К 70-летию АЛЕКСАНДРА КУШНЕРА

АЛЕКСАНДР  КУШНЕР

ВОЗВРАЩЕННОЕ ВРЕМЯ

* * *

На даче, где речка да поле,

Да куст у плеча моего,

Приезд президента де Голля

Не значит почти ничего.

Покуда в Москве «Марсельезу»

Играет военный оркестр,

Мы с облачком тянемся к лесу

И весело смотрим окрест.

Приезд ваш в Россию — страничка

Истории, Брежнев сказал.

Я встретил бы вас, но синичка

Поет, господин генерал.

Кустов бескорыстная служба,

Дремучего леса стена —

Как франко-советская дружба.

И даже прочней, чем она.

                                                       1966

* * *

На ученических балах,

В крикливом их задоре,

Гулять невесело впотьмах

Не в зале — в коридоре.

А в зал войти потанцевать

С разумной ученицей —

Как все равно потолковать

С лошадкой или птицей.

Какая грусть! Всю жизнь твердить

Склоненья и спряженья

И потому до смерти быть

Объектом уваженья.

                                                      1966

* * *

Встречаться с тобою в гостях,

Сидеть от тебя за три стула…

Во всех городских новостях

Нет прока для нас, кроме гула.

Салфетку в руках теребя,

Слабея в присутствии чудном,

Почти не смотреть на тебя

В рассеянье ежеминутном.

Пить все, что нальют. Говорить

О моде, о кинопрокате,

А сердцем, а сердцем в засаде

За каждым движеньем следить.

На свой, на рискованный лад

Твои истолковывать взгляды.

Все кажется: тока разряды

Весь вечер меж нас шелестят.

Весь вечер душой обмирать,

Ловить твое каждое слово,

Значенье тому придавать,

В чем умысла нет никакого.

И ночью, у шатких перил,

При выходе, встретясь глазами,

Поверить: тот умысел был!

И будет еще между нами!

                                                                 1970

* * *

«Страданье занимает в нас

Не больше места, чем мы сами

Ему отводим каждый раз»  —

Такими жесткими словами

Я утешался целый день,

И, слава богу, был он прожит.

Так пригодился мне Монтень.

И завтра кто-нибудь поможет.

                                       1971

* * *

Как от этой отстать чепухи?

Ходасевич. Психея. Стихи.

Я-то здесь ни при чем, и квартира

Летней ночью тиха и светла,

И чужая тяжелая лира

Руку вывихнет: так тяжела.

Что же ищет, от счастья дрожа,

В зарифмованной жизни душа?

Почему ей тяжелые строки

Так легки, что к печали своей

Прибавляет чужие итоги,

И чем горше, тем радостней ей?

                                                   1972

* * *

Полузасохший кипарис

Стоит, как свернутое знамя,

Как будто ввинчиваясь ввысь

К стволу прижатыми ветвями.

Как сиротлив, как мрачен он,

Сплошные шорохи и всхлипы,

Как будто только с похорон

Вернулся Суллы иль Агриппы.

И ты, спеша в качалку лечь,

Ему понравиться не думай.

Он в нашу варварскую речь

Не хочет вслушаться, угрюмый.

И эти шишечки на нем

С многоугольными щитками

Шуршат не нашим словарем,

Живут не нашими стихами.

                                         1972

* * *

В отсутствие наше звонит

Нам кто-то, с домашними он

Так вежлив: «Нет-нет, — говорит, —

Спасибо». Но  свой телефон

Не хочет назвать. «Позвоню

Еще раз, попозже, потом».

И все это сквозь трескотню

И шорох, и слышно с трудом.

Как если бы из пустоты

Звонил он, с ночного угла,

Как если б шумели кусты,

А будка открыта была.

Ах, что ему нужно от нас?

Мы скорбных чуждаемся тем,

И музыки мы на заказ

Не пишем, ни од, ни поэм.

Как пыль, его голос прибит,

Расстроенный, как инструмент.

И наших домашних томит

Не то иностранный акцент,

Не то нерешительность фраз,

Их бедность и то, что ему

Застать не случается нас:

«Спасибо. Нет-нет. Ни к чему».

А мы в это время дела

Пытались поправить, вели

Рукой вдоль чужого стола

С изнанки — и палец в пыли,

Обещан нам был договор,

Наш день прозаичен, и слов

Был точен известный набор,

И нам не до странных звонков.

Должно быть, он в черном пальто

Дрожит у чугунных перил.

Домой мы приходим: «Ну что,

Звонил человек?» — «Не звонил».

Растаял, исчез без следа,

Пропал, растворился, как дым.

Не думали мы, что беда

Случится не с нами, а с ним.

                                   1975

* * *

Россия — что это, лирическая тема,

Всегда готовая к услугам, под рукой,

Как пухлый справочник иль «Жизнь животных» Брема?

Ведь нет ни в Англии, ни в Бельгии такой!

Или английские поэты не жалеют

Свою Британию, владычицу морей,

Когда моря ее пологие мелеют,

Беда с владычеством, все меньше кораблей?

Зачем от Гоголя до Пастернака — все мы,

И тот, проселками скакавший офицер,

Своей не чувствуем судьбы вне этой темы?

И каждый пробует и гнет на свой манер.

Своя, нательная, что, ближе всех рубаха?

Я б разорвал ее: рубаха? Чепуха!

Не тема — тьма моя. Быть может, чувство страха?

Не страха, может быть, но, может быть, стиха?

                                                                                                         1976

СТАТУЯ

Этот римлянин с поднятой кверху рукой,

Этот мраморный парковый идол,

Как он жалок, мучительный жребий какой

Стыть на холоде, бедному, выпал!

Дует ветер, листочки срывая с осин,

Предвещая январскую муку.

Он и ночью, когда остается один,

Опустить не решается руку.

Все завидуют статуям: их красоте,

Равнодушию или покою.

Постояли бы так на последней черте

Перед варварской, белой толпою.

Обступая его, тьма глаза ему ест,

Предрассветная изморозь гложет.

И как некогда Рима не спас его жест,

Так и нас защитить он не сможет.

                                                                              1978

* * *

У жаргона свой срок: не жалей,

Что сошел он, других не наглее,

Что о девушке, ставшей твоей,

Говорили в те годы: подклеил.

Где нам знать, что теперь говорят

И на чувствах каких экономят?

И тогда был смешон этот взгляд

На любовь, как на марку в альбоме.

И тогда выгорали дотла,

И сейчас, как от молнии в поле.

То не взгляд был, то фраза была,

То нужда поколенья в пароле.

                                                                   1978