ИРИНА ВАЙТКУС
* * *
Дни жарких лет и зимних холодов
смерть перевяжет, стянет их узлом,
не разберешь потом, где лед, где
пламень.
Однако жизнь то лайкой, то парчой
нас облекает, тюкая
киркой
в могильный камень.
Дни лет дождливых, оттепелей зим,
в них мы гребли тогда что было сил,
но выгребался только пепел серый.
И жизнь вставала дыбом и колом,
или колола снятым здесь углом,
и все не цвел столетник веры.
Но смерть придет
и дверь свою замкнет.
Тогда увидишь, как идут под лед
деревья петербургской
атлантиды,
как небо покрывает гололед
и звездный на коньках народ
там, под тобой, выписывает титры…
* * *
Колонн ростральных перестрелка,
из фонарей идет пальба,
в ночи с летающей тарелкой
стоит прожектора труба.
Среди отходов льда железо
моста, не бьющего челом,
он разведен без интереса
к ночи, топорщится углом.
Замок реки покуда
врезан,
корабль его гремит ключом.
Зима стреляет из обреза,
морозом отдает в плечо.
И снег стоит с ружьем навскидку —
не часовой, а диверсант,
закинут в город по ошибке, —
как неудавшийся десант.
* * *
Жизнь пиликает на скрипочке,
но железом по стеклу
бьют дождинки, злые ниточки
продевают в пустоту,
осень стала гардеробною,
коридор зимы сквозной
скоро выведет загробную
песнь души полуживой,
а весна стоит извозчиком,
конь ее прищурил глаз,
где-то счастье за заборчиком,
горе лезет через лаз,
там они, калеки, карлики,
с двух сторон у них дома
сумасшедшие, где шаркали
души тапками впотьмах,
там они смеются, плачут ли,
обнимаются иль врозь
руки о землицу пачкают,
вырывают жизни кость,
там они себя не ведают,
там по имени зовут
по чужому и исследуют
на плавучесть местный пруд,
там коричневою шапочкой
накрывает вечер день,
и душа идет без тапочек,
вскользь идет и набекрень…
* * *
По долгоиграющей скрипке
царапал иголкой смычок,
и диск
доигравший улитки
менялся на детский волчок,
а там — и гусары летучи,
фарфоровый жаркий
балет,
и брови, тяжелые тучи,
неслись не один километр,
солдатики, олово плавя,
лились и сливались в одно
недетское красное
пламя,
и клево играло
оно…