ЛИДИЯ  ГРИГОРЬЕВА

СТРАСТЬ  КОЛЛЕКЦИОНЕРА

1

Вот бабочка. Она черна, как ночь.

Черты лица — чернильницы короче.

Вот бестолочь! Зачем ее волочь?!

Сачком пыльцу сбивать?

                                          Туманить  очи?

Ворованное платье надрывать,

чтоб обнажить и утащить в темницу,

где тайно и срамно короновать

и уложить в стеклянную гробницу.

От умницы, блистающей, как сталь,

оставить только семечко льняное

да туловище узкое. Так встарь

блюли  воображение больное.

Потом валялись в комнатной пыли

в унынии. Или в пылу, лихача,

из всех углов вселенной волокли

сокровища  — и бормоча, и плача:

шелестокрылых  прибыло полку

из далей луговых,

                                 из плюшевых волокон,

из космоса, где, лежа на боку,

вращается, как шар капустный, кокон...

2

С тобой одним — до стона ли,  до крику,

соседствуя, лежа (ль) —

я не могу подолгу — поелику

мне времени оранжевого жаль.

Трудна задача — не давать обетов,

как бы: «любя, умру»...

То час ночной — суров и фиолетов —

упрется и ни «тпру».

То на заре — вишневое (ли) вече? —

сиреневая мга...

То промеж нас — час от часу не легче —

пробьет пространство вольтова дуга.

3

Ты — моя королева, городская управа!

Свет то падает слева, то он падает справа.

Так топорщится, тщится — свет, искусственный вроде,

освещая вещицы, у тебя на комоде.

Не просыпались в сито меж былыми веками

голубые бисквиты, медь и бронза с гербами.

Я стою у постели — как стоят настороvже,

изумлен и растерян — сразу видно по роже!

Я, когда у порога влез в огромные тапки,

думал, ты недотрога — клон любимой прабабки.

Стану — мрачною тучей, над тобою раздетой,

над старинной, влекущей, золотою монетой:

ни милдруг, ни товарка — бренд на тушке товара,

ты — торговая марка — бред души антиквара...

4. ХОЛОСТОЙ

Если этот туман не пропитан ядом,

то почему голова болит?

Город, где хочется ругаться матом,

где свет не светит и не горит.

Если идти по снежной аллее,

по улице имени подлеца,

станешь упрямее или злее

от самой маковки — до конца...

Если дойдешь до дверной коробки,

то не рычи, не стучи и не вой.

Видимо, ты человек не робкий,

и на поверку — свой.

Если ты искрою Божьей отмечен,

то, в мощную дверь вставляя ключи,

вспомни, что молод, не искалечен —

и не кричи, не кричи...

От постсоветского и простого

гиперпространства — куда уйдешь?

Даже от выстрела холостого,

аж до нутра, пробирает дрожь.

Словом нечистым, гляди, не поранься,

горло свое — не калечь...

Лучше врубиться в судьбу пораньше

или пораньше  лечь.

5. ОДИНОЧКА

Никого не привечай. Не зови на черный чай,

а тем паче, на зеленый...

Ночью свет не выключай. Не прокисни невзначай

от слезы своей соленой.

Дважды два, конечно, три. Никому не говори

о тоске непреходящей.

Но сама себе — не ври. Дверь однажды отвори

на призыв сумасводящий.

Ишь, тоска — впилась как клещ. Душу ложью не калечь. 

Не о том же ты радела,

чтоб на это ложе лечь, соответствуя, как вещь,

страсти коллекционера.

6. СБЕЖАВШАЯ ДУША

Слово дорого, ан глянешь — ни гроша.

Не по делу расточительна душа:

не маячит, не судачит, не брюзжит —

словно золото заначит и сбежит...

Канет каплею с пера — не уследишь,

и глядит из-за бугра, как нувориш.

Кредиторами обруган — долг отдашь...

Отчего такая мука, злой кураж?

Отчего тоска лютеет, валит с ног?

Словно слово обеднеет хоть на слог.

Словно розыгрыш картежный, в дурачки,

будет фраз твоих промеж —  втирать очки.

Словно вся литература — дом на слом.

А ведь умница, не дура — есть диплом!

Но, схватив перо за кончик, словно псих,  

все ж не знает, чем закончить этот стих.

7. ЛЮБОВНЫЙ  ШОК

Любовь моя, во мгле полураспада

хрустящая, как плитка шоколада

в холодной металлической фольге:

симфония или картина Ге.

Склонившись над твоим атласным лоном,

в одном с тобой ряду коллекционном

хочу стоять на полке и в шкафу —

с Ли Бо в соседстве, либо же — с Ду Фу.

За три рубля каракулевой славы

хочу вписать в тебя столбцы и главы,

одеть тебя в алмазы и меха —

богатого и знатного стиха.

Любовь моя, скажу тебе короче:

зачем тебе снега твои и ночи?

Лежит коллекционное тавро

на пажитях, тем паче на Миро.

Чугунную чернильницу литую

в небесном консулате залитую,

чтобы в письме твоей просить руки.

У Тютчева об этом ни строки...

Любовный шок — шалфей и медуница:

цветочная пыльца, как пыль, курится,

как шлейф летит, как белая фата,

как легкий звук из моцартова рта.