НОВЫЕ ПЕРЕВОДЫ
ЛОРЕН АЙЗЛИ
ЩЕЛЬ
Лорен Айзли (Eiseley, 1907—1977) — известный американский
натуралист, эссеист, поэт. Многолетний завкафедрой антропологии в
Пенсильванском университете (г. Филадельфия), он поздно стал публиковать свои
художественные произведения, издав первый сборник рассказов и эссе «Необъятный
путь» («The Immense Journey»), в 1957 г., когда ему было уже пятьдесят лет.
Книга стяжала ему мгновенную литературную славу. Последовал еще десяток
подобных ей сборников, закрепивших за Айзли репутацию стилиста и видного
представителя современной американской натурографии (nature writing) —
практически неизвестного в России, но весьма распространенного в США
литературного направления.
В центре внимания типичного натурографа стоит дикая природа
(wilderness), которая для него не фон произведения, а его сакральная суть. Но он не созерцает эту Природу с большой буквы, не любуется ею
пассивно и не описывает ее красоты, как это делали все русские
писатели-природолюбы, от Аксакова и Тургенева до Пришвина и Паустовского
включительно; он пытается понять и осмыслить ее, а также — что
принципиально важно — найти свое место в ней, молчаливо признавая ее сущностное
превосходство над собой. Памятуя историю ХХ в. и поэтому
не слишком доверяя человеческому разуму, он относится скептически к попыткам
homo sapiens покорить стихии. Если бы он занимался политикой, то, наверное,
вступил бы в партию «зеленых» и выступал бы за сохранение окружающей среды и
экологически устойчивое экономическое развитие; но, за редким исключением, это
не активист, а, скорее, эстет и немного моралист. И уж во всяком случае индивидуалист, предающийся своим личным мечтам
наедине с природой. Как правило, это не ученый, — и тут профессор Лорен Айзли
представляет собой исключение.
От прочих замечательных американских натурографов-экописателей
ХХ в., таких, как Альдо Леопольд, Рейчел Карсон, Питер Маттисен, Льюис Томас,
Энни Диллард и Бэрри Лопез, Айзли-эссеиста отличает его углубленность в
геологическое прошлое планеты и сугубо философский подход к природе, сближающий
писателя с американскими трансценденталистами ХIХ в.
Ралфом Уолдо Эмерсоном и Генри Девидом Торо. Его рассказы и эссе не только
научны по своей сути, но и глубоко лиричны, содержат, как правило,
автобиографический момент. Повествование ведется от первого лица, причем
рассказчик — обычно это одинокий «охотник за окаменелостями», занятый
раскопками прошлого, — сильно смахивает на самого автора, который в
студенческие годы участвовал в летних палеонтологических экспедициях в дикие
края родного штата Небраска. На необыкновенных событиях, связанных с
профессиональной деятельностью лирического героя, строится сюжет, а его научные
наблюдения и попутные философские размышления, органически вплетающиеся в
повествование, составляют идейное содержание произведения.
Переведенный на десятки языков, как
европейских, так и неевропейских, Айзли может быть знаком российскому читателю
по моим художественным переводам, с середины 1980-х гг. выходившим в журналах
«Смена», «Лепта», «Время и мы», «Звезда», в газете «Книжное обозрение».
Большинство этих публикаций вошло в два составленных мной сборника его
рассказов и эссе: «Взмах крыла» (М.: Изд-во МГУ, 1994) и «Тайна жизни» (СПб.:
Изд-во СПбГУ, 2000). Предлагаемый ниже перевод публикуется впервые.
Рассказ-эссе «Щель» («The Slit», 1957) — программное произведение
Айзли. Опубликованное в «Необъятном пути», оно служит не только вступлением к
первому сборнику писателя, но и введением во все его творчество, основные темы
которого — время, эволюция и человек — затронуты в этой небольшой вещи.
Работая на стыке науки и искусства, Лорен Айзли создал удивительный мир,
заглянуть в который можно через узкую «Щель».
Название рассказа-эссе — ссылка на тесное ущелье в пустынном краю,
обнажающее в разрезе «может быть, десять миллионов лет напластований». В эту
«трещину» в поисках ископаемых и спускается рассказчик-палеонтолог. Обнаруженный им в пласте песчаника череп раннего млекопитающего,
жившего «давным-давно, на стыке ретроспективно сходящихся линий, где <…>
кошка, человек и куница сливаются в единую форму», наводит рассказчика на
размышления об эволюции рода человеческого и о своем собственном положении в
этом неуловимом миге бытия, когда он сам, как и его находка, почти уже
«превратился в окаменелость», а осколок неба над ним уплывает бог знает в какую дальнюю эру.
Попутно Айзли вспоминает любопытный эпизод из эволюции приматов,
предков человека. Некоторые из них, выходцы из дождевого леса, пытались
обосноваться в саваннах, но натолкнулись на серьезное препятствие: появившиеся
позднее грызуны приспособились к открытым пространствам быстрее, чем они,
преградив им путь. В результате приматы вынуждены были вернуться к деревьям,
условия жизни среди которых вынудили их со временем обрести «хитрые глаза»
(стереоскопическое зрение) и «коварные руки» (противопоставленный большой
палец). Когда, пятьдесят миллионов лет спустя, предки человека снова спустились на землю, они уже были во
всеоружии — готовые не только обосноваться в саваннах, но и покорить планету.
Выбравшись не без труда из Щели (Айзли пишет слово с большой
буквы, чтобы подчеркнуть его универсальность: это ведь многовековой могильник),
рассказчик чувствует себя так, словно он оказался в другой, более поздней
эре — столько времени провел он среди призраков прошлого. Но будущее для
него столь же призрачно, ибо ничего не известно — куда мы идем и зачем. Все
решает его величество случай. Присоединившись к «каравану» жизни, хоть
насладимся, предлагает Айзли, тем крохотным отрезком «необъятного пути»,
который нам предоставлен.
Публикуемый текст, в оригинале без разделов, я разбил на четыре
части, чтобы выявить структуру произведения и тем самым облегчить его
восприятие. (Точно так же поступал иногда и сам Айзли, включая какую-нибудь
опубликованную ранее в периодике свою вещь в очередной сборник.) Поскольку
«Щель» служит вступлением к сборнику, на состав которого в ней есть прямые
ссылки, я опустил два места, органически не связанные с рассказом-эссе, чтобы
соблюсти художественную целостность произведения (купюры оговорены в
примечаниях).
Д. Н. Брещинский
Есть местности ровные и гладкие, как ладонь. Поросшие травой,
они так открыто улыбаются солнцу, что кажутся вечно юными — не тронутыми
человеком и временем. Другие, наоборот, пересечены, изрыты и помяты, как лицо,
на которое дряхлая старость наложила свой отпечаток. Горные породы в таких
краях выходят на поверхность, обнажая недра, и черные провалы поглощают солнце,
не отражая света.
В такой именно край я и ехал через залитую солнцем бесконечную
прерию, которую ничто не пересекало, кроме вилорогих антилоп1
да случайной птицы. На той черте, где прерия упиралась в великую стену
обнаженного песчаника и глины, я обнаружил Щель. Начало узкой трещины
скрывалось где-то в травах прерии, откуда она, расширенная стремительными
дождевыми потоками и уходя все глубже и глубже в
мелкозернистый песчаник, вела тайными ходами
в пересеченную далее пустошь. Я проехал вдоль трещины до места, где можно было
в нее спуститься, спешился и пустил коня пастись.
Трещина была шириной с человеческое тело, и по мере моего
погружения
в нее свет, зеленый от нависающей травы, тускнел. Небо надо мной превратилось в
отдаленную голубую полоску, и песчаник по бокам был влажен и прохладен на
ощупь. Щель немного пугала — как пугает открытая могила, если допустить, что
мертвым дозволено еще раз взглянуть на мир, — потому
что осколок неба теперь казался мне таким же недоступным, как некая будущая
эпоха, до которой я не доживу.
Я отвернулся тогда от неба и сосредоточил свое внимание на
песчаниковых стенках, которые, собственно, и привели меня сюда. В тесном ущелье
работать было неудобно, но разрез великолепно обнажал, может быть, десять миллионов
лет напластований. Я надеялся найти по крайней мере
кость, но не был готов
к тому зрелищу, которое вдруг передо мной предстало. Погружаясь
все глубже в зеленый полумрак, я оказался лицом к лицу с черепом, который
уставился на меня пустыми глазницами из пласта песчаника. Я подоспел как раз к
тому времени, когда его можно было полностью рассмотреть. Обточенная водой
кость, которую поток унесет после следующего же продолжительного ливня,
поблескивала во всем своем мертвенно-бледном величии.
Она, конечно же, не была человеческой. Я находился намного
глубже эпохи человека, где-то на самом пороге царства млекопитающих. Я стоял на
корточках в этом узком ущелье, и мы смотрели друг на друга немного
отчужденно — череп да я. В его низком скошенном лбу и застывшем оскале
чувствовалась примитивность зверя, жившего давным-давно, на стыке
ретроспективно сходящихся линий, где <…>2
кошка, человек и куница сливаются в единую форму.
Это была морда существа, которое всю
жизнь следовало своему носу, полагаясь больше на инстинкт, чем на память, и у
которого способность делать выбор была весьма невелика. Хотя это был не человек
и не прямой наш предок, в нем — даже в костном его обличье — было что-то от
того приземного мира нюха и сапа, из которого так недавно вышли наши прародители.
Череп лежал под таким углом, что глядел на меня безглазо снизу вверх, как будто
я сам уже застрял на несколько футов
выше него в пласте песчаника и, в свою очередь, глядел вверх, на ту полоску
неба, которую века уносили все дальше от меня, постепенно засыпаемого обломками
разрушающихся гор. Существо это никогда не видело человека, а я — чего это я
никогда не увижу?
Я подавил в себе панический импульс ринуться вверх, вслед за
уплывающим небом, очерченным Щелью. «Наверное, — подумал я, начав терпеливо
дробить породу вокруг черепа, — я никогда больше не найду ископаемое
в условиях, которые вызывали бы столь явственное ощущение, что я сам уже
превратился в окаменелость». По правде сказать, все мы потенциальные
ископаемые, несущие в своих телах незавершенность прежних состояний — следы
мира, в котором живые существа проплывают по небосклону с не меньшей
последовательностью, чем облака из века в век.
Пока я работал молотком и долотом у основания мира, у меня было
время поразмыслить о коварной ловкости человеческих пальцев. Я согнул одну из
своих длинных тонких костяшек для пробы. «А ведь она могла бы состоять из
кремния, — подумал я, — или из алюминия, железа. Клеткам это было бы все
едино». Но нет, она состоит из кальция — углекислой извести. Почему? Только по
причине своего происхождения. Элементы, которыми земная кора более богата,
могли бы с таким же успехом послужить основой скелета. Все дело
в нашем прошлом: мы возникли в воде. Именно там клетки приобрели свою
склонность к извести — привычку, которую они сохранили и после нашего выхода на
сушу.
«А ведь это совсем не дурной символ нашего долгого
странствования, — подумал я снова, — рука человека, которая была и плавником, и
чешуйчатой ногой пресмыкающегося, и волосатой лапой». Если случится обвал (я взглянул фаталистично на каменный выступ,
нависающий над моей головой), пусть кости останутся лежать на месте. Они
послужат свидетельством для тех, кто, опоздав к нам с дальних звезд, прочтет их
скрытый смысл».3
Великая трещина надо мной как будто чуть-чуть расширилась.
«Вполне возможно, однако, — продолжал я размышлять, — что смысла
во всем этом нет никакого, что весь он, насколько мы можем судить, заключается
в самом пути». Смысл менялся вместе с нашими шансами выжить, что и привело нас
к данному рубежу. Но это было чудесное путешествие — немного длинное, правда,
зато действительно замечательное, происходившее под теплым солнцем. Не ищите
смысла. Вспомните о пройденном пути и возгордитесь немного. Подумайте о своей
руке — какую невыносимую боль она испытала при первой вылазке на каменистый
берег.
Или подумайте о дальнейших ее странствованиях.
Я перестал постукивать молоточком вокруг набитых песком глазниц
черепа и втиснулся в нишу покурить. Набивая трубку табаком, я вспомнил о
городке по ту сторону долины, который иногда посещал и малые
обитатели которого никогда меня не приветствовали. Нет знаков,
указывающих к нему дорогу, и я сам уже редко там бываю. Мало кто знает о
существовании городка, и почти никому не известно, что мы — или, вернее,
некоторые наши сородичи — были в свое время, образно выражаясь, изгнаны из
него. Я обычно останавливал машину на холме и сидел там тихо, внимая
разговору-пересвисту соседей; наблюдая, как они дремлют в дверях своих жилищ;
ностальгически впитывая в себя весь окружающий мир: полынный запах ветра,
солнце без конца, поселение без будущего. Смотреть можно, но вернуться в
«городок» луговых собачек мы уже никогда не сможем.4
«Вихрь есть царь», — сказал Аристофан, но никогда еще, с тех пор
как зародилась жизнь, Вихрь так не верховодил, как восемьдесят миллионов лет
назад, на заре века млекопитающих. Те, кто твердо верит, что будущее
предопределено и все пути предначертаны5,
были бы удивлены тому, как резко колебались весы истории Земли в эпоху
палеоцена.6 Исчезновение
пресмыкающихся7 освободило сотни экологических ниш
и повлекло за собой бурное развитие новых форм жизни, рвущихся их заполнить.
Был момент, когда небывалые разновидности гигантских нелетающих птиц грозили
завоевать планету. Почти в одно и то же время два различных отряда животных
боролись за господство в притягательных саваннах — за право на семена и сонные
норки под солнцем.
Иногда, греясь на солнце над норками луговых собачек, я мог себе
представить прелесть этого распахнутого настежь мира после унылой сырости
папоротникового леса и квакающего полумрака каменноугольных болот. Там,
у основания дерева, я почти мог ее разглядеть, эту неприметную, малого размера
палеоценовую крысу — вечную бродягу и испытанную странницу, родоначальницу
всего человечества. Крыса распушила шерсть на солнце и прыгнула в будущее за
семечком. Пройдут века, прежде чем она снова появится среди трав, но торопиться
ей было некуда. К счастью или к несчастью, у нее будет еще один шанс, но
представится он только через пятьдесят миллионов лет.
Именно в палеоцене произошла первая великая эволюционная
радиация плацентарных млекопитающих, среди которых были и самые первые
приматы — зоологический отряд, к которому принадлежит сам человек. В
настоящее время, за исключением некоторых аномальных случаев, не имеющих
значения, все приматы, кроме человека, ведут древесный образ жизни. Вот почему
мы обычно представляем себе наших дальних предков живущими в деревьях. Однако
новейшие открытия внесли существенную поправку в эту одностороннюю картину. До
появления настоящих грызунов — исключительно успешного отряда, к которому
принадлежат современные луговые собачки и бурундуки, среда, в которой они
обитают, оставалась необыкновенно открытой для заселения. В эту зону хлынула
разношерстная компания наших ранних предков.
«По среде обитания, — говорит один
ученый, — многие из этих ранних приматов представляли собой своего рода крыс
палеоцена. Как только появились настоящие грызуны, среда обитания приматов
заметно сократилась». Иначе говоря, охотники за окаменелостями сумели доказать,
что в этот ранний период эволюции млекопитающих у многих приматов появляются
удивительно грызунообразные черты в строении зубов и черепа. Тенденция эта
прогрессивна и охватывает несколько различных групп. Один из видов, хотя он
явно относится к приматам, имеет сходство с современной
кенгуровой крысой8, которая,
как известно, грызун. Нельзя сомневаться, что животное рыло норки.
Именно над этой утерянной страницей
истории нашего рода размышлял я на солнечном склоне над городком луговых
собачек, почему и говорю несколько метафорически, что мы были изгнаны из него
давным-давно. Мы не связаны родством с луговыми собачками, с которыми нас
сближает только принадлежность к млекопитающим. Однако в палеоценовую эпоху в
течение нескольких миллионов лет отряд приматов отнюдь не довольствовался
жизнью среди ветвей, а в какой-то мере пытался выйти в саванну, осваивая
технику рытья норок, усовершенствованную впоследствии грызунами. Успех этих
более поздних роющих животных вытеснил приматов из
новой среды и заставил их вернуться обратно в лоно ветвей. В результате многие
приматы, к тому времени необратимо приспособленные к наземному образу жизни,
просто вымерли.
В замкнутом мире деревьев —
«природном заповеднике», как сказал бы зоолог, — немногочисленные оставшиеся приматы
продолжали влачить жалкое существование. Похоже, что наши древние предки
потерпели поражение в своей попытке спуститься на землю. Они вымирали в
умеренном поясе, и их значение как широко распространенная и разнообразная
группа уменьшалось. Виденная мной неприметная псевдокрыса, которая распушила
шерсть, высушивая ее после ночной сырости века пресмыкающихся, снова вошла в
зеленый полумрак дождевого леса. Пискуны и свистуны с вечно растущими резцами
победили. Солнце и трава достались им в удел.
Вполне возможно, что, не будь этого
нашествия грызунов, род приматов покинул бы тогда деревья окончательно. Мы с
вами могли бы и сейчас быть там, среди трав, пересвистываясь
друг с другом на солнце высокогорных прерий. Правда, мы вернулись через
пятьдесят миллионов лет с коварными руками и хитрыми глазами, которыми наделил
нас мир деревьев, но была ли это победа? Еще раз моему мысленному взору
представилось, как синий полог вечера опускается на сонное поселение, и еще раз
я мысленно развернул машину, чтобы покинуть холм, поднося, как и всегда,
воображаемый фонарь к неопределенному знаку распутья в моей голове. Стрелки
его были без названий, и неизвестны были расстояния, на которые они указывали.
Надо было делать выбор и продолжать путь.
Я перестал предаваться своим мечтам,
вытиснулся из ниши, выбил трубку и снова принялся постукивать молоточком. Звук
ударов, отражаясь от наклонных стенок, раздавался гулким эхом в Щели, словно
топот ног множества захороненных здесь существ. В тот день я спустился глубоко
в земные недра, преодолев измерение, недоступное облеченному
в плоть. В конечном итоге я собрал свои инструменты и с трудом вскарабкался
вверх по грудам обломков минувших эпох. Опершись о край трещины, я пугливо
осмотрелся, охваченный внезапной тревогой, что уже не увижу пасущегося мирно
коня.
Конь, однако, не изменился сколько-нибудь заметно, и я сел
верхом в некотором смятении, вспоминая, что лагерь — если я вступил ногой в
правильную эру — должен быть где-то в западном направлении. Но от последствий
своего недолгого заточения я все-таки не полностью освободился.
Может быть, Щель с ее обнаженными костями и далеким уплывающим
небом стала для меня символом измерения, недоступного человеку, — измерения
времени. Как глициния на ограде сада, человек укоренен в своем конкретном
столетии. Бежать из него — вперед или назад — он не может. Пребывая
в строго очерченных пределах выделенного ему ничтожно малого отрезка времени,
он видит все дальше в глубь прошлого, и даже смутные очертания галактического
будущего начинают понемногу проясняться, хотя его собственная судьба ему еще не
ведома. Через временное измерение человек, как и укорененная в пространстве
лоза, никогда в телесной форме не пройдет. Однако, учитывая бесконечные
ухищрения, к которым прибегает бессознательный корень, чтобы преодолеть
собственную неустойчивость, не исключено, что со временем и человек обретет
власть над новым измерением, а вместе с ней и ту мудрость, которой ему так
недостает.
Через сколько еще измерений
и состояний должна будет пройти жизнь? Сколько звездных дорог должен будет
изведать человек в поисках конечной тайны? Предстоящий путь трудный, необъятный9, временами
даже невозможный, но некоторые из нас все равно дерзнут его пройти. Мы не можем
знать всего, что было в прошлом, ни тем более причину всех давних событий, как
не можем с уверенностью сказать, что ждет нас впереди. В какой-то момент, можно
сказать, мы присоединились к каравану; мы пройдем с ним как можно дальше, но
нельзя думать, что в течение своей жизни мы увидим все, что хотели бы увидеть,
и узнаем все, что жаждем узнать.
<…>10
1
Вилорогая антилопа (Antilocapra americana) — антилопообразное
парнокопытное животное, обитающее на западе США.
2 Опущена ссылка на другое эссе в
сборнике «Необъятный путь».
3 Имеются в виду инопланетяне, которые, как сардонически
намекает Айзли, прибудут на Землю слишком поздно — после того, как планету
постигнет ядерная катастрофа (творческая жизнь писателя прошла под знаком
холодной войны).
4 Луговые
собачки (Cynomys) — распространенный на западе США род роющих
норы грызунов, близких к сусликам и образующих колонии в прериях. По-английски
поселение этих зверьков называется «городком» (praire dog town), что
позволяет Айзли, обыгрывая термин, поначалу ввести читателя в заблуждение, что
речь идет о человеческом поселении. Игра слов условно воспроизведена в
переводе.
5 По всей вероятности, Айзли говорит о
христианах-фундаменталистах, отрицающих дарвинизм в силу своих религиозных
убеждений.
6 Палеоцен
— геологическая эпоха, начавшаяся около 65 миллионов лет назад, сразу после
вымирания динозавров, и длившаяся приблизительно 10 миллионов лет. Начало
расцвета млекопитающих.
7 Имеется в виду вымирание динозавров в конце мезозойской
эры.
8 Кенгуровая
крыса (Dipodomys) — род грызунов, как и луговые собачки (см. примеч. 4),
обитающих на западе США и роющих норы.
9 …путь
<…> необъятный — этим словосочетанием (иносказательной ссылкой на
эволюцию) Айзли озаглавил сборник, содержащий настоящий рассказ-эссе.
10 Опущены
три последних абзаца текста, не связанных с повествованием и посвященных
составу и целям сборника «Необъятный путь».
Перевод с английского и
примечания Д. Н. Брещинского
| |
|
|
Всем читателям!
Чтобы получить журнал с доставкой в любой адрес, надо оформить подписку в почтовом отделении по
«Объединенному каталогу ПРЕССА РОССИИ «Подписка – 2021»
Полугодовая подписка по индексу: 42215
Годовая подписка по индексу: 71767
|
В Москве свежие номера "Звезды" можно приобрести в книжном магазине "Фаланстер" по адресу Малый Гнездниковский переулок, 12/27
Новые книги издательства "Журнал «Звезда»": |

В книге впервые публикуются стихотворения Алексея Пурина 1976-1989 годов.
Алексей Арнольдович Пурин (1955, Ленинград) — поэт, эссеист, переводчик.
С 1989 г. заведует отделом поэзии, а с 2002 г. также и отделом критики петербургского журнала «Звезда». В 1995–2009 гг. соредактор литературного альманаха «Urbi»
(Нижний Новгород — Прага — С.-Петербург; вышли в свет шестьдесят два выпуска).
Автор двух десятков стихотворных сборников (включая переиздания) и трех книг
эссеистики. Переводит голландских (в соавторстве с И. М. Михайловой) и немецких
поэтов, вышли в свет шесть книг переводов. Лауреат премий «Северная Пальмира»
(1996, 2002), «Честь и свобода» (1999), журналов «Новый мир» (2014) и «Нева» (2014).
Участник 32-го ежегодного Международного поэтического фестиваля в Роттердаме
(2001) и др. форумов. Произведения печатались в переводах на английский, голландский, итальянский, литовский, немецкий, польский, румынский, украинский,
французский и чешский, в т. ч. в представительных антологиях.
Цена: 130 руб.

Михаил Петрович Петров, доктор физико-математических наук, профессор, занимается исследованиями в области управляемого термоядерного синтеза, главный научный сотрудник Физико-технического института им. А.Ф. Иоффе. Лауреат двух Государственных премий СССР. В 1990 – 2000 работал приглашенным профессором в лабораториях по исследованию управляемого термоядерного синтеза в Мюнхене (ФРГ), Оксфорде (Великобритания) и Принстоне (США), Научный руководитель работ по участию ФТИ в создании Международного термоядерного реактора.
В книге «Огонь небесный» отражен незаурядный опыт не только крупного ученого, но и писателя, начинавшего литературный путь еще в начале шестидесятых. В нее вошли рассказы тех лет, воспоминания о научной работе в Англии и США, о дружбе с Иосифом Бродским, кинорежиссером Ильей Авербахом и другими незаурядными людьми ленинградской культуры.
Цена: 500 руб.

Мириам Гамбурд - известный израильский скульптор и рисовальщик, эссеист, доцент Академии искусств Бецалель в Иерусалиме, автор первого в истории книгопечатания альбома иллюстраций к эротическим отрывкам из Талмуда "Грех прекрасен содержанием. Любовь и "мерзость" в Талмуде Мидрашах и других священных еврейских книгах".
"Гаргулья" - собрание прозы художника, чей глаз точен, образы ярки, композиция крепка, суждения неожиданны и парадоксальны. Книга обладает всеми качествами, привлекающими непраздного читателя.
Цена: 400 руб.
Калле Каспер (род. в 1952 г.) — эстонский поэт,
прозаик, драматург, автор пяти стихотворных книг
и нескольких романов, в том числе эпопеи «Буриданы»
в восьми томах и романа «Чудо», написанного
на русском. В переводе на русский язык вышла
книга стихов «Песни Орфея» (СПб., 2017).
Алексей Пурин (род. в 1955 г.) — русский поэт, эссеист,
переводчик, автор семи стихотворных книг, трех книг
эссеистики и шести книг переводов.
Цена: 130 руб.

Алексей Арнольдович Пурин (1955, Ленинград) — поэт, эссеист, переводчик.
С 1989 г. заведует отделом поэзии, а с 2002 г. также и отделом критики петербургского журнала «Звезда». В 1995–2009 гг. соредактор литературного альманаха «Urbi»
(Нижний Новгород — Прага — С.-Петербург; вышли в свет шестьдесят два выпуска).
Автор двух десятков стихотворных сборников (включая переиздания) и трех книг
эссеистики. Переводит голландских (в соавторстве с И. М. Михайловой) и немецких
поэтов, вышли в свет шесть книг переводов. Лауреат премий «Северная Пальмира»
(1996, 2002), «Честь и свобода» (1999), журналов «Новый мир» (2014) и «Нева» (2014).
Участник 32-го ежегодного Международного поэтического фестиваля в Роттердаме
(2001) и др. форумов. Произведения печатались в переводах на английский, голландский, итальянский, литовский, немецкий, польский, румынский, украинский,
французский и чешский, в т. ч. в представительных антологиях.
В книге впервые публикуются ранние стихотворения автора.
Цена: 130 руб.

Эта книга посвящена одному из творцов «серебряного века», авангардному преобразователю отечественной сцены, режиссеру, драматургу, теоретику и историку театра Николаю Николаевичу Евреинову (1879-1953). Она написана его братом, доктором технических наук, профессором Владимиром Николаевичем Евреиновым (1880-1962), известным ученым в области гидравлики и гидротехники. После смерти брата в Париже он принялся за его жизнеописание, над которым работал практически до своей кончины. Воспоминания посвящены доэмигрантскому периоду жизни Николая Евреинова, навсегда покинувшего Россию в 1925 году. До этого времени общение братьев было постоянным и часто происходило именно у Владимира, так как он из всех четверых братьев и сестер Евреиновых оставался жить с матерью, и его дом являлся притягательным центром близким к семье людей, в том числе друзей Николая Николаевича - Ю. Анненкова, Д. Бурлюка, В.Каменского, Н. Кульбина, В. Корчагиной-Алексан-дровской, Л. Андреева, М. Бабенчикова и многих других. В семье Евреиновых бережно сохранились документы, фотографии, письма того времени. Они нашли органичное место в качестве иллюстраций, украшающих настоящую книгу. Все они взяты из домашнего архива Евреиновых-Никитиных в С.-Петербурге. Большая их часть публикуется впервые.
Цена: 2000 руб.

Книга Леонида Штакельберга «Пасынки поздней империи» состоит из одной большой повести под таким же названием и нескольких документальных в основе рассказов-очерков «Призывный гул стадиона», «Камчатка», «Че», «Отец». Проза Штакельберга столь же своеобразна, сколь своеобразным и незабываемым был сам автор, замечательный рассказчик. Повесть «пасынки поздней империи» рассказывает о трудной работе ленинградских шоферов такси, о их пассажирах, о городе, увиденном из окна машины.
«Призывный гул стадиона» - рассказ-очерк-воспоминание о ленинградских спортсменах, с которыми Штакельбергу довелось встречаться. Очерк «Отец» - подробный и любовный рассказ об отце, научном сотруднике Института имени Лесгафта, получившем смертельное ранение на Ленинградском фронте.
Цена: 350 руб.
Круглый стол «Власть слова и слово власти» посвящен одному из самых драматических социокультурных событий послевоенного времени – Постановлению Оргбюро ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград» 1946 г.
Цена: 100 руб.
Книга Елены Андреевны Кумпан (1938-2013) рассказывает об уходящей культуре 1950 – 1960-х годов. Автор – геолог, поэт, экскурсовод – была дружна со многими выдающимися людьми той бурной эпохи. Герои ее воспоминаний – поэты и писатели Андрей Битов, Иосиф Бродский, Александр Городницкий, Рид Грачев, Александр Кушнер, Глеб Семенов, замечательные ученые, литераторы, переводчики: Л.Я. Гтнзбург, Э.Л. Линецкая, Т.Ю. Хмельницкая, О.Г. Савич, Е.Г. Эткинд, Н.Я. Берковский, Д.Е. Максимов, Ю.М. Лотман и многие другие
Книга написана увлекательно и содержит большой документальный материал, воссоздающий многообразную и сложную картину столь важной, но во многом забытой эпохи. Издание дополнено стихами из единственного поэтического сборника Елены Кумпан «Горсти» (1968).
Цена: 350 руб.

Книга тематически разнообразна: истории из пионервожатской жизни автора, повесть об отце, расследование жизни и судьбы лейтенанта Шмидта, события финской войны, история поисков и открытий времен Великой Отечественной войны.
Цена: 250 руб.
В сборнике представлены рассказы, написанные в 1970-1990-ж годах. То чему они посвящены, не утратило своей актуальности, хотя в чем-то они, безусловно, являются замечательным свидетельством настроений того времени.
Нелла Камышинская родилась в Одессе, жила в Киеве и Ленинграде, в настоящее время живет в Германии.
Цена: 250 руб.

В 1962 году, более полувека назад, вышла в свет первая книга стихов Александра Кушнера. С тех пор им написано еще восемнадцать книг - и составить «избранное» из них – непростая задача, приходится жертвовать многим ради того, что автору кажется сегодня лучшим. Читатель найдет в этом избранном немало знакомых ему стихов 1960-1990-х годов, сможет прочесть и оценить то, что было написано уже в новом XXI веке.
Александра Кушнера привлекает не поверхностная, формальная, а скрытая в глубине текста новизна. В одном из стихотворений он пишет, что надеется получить поэтическую премию из рук самого Аполлона: «За то, что ракурс свой я в этот мир принес / И непохожие ни на кого мотивы…»
И действительно, читая Кушнера, поражаешься разнообразию тем, мотивов, лирических сюжетов – и в то же время в каждом стихотворении безошибочно узнается его голос, который не спутать ни с чьим другим. Наверное, это свойство, присущее лишь подлинному поэту, и привлекает к его стихам широкое читательское внимание и любовь знатоков.
Цена: 400 руб.

Аннотация - "Нас время учило..." - сборник документальной автобиографической прозы петербургского скульптора и фронтовика Льва Самсоновича Разумовского.
В сборник вошли две документальные повести "Дети блокады" (воспоминания автора о семье и первой блокадной зиме и рассказы о блокаде и эвакуации педагогов и воспитанников детского дома 55/61) и "Нас время учило..." (фронтовые воспоминания автора 1943-1944 гг.), а также избранные письма из семейного архива и иллюстрации.
Цена: 400 руб.

Алексей Арнольдович Пурин (род. в 1955 г. в Ленинграде) — поэт,
эссеист, переводчик. Автор пятнадцати (включая переиздания) стихотворных
сборников и трех книг эссеистики. Переводит немецких и голландских
(в соавторстве с И. М. Михайловой ) поэтов, опубликовал пять
книг переводов. Лауреат Санкт-Петербургской литературной премии
«Северная Пальмира» (1996, 2002) и др.
В настоящем издании представлены лучшие стихи автора за четыре
десятилетия литературной работы, включая новую, седьмую, книгу «Почтовый
голубь» и полный перевод «Сонетов к Орфею» Р.-М. Рильке.
Цена: 350 руб.
Национальный книжный дистрибьютор "Книжный Клуб 36.6"
Офис: Москва, Бакунинская ул., дом 71, строение 10
Проезд: метро "Бауманская", "Электрозаводская"
Почтовый адрес: 107078, Москва, а/я 245
Многоканальный телефон: +7 (495) 926- 45- 44
e-mail: club366@club366.ru
сайт: www.club366.ru
|