ВАСИЛИЙ БЕТАКИ

ЭХО РИМА

*

Ритм Рима — медлительное уподобление ритму

наших шагов, поднимающихся на Авентино,

но видна оттуда — только рельефная карта Рима.

Лохматые пальмы как меридианы вертикальны.

Рыжее — грозит с перегруженных ветвей апельсина.

А на черную широкополую шляпу старого падре

падают лепестки, лепестки улыбнувшегося олеандра.

Ветер приносит, как запахи, ощущение ренессанса.

Город отсюда — писаный задник классического театра.

Внизу этажи, этажи желтой и рыжей охры.

Глохнут за ними, за Тибром, в Трастевере на берегу

голоса посуды в тавернах, глохнет трамвайный грохот,

Глохнет шуршанье машин и колокольный гул…

*

Имя Тибра — в Риме. Эхо его — Тивериада

(Галилейское море? Озеро Генисарет? Кенерет?).

Маленький монастырь или пуvстынь. А рядом —

камни, сухие серые травы, да ослик серый.

Слабых медлительных волн незаметны ритмы,

камни, на берегу плеща, бормочут молитвы,

И так нереальны, так далеки от Рима

Нервные ритмы

Мечущихся над кустами у монастыря колибри…

*

Имя Равенны — к имени Рима парное:

какие бы тут Теодорихи в Темных веках ни гостили —

второй это город на все государство папское.

А вот базилика Apollinare Nuovo — тень Византии.

Мозаики: «овцы», «дары волхвов», «поцелуй Иуды»…

Полная тишь. Абсолютная. Смена стилей.

Почти азиатских колонн многоярусные груды.

Но в крипте — бассейн. Живые в храме плавают рыбы!

Памятью о ловцах человеческих душ, наверно.

Вот оно раскатившееся, бескрайное эхо Рима:

И колибри над Тивериадой и рыбы в Равенне.

Еще на вечную тему

Вавилонские башни, выворачиванье рек,

Железяки, хвастливо заброшенные в небо,

Как выпячивал он все, чем был и чем не был,

Самозванный, стеклянный не нажравшийся век!

А еще? Ревущие аэропорты,

Дымный скрежет, пожиравший зверей и людей,

В кучи свалены трибуны, скоты, цветы,

Трупный запах никчемных, но громких идей…

…Только искры усталости из-под сомкнутых век

Освещают фейерверком уползающий в тень

Бывший век паровозов, телеграмм и других

Мимолетных вещей, потрясавших умы,

Порождавших фантастику на коротенький день —

Бывший век магнитофонов вранья и чумы…

Но ветра возвращаются на свои же круги:

Сдуты занавесы, и выцвел картон

Декораций. Стал белым золоченый плафон,

Все оркестры подряд завопили не в тон,

И под них, автострадами в никуда побрели,

Топая вялым строем, голые короли…

По карманам попрятались грандиознейшие событья,

Их чадящий факел зашипел и погас:

Ни столетней Утопии, ни минутного Райха!

…Что ж так нагло сверкает из прищуренных глаз?

Вот: реальней, чем все мировые открытья,

Раскинув ляжки, смеется Райка.

Рыбный рынок в Венеции

1

На Большом Канале, где выстроились палаццо в стиле нечистого,

кичащегося мавританской примесью барокко,

над черным лаком гондол, которые безнадежно ждут туристов,

над полосатыми причальными столбиками от пристани сбоку —

Рыбный рынок. Он опустел: в полдень все закрывают.

Кончен бал.

В ящики со льдом — непроданное добро.

Уборщики змеящимися шлангами смывают

с прилавков чешую — карнавальное серебро.

По мрамору, еще грязному, базарно крича,

бродят, клюют что-то чайки — все, какие бывают на свете.

Но занятые уборщики чаек не замечают,

Впрочем, это взаимно, надо отметить.

Одна громадная переваливающаяся чайка

                                                                 в пижонском сером жилете

гоняет, оставляя красный след, большущую голову тунца,

другие — помельче — веселятся не завидуя, или эти

только делают вид, что не завидуют, чтоб не терять лица?

Но где же тельняшки, соломенные шляпы,

                                          квадратные плечи веселых продавцов?

Фартуки кокетливых торговок, тяжелые, желтые?

Только валяются хвосты скумбрий, головы лососей и тунцов,

да кое-где потроха цвета крови и желчи.

Чудовищная чайка — единственная хозяйка

базарного праздника без ненужных людей,

а может даже, на краткий час — и Хозяйка

Канала. А может — и Венеции всей.

2

Я с борта вапоретто снимал

панораму Большого Канала,

и заполнил всю пленку — Канал

кадр за кадром. Но мне было мало.

А потом с вапоретто того

на причал я спустился в тумане,

и была панорама в кармане,

а в глазах — ничего. Ни-че-го.