам-то он был ли умен. Вкусом обладал, это бесспорно: фразы выписывает эффект­ные. Тысячи и тысячи чужих фраз из сотен и сотен источников. Такая память. Источники же диковинные, до которых сам ни за что не доберешься. Прямо компендиум всех наук. Астрология, хиромантия, медицина, история — что угодно для души. Кавардак забавных убеждений. Снобу — кайф. А я, признаюсь, позевывал.

Но что верно, то верно: Меланхолию старый джентльмен понимал. Если, скажем, закладка из фолианта выпала и заготовленный перл ищи-свищи, легче написать как бы почти от себя, не то
собьешься с темпа. В таких случаях (впрочем, крайне редких) мистер Бертон выказывал (при несколько неряшливом слоге) проницательность поразительную:

«Это ни с чем не сравнимое наслаждение — вот так меланхолизировать и строить воздушные замки, прогуливаясь и улыбаясь самому себе, разыгрывая перед самим собой бесконечно разнообразные роли, полагая и будучи непоколебимо убеждены в том, что они и сами таковы, или же воображая, что они зрители этого действа…»

Как видим, все к лучшему. Будь эта книга переведена лет этак двести тому назад и попадись эта страница на глаза Достоевскому, а за ним Гончарову, — как бы не опустились у них руки. Как бы не опостылели одному «Белые ночи», другому — «Обломов».

«Эти забавы так поначалу усладительны, что их сочинители способны проводить дни и ночи напролет без сна, даже целые годы наедине с собой в подобных созерцаниях и фантастических размышлениях, которые подобны грезам наяву, и вытащить их из этого состояния или убедить добровольно его прервать не так-то просто; эти причуды воображения столь услаждают их тщеславие, что всякие обычные дела и неотложные предприятия воспринимаются ими лишь как помеха, они не в состоянии направить свои мысли в эту сторону или к изучению какого-либо предмета или к какой-либо службе…»

Что с меня взять, с невежественного верхогляда. Мне лишь бы пошутить. Но даже я понимаю — как хорошо, как правильно, как важно, что этот перевод выполнен и опубликован. Что эта книга пробилась в русский язык, хотя бы задним числом. Научный редактор — доктор философских наук В. М. Быченков. Директор издательства — Б. В. Орешин. Мафия меланхоликов бессмертна.

С. Гедройц