Пяйви  Ненонен

РЕГИСТРАЦИЯ ПО МЕСТУ ЖИТЕЛЬСТВА

Бюрократическая сага

Пролог

Я в России иностранка и должна зарегистрироваться по месту жительства, если мое пребывание в стране длится больше трех дней. И оно всегда длится... Я бы ничего не имела против, если бы эту процедуру можно было пройти легко и безболезненно и без особого финансового ущерба — скажем, зашла в контору и отрапортовалась: мол, гражданка Финляндии такая-то прибыла в Россию в частных целях и будет до такого-то числа находиться по такому-то адресу. Посмотрели бы мой паспорт с визой, сверили бы какие-то там данные, взяли бы с меня рублей эдак триста, поставили бы штампик и отпустили бы с миром. Так ведь нет: неимоверное количество справок, форм и ходатайств, которые иной раз просто невозможно раздобыть, и все это надо делать в течение трех рабочих дней. При этом дата, когда ты въехала в страну, уже считается первым днем. Обычно я въезжаю в понедельник. В Питер приезжаю часов в семь вечера. (Это автобус так ходит.) Первый день, следовательно, пропадает. В среду ОВИР не работает. Остается один вторник. И что прикажете делать, если ОВИР принимает утром, а паспортный стол, где надо раздобыть справки для ОВИРа, — вечером?

Да это в общем-то мелочь, и при желании все можно устроить. В конце концов приезжать можно и в другие дни. Но у меня еще, вдобавок ко всему остальному, была крайне проблематичная квартира. Я умудрилась повиснуть на целых восемь лет между небом и землей в процессе покупки комнаты. Подробности этой истории увели бы очень далеко в сторону от темы, композиция рухнет, как сказал бы Довлатов. Не «Иванькиаду» же я взялась писать. Поэтому скажу только, что ни в каких списках по своей квартире я не значилась и каждый раз должна была получать согласие всех остальных жильцов на то, чтобы оформиться в квартире временно. А жильцы, которые здесь числятся, на самом деле живут кто в Выборгском районе, кто за городом, а кто вообще в Германии. Поди собери их в течение трех суток при всех их работах, болезнях, отпусках или запоях и приволоки в паспортный стол ставить свои закорючки на бумажке. Могло, конечно, быть и хуже. У одной моей хорошей знакомой, имевшей возможность зарегистрировать меня у себя, в коммуналке прописан покойник, вернее, не выписан. Я не думаю, что он был бы против моего фиктивного присутствия в квартире, но поди докажи это ОВИРу! Из Германии еще худо-бедно можно получить доверенность, но с того света...

В 90-е годы некоторые турфирмы промышляли регистрациями: брали пять или шесть долларов, писали адрес под диктовку безо всяких справок и тут же, не отходя от кассы, ставили штамп на целый год. Но, видимо, кто-то стал злоупотреблять этой бесконтрольностью или, что более вероятно, унюхал, что деньги плывут мимо рта, и эта удобная система приказала долго жить. Домучившись со своей проблематичной квартирой до нервной трясучки, я плюнула на всю эту бюрократию и стала регистрироваться в гостиницах — уже не за пять долларов, а за сто.

Вообще дурацкая ситуация: быть обязанной платить такие деньги ни за что, за фиктивный адрес, — лишь бы где-нибудь числиться для галочки. Ведь и мне самой было бы выгодно, чтобы власти в случае чего знали мой настоящий адрес. Ну и вообще, если государство обязывает меня регистрироваться по какому-нибудь адресу, оно же должно устроить для этого разумную систему без кормящихся на ней шакалов.

Когда вместо ста долларов стали требовать сто евро, я окончательно взвыла. Тут в моем круге общения появилась одна очень хорошая и отзывчивая женщина, которая работала по недвижимости и взяла шефство над оформлением моей комнаты. Настоящая добрая фея! Нам удалось отвоевать у судьбы половину комнаты и тем самым узаконить мое присутствие в квартире. Забавно, кстати, что, когда я еще не имела в руках ни одной бумаги, удостоверяющей мое право на данную недвижимость, обо мне уже позаботилась налоговая инспекция. За несколько дней до того, как мы должны были получить договор в ГБР, на мое имя пришло извещение об имущественном налоге. Оперативно, ничего не скажешь.

Короче, стала я владельцем половины хорошенькой квадратной комнаты с двумя окнами в сторону заката и воспряла духом: все — прощайте фиктивные регистрации за сто евро! Теперь буду числиться у себя дома. Надо только пойти в паспортный стол со всеми квартирными бумагами, чтобы меня там ввели в свой компьютер и дали нужные для регистрации формы № 1 и 7. Потом еще ходатайство фирмы, от которой у меня виза (это вообще пара пустяков), — и айда в ОВИР...

Все хорошо запланировано: приезжаю в Россию в субботу. Целый день воскресенье могу отдыхать после дороги и набираться сил для борьбы. И вот наступает понедельник. Время пошло...

День первый. Паспортный стол

Народу мало. Хорошо-то как! Еще года два тому назад тут творилось нечто ужасное. Что-то тогда было в общегосударственном масштабе: то ли красные паспорта меняли на синие, то ли синие на красные... Меня это, как говорится, не кусалось, и вот запамятовала. Но что были многочасовые очереди в тесноте да в обиде и все отсюда вытекающее, это я помню. Однако времена меняются. На окошко очереди совсем уж шуточные — по два-три человека. Я выбираю окошко, к которому два человека, и вынимаю из сумки папку с квартирными документами.

Входит женщина энергичной походкой и тащит за собой молодого человека, похоже, сына. Ее даже не очень громкий голос отчетливо слышен в почти тихом зале:

— Подожди, подожди, может, Киса сегодня работает.

Заглядывает в мое окошко и заявляет всему залу:

— О нет, к этой не пойду. Я ее знаю, дотошная такая. — И занимает другую очередь.

Эк мне не повезло. С дотошной тетенькой я тоже не хотела бы общаться, хоть у меня все нужные документы есть. Но ведь обязательно что-нибудь да придумают. Шли мы как-то всем квартирным табором делать мне регистрацию; все предъявили свои паспорта и поставили подписи, но вдруг тетенька отказалась нас обслуживать, так как мой паспорт был не на русском языке. Я, мол, не обязана разбираться в чужих буковках. Я объясняю:

— Вот, на такой-то странице паспорта есть виза, где все написано по-русски. Визу дало ваше русское консульство, данные те же самые, что в паспорте. Вот имя, фамилия, дата рождения... Цифры-то одинаковые...

— А я не обязана... Мы с вами сейчас в какой стране находимся? В России. Так вот и документы на каком языке должны быть? На русском. Идите и сделайте нотариально оформленный перевод.

И пришлось мне найти контору и платить за срочный перевод моего нерусского паспорта, да еще утром приехать и забрать этот перевод, после чего со всеми вчерашними подписями и полной документацией опять идти в паспортный стол и выстоять чудовищную очередь. А после всего этого та же самая вчерашняя тетка, даже не взглянув на злосчастный перевод, отодвинула его в сторону:

— Это для начальника.

Получив у тетки нужную резолюцию, я двинулась к окошку начальника
(-цы). Опять протягиваю перевод паспорта и слышу:

— Это — для ОВИРа.

Ну что тут скажешь?

Теперь перевод паспорта — тот самый — у меня с собой. И все равно я делаю шаг в сторону другой очереди. Лишние проблемы ни к чему. Но как-то оно неудобно: передо мной остался только один человек, и тот уже складывает свои бумаги. Чего-то у него не хватает, и дотошная женщина его куда-то посылает. Я ему искренне сочувствую.

Окошко освобождается. Уходить уже поздно. Всовываю свои бумаги в щель:

— Мне нужны формы один и семь для регистрации...

— А где у вас соглашение распределения долей?

У меня такого нет... И вообще, первый раз слышу. Что это такое и с чем его едят?

Увидев мое удивленное лицо, женщина начинает разговаривать со мной как с дурочкой. Я охотно принимаю правила игры. Амплуа дурочки мне очень даже подходит, так как в этих административно-бумажных делах я действительно мало соображаю. Чем четче и понятнее мне объясняют, что от меня требуется, тем лучше. А то как начнут шпрехать на своей канцелярской фене...

— А где это соглашение можно получить?

В ответ звучит глубокий вздох, дескать, вот с какими людьми тут приходится разговаривать.

— Оно должно быть у вас дома.

У меня дома такого документа нет. Если он у Татьяны Дмитриевны, моей крестной, с которой делю квартиру, то дела плохи. Она сейчас в больнице, и ее комната закрыта на ключ. И даже если бы она была дома, в ее творческом хаосе искать какой-то отдельно взятый документ — то же, что иголку в стоге сена. Одна надежда: может быть, бумага покоится у ее бывшего мужа в Выборгском районе.

Продолжаю разыгрывать круглую дурочку: и это все, чего недостает? Может, еще что-нибудь? И в каком режиме вы работаете? Я, знаете, плоховато вижу, объявление мне не поможет, лучше напишите на бумажечке, да желательно почетче да покрупнее. И никаких сокращений — по-не-дельник, втор-ник... Мы ведь тоже дотошные, если на то пошло.

Выхожу. Ну что ж, не было еще случая, чтобы в паспортном столе дело удалось сделать с первого раза. Ничего еще не потеряно — раздобуду соглашение и приду завтра утром, благо во вторник утренний прием. А в ОВИРе вечерний.

День второй. Опять паспортный стол

Соглашение я раздобыла. Оно действительно было у бывшего хозяина. Это оказалась целая папка с тремя бумажками. Первая и самая главная бумажка вот-вот разойдется на сгибах. Утром иду с этим сокровищем в паспортный стол.

Летнее утро. Роса, прохлада, солнце светит, птички поют. Иду пешком... Однако не одна я вздумала в это прекрасное утро посетить паспортный стол: народу больше, чем вчера. Впрочем, все равно мало по сравнению с прежними годами. Ждать приходится какие-нибудь полчаса. Можно было бы попробовать протолкнуться мимо очереди: я — инвалид по зрению, с белой тростью, иногда пропускают. Но я ведь никуда не тороплюсь, до конца приема еще уйма времени, а до ОВИРа тем паче.

И вот я опять у того же окошка, и вчерашняя женщина принимает мои документы, перелистывает их, поворачивает так и этак, только что на свет не разглядывает... И произносит:

— А где ксерокопия соглашения?

Здрасьте! Нельзя было вчера просветить дурочку насчет ксерокопии? А я-то радовалась, что вместо одной бумаженции несу целых три.

Аккуратная папка возвращается через щель в мои руки.

— Завернете за угол и пройдете метров двести. Там есть платный ксерокс. Вот этот лист сделаете в двух экземплярах, — как мило, что она сказала об этом сейчас, а не в тот момент, когда я принесу ей копии в одном экземпляре, — этот в одном, а этот с двух сторон.

— С двух сторон по одному экземпляру? — уточняю я.

— Конечно.

Теперь я верчу папку в руках так и этак, якобы запоминаю сложное задание, чтобы там не перепутать. На самом деле быстро прикидываю в уме, есть ли резон гнать на Петроградскую в нашу библиотеку. А ну как там за углом ксерокс помещен в каком-нибудь темном закутке, где мне ничего не видно? А в библиотеке к тому же бесплатно. Только успею ли я вернуться к двенадцати? Туда на метро минут пятнадцать плюс пять минут ходьбы здесь и десять там, итого полчаса, плюс столько же обратно, плюс еще несколько минут, пока я там все сделаю... Ай-ай — впритык получается. Может, все-таки за угол?

Женщина опять многозначительно вздыхает:

— Ладно, дайте сюда, я сама сделаю.

Уходит. Я жду. Маленькая победа дурочки...

Женщина возвращается с ксерокопиями, опять берет кипу моих документов и собирается вводить мои данные в компьютер. Я жду. Вдруг она ну точно обрадованным голосом сообщает:

— А у вас тут не совпадают даты рождения. В паспорте тринадцатое число, а в гэбээровском договоре шестнадцатое. Так какого числа вы на самом деле родились?

— Тринадцатого, — отвечаю я машинально, и только секунду спустя до меня доходит, что вопрос-то был риторический. Эх, Станиславский был бы мной вполне доволен! — Ну, значит, в договоре опечатка. Вы у себя напишите как в паспорте.

— Я не могу вас оформлять, если у вас в документах разночтения. Вам надо идти в ГБР и переделать договор.

Нет, только не это! На меня накатывает паника. Но надо взять себя в руки и говорить спокойно...

— Хорошо. Но на это требуется время, а мне надо сегодня зарегистрироваться в ОВИРе, иначе я нарушу паспортный режим. Пожалуйста, введите сейчас куда надо мои данные по паспорту, а я потом принесу вам исправленный договор.

— Невозможно. Договор будет с более поздней датой. Я не имею права действовать без настоящего договора. Ничего не могу делать, пока вы договор не исправите.

— Но я должна получить отметку о регистрации не позже чем завтра. Иначе ведь я не могу даже свой паспорт показывать в госучреждениях, меня сразу поймают. И любой милиционер на улице может меня оштрафовать.

— Значит, чем быстрее вы исправите договор, тем лучше для вас. Вы еще сегодня можете идти в ГБР. Или регистрируйтесь по другому адресу.

И тут... дурочка заплакала. К стыду своему, я должна признаться, что слезы были не театральные, а вполне искренние, вызванные крайней степенью досады. В ГБР я была совсем недавно и еще хорошо помню, что это такое. Не хочу туда больше, не хочу-у! Только не туда! В гостинице, что ли, опять регистрироваться за сто евро?

Засовываю свои документы в сумку, поворачиваюсь и ухожу. Чтоб вы все сдохли!

Иду, конечно, не в ГБР, а домой. Набираю номер телефона моей доброй феи по недвижимости. К счастью, она дома. Я объясняю свою ситуацию, спрашиваю, что делать. Она досадует, что никак не может завтра поехать со мной в этот ГБР, неотложные дела. И послезавтра не может, в пятницу только. А идти туда надо, они, конечно, исправят, только в какой срок? Дай бог, если в три дня. И, конечно, мне надо идти с кем-то: одну меня там просто съедят.

— А пусть съедят, — говорю я, — пропадать так с музыкой. Поюродствую там немножко со своей белой палочкой. Может, как раз именно одной и надо идти... Решено: иду одна на разведку. Попытка — не пытка, хотя и пытка тоже.

День третий. ГБР

Среда. Хмурое утро застает мою отважную персону с белой палочкой
у станции метро «Приморская». Моросит мелкий дождь. Маршрутка уходит перед носом, но на ее месте сразу появляется новая, быстро набирает полный салон народу. Хорошо тут промышлять водителям: народ валом валит в ГБР, а общественного транспорта, кроме маршруток, в ту сторону нет. Они даже без номера, только с табличкой «ГБР».

Приехали. Вхожу в холл и неуверенно беру курс вправо. Вроде бы сюда мы шли в тот раз...

В тот раз мы с моей доброй феей шли к какой-то начальнице или заместительнице, уже не помню. Но кто бы она ни была, она сыграла со своими посетителями довольно злую шутку: назначила прием сразу человекам пятна­дцати, шепнув каждому на ушко, чтобы тот пришел не в девять, а без десяти: мол, пройдете ко мне без очереди. Благодарные просители наверняка осыпали милостивую даму разного рода подарками. Без десяти девять в предбаннике желанного кабинета эти пятнадцать и столкнулись лбами, каждый прет мимо очереди: «У меня договоренность!» Брали глоткой, в ход пускали локти и только что не кулаки. У кого первая группа инвалидности, кто ветеран Великой Отечественной, у кого дома дети ждут, к кому через час сантехник должен прийти... Обиды, слезы, визг, ор... А начальница, или кто она там, не приходит ни без десяти, ни ровно, ни через двадцать минут, а только в девять сорок, когда места в очереди уже распределились сами собой, все эмоции выплеснулись и народ присмирел. У всех только одна тревога: а ну как не придет вообще? И когда она наконец процокала каблучками мимо понурых людей, все только провожали ее облегченными взглядами. Вот, учитесь, господа начальники, как обращаться с быдлом!

Из холла попадаю в большой зал с окошками. Кто-то спрашивает меня, по какому я вопросу. Я объясняю. Меня направляют к угловому окошку. Правильно, и фея велела идти туда. Зря я пришла так рано. К своему окошку я единственная. Теперь жди, слушай кругом шум-гам, дыши ароматом чеснока и кариеса. Зал похож на муравейник, куда помимо своих жителей еще эмигрировали жители трех-четырех соседних муравейников. Душно, жарко, агрессивно. Время от времени громкоговоритель сообщает, что к окошкам № такие-то устраиваются в порядке живой очереди, просим граждан быть бдительными и не поддаваться ни на какие провокации. Моего окошка среди упомянутых нет. Впрочем, и очереди нет. Уже полчаса прошло, и я все еще одна. Это как-то настораживает.

Наконец-то девять часов. Окошки начинают открываться одно за другим. В очередях начинается то самое, о чем предупреждал громкоговоритель, и бдительные граждане с наслаждением дают пинки провокаторам: «Вас здесь не стояло и еще долго не будет стоять!» Вот и мое окошко распахивается, и там — воздух... Там в глубине открыта форточка, и тянет свежим, прохладным, не бывшем в употреблении воздухом. Я забываю о своем деле и о том, что собиралась сегодня играть не дурочку, а оскорбленную невинность. Я дышу, дышу... Надо же, окно с форточкой именно напротив моего окошка. Вся эта благодать мне одной! Несправедливо, конечно, но...

— Вам что надо? — спрашивает девушка.

Протягиваю договор и свой паспорт. Объясняю ситуацию.

— Это делается в течение трех рабочих дней.

Объясняю: у меня нет трех дней, мне необходимо получить договор сегодня. Так, мол, и так, иначе нарушу паспортный режим. Ждать три дня никак нельзя.

— Тогда идите к начальнику.

Вот уж это дудки!

— Нет, нет, — впиваюсь в окошко с воздухом мертвой хваткой. — Я там заблужусь, не найду, я плохо вижу. Пусть лучше начальник подойдет сюда. Будьте добры, позовите начальника. Вообще-то это ваша ошибка, — вспоминаю я о своей роли.

За окошком уже две девушки. Обсуждают.

— А если вы плохо видите, у вас должен быть представитель. Приходите завтра с представителем, и пусть он все делает по вашей доверенности.

— Мне некого просить.

Звучит как «одна я на свете, сиротинушка».

Девушки совещаются. Я дышу воздухом.

— Ну, если вы нам доверяете, распишитесь вот здесь и вот здесь и дайте ваши документы, мы пойдем с ними наверх. Только вам придется подождать часа два.

По рукам! Вываливаю из папки квартирные бумаги, всякие там техпаспорта и проч. Девушки уходят — наверх. Окошко закрывается. Мне вежливо указывают на скамейку в середине зала.

И сижу я на скамеечке. Кругом бурлят эмоции, пиликают мобильники, звучит то канцелярщина, то русский мат. Я проваливаюсь в дрему...

Однако и сорока минут не проходит, как одна из девушек тормошит меня за плечо:

— Ваш договор исправлен.

Я благодарю и выхожу. С ГБР мы, как ни странно, расстались друзьями. Но, надеюсь, окончательно.

На улице дождь кончился. В воздухе влажная дымка. Опять дышу, дышу, дышу... И маршрутка на сей раз меня дожидается. Видимо, я попала в полосу везения. Интересно, надолго ли? И времени еще только десять. Целых шесть часов до визита в паспортный стол, и я могу не кидать их государству под хвост.

Еду в библиотеку.

Тот же день, в четыре часа. Опять паспортный стол

И вот мы снова здесь. Знакомое окошко... Очереди нет: передо мной только один какой-то немытый молодой человек. Сзади пристраивается влюбленная парочка, тесно обнявшись. Я оборачиваюсь, чтобы сказать: «Не занимайте за мной, я буду долго», но тут же раздумываю: а вдруг я не буду долго, если мне сразу дадут от ворот поворот, пошлют опять за какой-то отсутствующей запятой, получится глупо.

Я у окошка. Там теперь сидит другая женщина, может быть, даже та самая Киса. Меня это должно радовать, но что-то я не рада. Привыкла, что ли, к той тетке? Опять все сначала. А если эта спросит: «А где у вас...» — и назовет какой-нибудь мне ранее неизвестный предмет, я буду даже лишена возможности упрекать: «А почему вы об этом раньше не говорили?»

Новая женщина шуршит моими бумагами, что-то спрашивает... И тут подруливает на своем кресле и моя старая знакомая. Она бдительно выхватывает бумагу, изучает гэбээровский договор.

— Таки исправили!

В голосе неподдельное удивление. Знала ведь, куда меня посылала, знала. И все-таки послала. Эх вы все!

Теперь они обе склонились над моими документами. Та, которая дотошная, читает их более бойко, перелистывает и рассказывает другой ход моего квартирного процесса. Надо же, эти запутанные и, на мой взгляд, абсолютно нечитабельные бумаги кому-то что-то рассказывают, и по ним даже можно точно восстанавливать происшедшие пять и семь лет назад события. Ну да, кто-то умеет читать клинопись, кто-то — математические формулы... Пару раз мне задаются уточняющие вопросы, один раз звучит полезный совет, который я, увы, забыла. То и дело обе удаляются куда-то в задние комнаты... Парочка за моей спиной, сначала мило ворковавшая и обнимавшаяся, уже явно поскучнела. Надо было их предупредить! Почему-то мне запомнились рассказы 1940—1950-х о топтунах, которые изображали влюбленных; как эти бедняжки часами дежурили в подъезде и принимались отчаянно целоваться, как только кто-то из жителей появлялся на площадке.

Я провела у окошка пятьдесят минут. Ровно. Ноги отекли, пот лился градом... Но теперь у меня на руках все нужные формы. Ура!

Мне даже сообщили, что ОВИР переехал и находится теперь на Верейской, 63, то есть тут близко. Я решила прогуляться туда и ознакомиться с местностью. Утренний дождь уже давно перестал, теперь на небе ни облачка. Почему бы не сделать маленький крюк. Завтра скажу, что я вчера была у вас, но вас не было дома...

Ищу кратчайший путь и прохожу какими-то дворами. Вляпываюсь в лужу и пачкаю светлые брюки. Наконец какая-то добрая бабушка принимается провожать меня. Она знает, где этот ОВИР находится, не раз туда ходила. Я ей искренне сочувствую. Идем мы с ней, поворачиваем упорно не в ту сторону, где, по моим понятиям, должна быть Верейская, 63, и подходим — к паспортному столу!

— Вот, хорошая моя.

Привела... Я благодарю, жду, пока бабка скрывается из виду, и отправляюсь опять по дворам, на этот раз по другим.

ОВИР, естественно, закрыт. Я умудряюсь расстроиться. Оказывается, я ждала маленького чуда. Мол, раз они переменили место, может, и время теперь другое. На нижнем зарешеченном окне с внутренней стороны белеет бумага А4. Похоже, это время приема, но мне ровным счетом ничего не видно. Прошу прохожего посмотреть, в какое время они завтра принимают. Мужчина вертится перед решеткой, пытаясь что-то разглядеть между прутьями. Потом сообщает:

— От шестнадцати до восемнадцати.

Странное время! Никогда ОВИР так не принимал. Значит, действительно и время изменилось.

Иду домой. По дороге захожу в магазин фабрики им. Крупской и отовариваюсь красивой коробкой конфет для овировских стерв. Какой-то совсем новый набор. Довольно скромно, но со вкусом. Забегая вперед, скажу, что ОВИР эту коробку не получил: мы ее употребили сами. Замечательные конфеты! Теперь я всегда покупаю эти конфеты, когда куда-нибудь еду.

А теперь домой. Делаю себе чашечку крепкого кофе и углубляюсь в недавно купленную четырехтомную «Антологию Самиздата». Это я так отдыхаю... Об ОВИРе уже сегодня думать не буду.

Вообще из всех российских госучреждений, с которыми мне приходилось иметь дело, ОВИР самый вредный. Если в паспортном столе хотя бы со второй или третьей попытки что-нибудь да и получится, то в ОВИР ходишь по пять-шесть раз, и то, скорее всего, безрезультатно. Правда, у меня обычно чего-нибудь недоставало и я шла наобум: вдруг удастся уговорить. А сейчас все тип-топ, ну ровным счетом ни к чему это паршивое бюро не может придраться. Въеду туда завтра на белом коне, даже перевод паспорта есть в двух экземплярах. Ну нахамят для порядку — к этому я внутренне готова, — но какой-либо подлянки сделать не смогут. Так я думала. Как оказалось, я с этим сильно поторопилась...

День четвертый. ОВИР

Иду себе в ОВИР. Бояться мне нечего: документы у меня тип-топ. Вот только трехдневный срок уже истек, но один день туда-сюда — еще не так уж страшно. Я там все объясню. Я ведь сделала все, что могла, и даже немножко больше, и вчера вечером была бы готова, если бы сами господа хорошие находились бы на своем посту. Одно только меня слегка тревожит: как бы они не стали шпынять мою визовую фирму за это невольное опоздание. Ваши, дескать, клиенты тут болтаются под ногами с просроченными визами. Конфликтовать с фирмой я ой как не хочу.

Из-за претензий ОВИРа потеряла уже одну хорошую приглашающую организацию: она сочла меня слишком трудным клиентом и отказала мне в приглашениях. После этого я настрадалась от липовых и полулиповых фирм, бегала по белу свету в поисках их несуществующих контор и звонила на «временно недоступные» мобильники. Однажды моя фирма оказалась в Петрозаводске, и я отправила туда свой паспорт для регистрации пассажирским поездом № 658. Со страху заплатила проводнику почти столько же, сколько стоил бы билет туда и обратно. Но все же время свое сэкономила. А нервы нет: две недели потом дергалась и ждала заказного письма из Петрозаводска. И это еще не самый худший случай.

Теперь у меня хорошая, компетентная, аккуратная фирма, которая к тому же в удобном, прямо-таки идеальном для меня месте. Терять ее никак нельзя. Если что, я лягу костьми и выплачу сорок штрафов, лишь бы оградить фирму от неприятностей. Правда, мои манипуляции вряд ли помогут, случись со мной какая-нибудь серьезная бюрократическая беда.

Вот и поворот на Верейскую. Ба! Улица закрыта. Даже лазейки никакой не видно. Да... Когда ОВИР находился на Садовой, там ремонтировали трамвайные пути. В середине улицы был ров глубиной мне почти по пояс. Раз спустившись вниз, я уже не сумела выбраться. Мне протянул сверху руки случайный прохожий. Вытащил из ямы. Теперь на Садовой благодать — трамваи ходют... А ОВИР опять там, где нельзя пройти. Интересно, если через несколько лет перекопают, скажем, улицу Звенигородскую, не перекочует ли туда наш ОВИР?

Ладно, обхожу параллельными улицами, благо они здесь близко друг к другу.

И вот я в ОВИРе. Дверь гостеприимно распахнута: иди, иди, Красная Шапочка, пасть открыта... Работает только одно окошко, за ним тетка-танк, тучная такая... И только одна посетительница. Тетка на нее рявкает, мол, надо было раньше делать то-то и то-то, теперь поезд ушел.

— Но... — говорит посетительница и начинает обреченным голосом что-то объяснять.

Я не вникаю, не слушаю, думаю о своем, но и сквозь свои думы догадываюсь, какой сто первый раз она все это рассказывает. Тетка перебивает ее:

— Что вы мне свою мать подсовываете? Она тут совершенно ни при чем. Все, я с вами больше не разговариваю!

Да... Когда-то мне вполне приличного вида сотрудница ОВИРа — еще там, на Садовой, — сказанула: «Если вы еще раз появитесь здесь, я обложу вас матом». Это она хотела, чтобы вместо дурочки-меня приходил представитель организации, которая дала мне приглашение. А в организации бегать по
ОВИРам было некому, да и не хотела я ее обременять. Я нашлась и ответила:

— Спасибо за предупреждение. Обязательно приду.

Посетительница начинает рыдать. Оказывается, не одна я плачу перед окошками местной бюрократии.

— Зря стараетесь. Вы меня этим не разжалобите.

Оно и видно! Только плачет она не для того, чтобы разжалобить, а так — от переизбытка чувств. Я ей искренне... нет, искреннейше сочувствую.

Плачь, сестра моя! Не обращай внимания на эту мымру и на меня тоже: я тебя не тороплю, не отгоняю от окошка. Реви спокойно сколько душе угодно. А потом иди домой, сделай себе крепкий кофе и прочти что-нибудь хорошее, захватывающее.

Она уходит. Моя очередь. Но сзади высовывается бабушка — божий одуванчик:

— Ой, мне только спросить надо...

И принимается долго и путано что-то объяснять. Ну почти как я, когда мне надо разобраться в такого рода вопросах. Тетка ее не слушает:

— Все! Я закрываю.

— Как закрываете, что такое? — вздрагиваю я.

— Ухожу домой. Мой рабочий день кончился.

— Я вообще-то перед ней стояла, — качаю я права. — Да и время еще половина шестого.

— Вот именно — половина шестого. А мы работаем до пяти.

Вот тебе раз! Что ж я, болванка, поверила невесть чему? Надо было уточнить по телефону. Но теперь уже поздно, надо как-нибудь остановить этот танк.

— Подождите: я только сдаю документы на регистрацию. Я — иностранная гражданка и должна регистрироваться в течение трех дней, а у меня уже четвертый день идет. Я вчера была у вас, но у вас было закрыто. Вы обязаны принять у меня документы.

— Я ничего не обязана, и вообще, иностранцев мы обслуживаем не сегодня, а завтра с десяти до двенадцати. Вот тогда и приходите.

— А я завтра не могу... — Это, конечно, здесь не аргумент; сейчас скажет «Ну и не приходите тогда». — И я не обязана бегать сюда каждый день. Транспорта сюда нет, а дорога отвратительная...

— Я ухожу!

— А я никуда не уйду, пока вы не примете у меня документы. — Во мне уже говорит еще и обида за ту плачущую женщину. — Чем быстрее вы их примете, тем проще и для вас. Или я останусь тут ночевать!

— Никаких ночевать! Еще мне тут хулиганить начнут! Я вызову милицию, и вас вышвырнут отсюда силой.

— Ну и вызывайте. Я скажу, что вы отказываетесь принимать у меня документы и этим заставляете меня нарушать паспортный режим.

— Вон отсюда!!!

И я... ухожу.

День пятый. Опять ОВИР

И вот я опять иду в ОВИР. Мне это очень некстати: сегодня должны выписать из больницы Татьяну Дмитриевну. Ее неплохо бы встретить по-человечески, но меня куда-то черти несут. Если я управлюсь быстро, может быть, и успею вернуться к приходу Татьяны Дмитриевны. Хорошо, что хоть лето, теплая, солнечная погода. Перспектива месить, скажем, мартовскую грязь день за днем туда и обратно по этим ужасным дорожкам меня не вдохновляет.

Теперь в ОВИРе битком набито. Я хотела прийти в числе первых, чтобы как можно скорее сдать документы и поставить наконец крест на всей этой эпопее. Но увы. Тут можно застрять надолго.

Я застенчиво прохожу к окошку. Очередь расступается, пропускает меня вперед. Какой-то одиночный голос протестует, но общественное мнение на моей стороне. Это оно, конечно, зря. Мне надо бы в этих местах носить на груди крупную надпись: «Граждане, будьте бдительны, не поддавайтесь на провокации, не пропускайте меня мимо очереди, я — затычка!»

Протягиваю в щель документы, объясняю, чего мне надо.

— Мы сегодня иностранных граждан не обслуживаем. Ваше время — понедельник с пятнадцати до семнадцати.

Та-ак... Спокойно! Не повышать голоса! Не сквернословить!

— Я, знаете, сюда хожу уже третий раз. Вчера мне велели прийти в пятницу. Вы что, издеваетесь?

— Вы что-то путаете. Кто вам такое велел?

— Вчерашняя ваша сотрудница. Пожилая такая, шумная... Фамилию я не спросила. Я не могу каждый день сюда приходить, я — инвалид по зрению... Из-за вас я уже пятый день без регистрации. Меня могут за это оштрафовать. Если вы не будете меня обслуживать, то дайте мне справку о том, что регистрация задерживается по не зависящим от меня обстоятельствам.

— Мы таких справок не выдаем.

— В таком случае я напишу жалобу в консульство Финляндии в Петербурге. Как, кстати, ваша фамилия?

Женщина за окошком нехотя берет мои документы. При этом бормочет свою фамилию, чтобы не производить впечатление, будто испугалась. Фамилия обыденно-серая, сразу же выветривается из памяти. Макарова? Муравьева?

— А где у вас перевод паспорта?

К этому мы готовы. Чтобы не выложить сразу все карты, протягиваю сперва ксерокопию. Так сказать, пробую систему на прочность. Реакция не заставляет себя ждать:

— Ксерокопия не годится. Нужен оригинал.

Протягиваю оригинал.

— Не могу принять ваши документы. У вас ходатайство старого образца. Мы с такими уже не работаем.

— Дайте я позвоню в фирму. Телефон у вас найдется?

Очередь разноголосо ропщет.

— Слушайте, я и так рассмотрела ваши документы, хоть я это делать не обязана. Идите в свою фирму, возьмите там новое ходатайство и вернитесь
в понедельник в установленное время.

— Тогда дайте мне сейчас с собой письменный отказ.

— Я вам уже все сказала.

Общественное мнение очереди теперь резко против меня. Остается только поклониться (не этой, как ее там, Кузнецова? Кузьмина? — а людям в очереди) и уйти. Это уже не смешно. Даже в прочтении.

Еду в фирму. Уж куда-куда, но именно туда я бы не хотела ехать. И, как всегда, именно туда влечет меня мой жалкий жребий.

В фирме девушки в недоумении: других анкет нет.

— Подождите, мы позвоним начальнице.

Начальницу поймать не удается.

— Вам лучше ехать в нашу главную контору на Васильевский остров. Начальница там будет после двух. Адрес такой-то.

Часы показывают без четверти двенадцать. Домой ехать нет смысла. Иду
в библиотеку. Это — мой второй дом...

Тот же день, в два часа. Контора турфирмы

К двум — на Васильевский. Начальница уже на месте. Вхожу в ее небольшой, но аккуратный такой кабинет.

— Присаживайтесь.

Я вываливаю свои бумаги. Она тусует их в руках, как карты.

— Да, эта анкета старая. Мы уже больше года по-другому работаем. Вы зря туда ходили сами. Мы работаем напрямую. ОВИР и не станет у вас ничего принимать. А так у вас вроде все в порядке. Только надо еще две фотографии.

Батюшки святы! Во всех этих бумажных бурях я совсем забыла о фотографиях. Такая бытовая мелочь, проще некуда — и забыла. Аж холодок по спине. Придется куда-то бежать и срочно фотографироваться... А-а, нет: под обложкой паспорта еще есть пара старых фотокарточек. Я их когда-то заказала целую пачку. По закону жанра именно эта фотография вышла на редкость ужасная: морда кирпичиком, голова как-то втянута в плечи, свитер висит как на вешалке. Ну что ж, не в свой же семейный альбом я эту страхолюдину буду клеить, и даже в паспорт она не попадет. Я ею лет пять кормила ОВИР и прочие учреждения, требующие каждый год от меня карточки на память. В ОВИРе эстетика роли не играет. Там даже чем хуже, тем лучше. Судя по поведению, их сотрудницы почти все с неудачными жен­скими судьбами (и тут уж неважно, что является причиной и что следствием), и чем беспросветнее дурнушка, тем меньше она вызовет отрицательных эмоций.

— Оформляется это в течение десяти дней: может быть, и за неделю сделают... и стоит семьдесят евро.

Так... С какой это радости? Это что ж получается — вместо того чтобы спокойно, не тратя ни сил, ни эмоций, регистрироваться в гостинице, я целую неделю бегаю в мыле из одной конторы в другую, и все ради того, чтобы сэкономить тридцать евро? Недорого же я продала свое время.

— А подешевле никак нельзя устроить?

Начальница усмехается моей скряжности.

— Я без постоянной работы, — тороплюсь добавить, — мои труды печатаются нерегулярно, и мне за них платят еще менее регулярно...

— Нет, других вариантов нет. Если у вас нет денег, вы, конечно, можете регистрироваться на месяц за тридцать евро, но в конечном счете это выйдет вам дороже.

Что-то я устала. Нет сил протестовать. И в этом удобном кресле оно и не получится. Стояние у окошек вызывает во мне всякие там условные рефлексы и подпитывает злобу, а тут... Усталость так и катит волнами. Вынимаю крайне неохотно свой красивый маленький кошелек, подарок подруги, и отстегиваю две купюры: пятьдесят и двадцать.

— Дайте еще ваш телефон. Мы вам позвоним, когда документы будут готовы.

Диктую номер телефона. Ухожу. Иду к метро, слегка шатаясь от усталости и расстройства. Утешаю себя тем, что теперь хоть мне больше не надо бегать и трепать себе нервы. Приеду за паспортом и прочими бумагами через неделю — и дело с концом.

Но оказывается, что и в этот раз я поторопилась. Дома меня встречает выпущенная из больницы Татьяна Дмитриевна со словами:

— Тебе звонили из какой-то турфирмы. Просят позвонить им.

Значит, там уже что-то не так. Телефона начальницы у меня нет. А звонить девушкам в «моей» конторе, чтобы попросить телефон начальницы, и потом позвонить начальнице кажется мне слишком сложной манипуляцией в пятницу в половине четвертого. Пусть считают, что у меня укороченный день.

Последующие дни

В понедельник фирма меня поймала. Голос начальницы в трубке сообщает:

— У вас нет свидетельства о СПИДе.

Свидетельство о СПИДе мне приходится каждый год раздобывать: его требует русское консульство в процессе оформления годовой многократной визы. Как-то по поводу этого свидетельства заикнулся и ОВИР, но всерьез он его все-таки пока не требовал. Но с тех пор я каждый раз прошу консульство возвращать мне свидетельство при выдаче визы: оно ведь им уже не нужно, а мне может понадобиться. Однако консульство справку не возвращает. Ведомственная, что ли, бумага, срок хранения три года?

— У меня его на руках нет. Оно находится в русском консульстве в Хельсинки. Могу дать телефон (я его крепко помню наизусть, могу кому угодно продиктовать хоть среди ночи). Пусть они туда позвонят и попросят факсануть.

Факс в консульстве теперь вроде есть. В 1994 году они еще пользовались телексом, и весь мир над ними посмеивался. Другое дело, есть ли факс у ОВИРа. У них, пожалуй, и телекса-то нет.

— Не надо телефона. Они не будут звонить.

— А как же иначе они узнают, болею я СПИДом или нет? — начинаю я входить в привычную роль дурочки. — Ну, если не хотят звонить, то никто не неволит. Пусть тогда зарегистрируют меня без справки.

— Они и этого не сделают.

— А как же быть?

— Вам надо раздобыть новую справку.

— Это займет очень много времени. И потом, это же платно. Кто мне ее оплатит? У меня денег больше нет. И ходить по поликлиникам я не могу: я — инвалид по зрению. Может, все-таки дать телефон консульства?

— Нет, нет... Хорошо, мы попробуем еще попросить, чтобы вас зарегистрировали без справки, в порядке исключения, но, скорее всего, они не согласятся.

Следующие двое суток моя фирма, вероятно, вела страшную борьбу с
овировскими грубиянками и, конечно же, битву проиграла. В среду мне опять звонит начальница фирмы:

— Они эту справку требуют. Мы можем регистрировать вас только в гостинице.

Регистрироваться в гостинице? После всех этих мучений?! И потом, что это за логика: человек, который не может доказать свою ВИЧ-негативность, должен жить не у себя дома, а в гостинице?

— Тогда я не буду регистрироваться вообще. Я не подотчетна ОВИРу
в вопросах своего здоровья. И вообще, я против того, чтобы ОВИР имел о нем какие-либо данные. Я еще понимаю, что консульство имеет какое-то право контролировать состояние здоровья лиц, которых впускает в страну. И то... Но ОВИРу до этого не должно быть дела. Они не могут отказать мне в регистрации на моей собственной жилплощади, будь я хоть трижды больна СПИДом. Я подам на них в суд. Я отказываюсь от регистрации.

В суд я, конечно, не подам. Я, во-первых, в этих делах слегка туповата... А во-вторых, это может причинить хлопоты фирме. Впрочем, я, похоже, и так уже испортила взаимоотношения с ней. Характер у меня, конечно, скверный, не спорю. Но в гостинице регистрироваться не буду. Без регистрации жить можно. Только надо тихо сидеть, ни в какие конторы, где требуют паспорт, не ходить и ни в какие истории, в которых участвует милиция, не попадать. Странно, но при всем моем невезении и дурном характере мне это удается. Как-то я прожила целый год без регистрации; разумеется, не потому, что плохо старалась, а, скажем, по независящим от меня обстоятельствам. Фирма, которая меня вызвала, соблаговолила лопнуть, и некому было давать мне ходатайство.

А как же я в таком случае пересекаю русско-финскую границу? Там же приходится показывать паспорт и все обнаруживается. Объясняю: русские пограничники непоколебимы, если дело касается наличия визы. Если виза кончилась или еще не началась, в страну вас не впустят. Но когда речь идет о каких-то местного масштаба отметках, эти ребята иногда проявляют удивительную халатность, я бы даже сказала, добродушие. И вообще они довольно милые люди. Они, к примеру, пропускают мимо очереди блокадников, если те догадаются показать удостоверение, и иногда даже простых инвалидов типа меня. Я этим неоднократно пользовалась. С финскими пограничниками такой номер не пройдет. Там можно сколько угодно трясти железнодорожным билетом, захлебываться слезами и утверждать, что опоздаешь на поезд, но каменную глыбу не расшибить. Финны пропустят вперед только в случае той самой аорты. Но я отвлеклась...

В тот же день я поехала в офис начальницы на Васильевский и забрала назад свои бумаги, паспорт и семьдесят евро. Завтра (в четверг) принимает начальница ОВИРа, пойду еще к ней побеседовать, чтобы уж все было испробовано, а потом, если беседа кончится безрезультатно, стану «бомжевать». Фирму не подведу, никто об этом не узнает, а перед тем как начать оформление новой визы, возьму гостиничную отметку за тридцать евро. План, конечно, слегка ущербен, но вполне выполним.

В четверг иду в ОВИР заблаговременно. Но опять в число первых не попадаю. Перед запертой дверью стоит человек тридцать. Они выстроились в две очереди, одна к замначальника, другая к кому-то еще. А мне надо к начальнику, то есть начальнице. Она сегодня принимает, я это уточнила по телефону. Я начинаю третью очередь.

В десять часов с минутами дверь открывается и очереди текут к своим окошкам. Я болтаюсь, как... Короче, третьего окошка или какого-нибудь кабинета нигде нет. И спрашивать некого, кроме двух сотрудниц, к которым стоят очереди. Прохожу к одному из них и спрашиваю, как попасть к начальнице.

— Начальница в отпуске. Вместо нее принимает ее зам, вот в том окошке.

И откуда люди знали, что именно к заму надо стоять? Им кто-то сообщил об этом? Почему мне не сообщили?

Очередь опять на высоте: сначала вспоминается подробно, после кого я появилась у запертых еще дверей, за кем стояла бы, если бы... а потом вообще пропускают вперед: чего уж тут мелочиться! Мне неловко. Ведь, по всей вероятности, беседа мне предстоит долгая. Я всю ночь к ней мысленно готовилась и запаслась даже несколькими вариациями. И все-таки я прохожу вперед, опять злоупотребляю добротой людей.

Всовываю документы в окошко и про себя перебираю свои готовые фразы... И вдруг слышу:

— А вас ввели в заблуждение. Вам не надо предьявлять справку о СПИДе, у вас многократная виза. Пусть представитель вашей организации позвонит мне впрямую...

Дает мне свой телефон и имя-отчество. Надо же! Впервые я в ОВИРе встречаю такое... такое нормальное человеческое отношение.

И вот я еду обратно на Васильевский, везу туда те же самые бумаги, паспорт и семьдесят евро — те же две купюры. Теперь мне уже не жалко их отдавать; наоборот, я рада, что принимают. Загадочная это штука — человече­ская психология.

Вхожу в кабинет. Начальница фирмы встречает меня суховатой улыбкой:

— Так это вы, решили все-таки регистрироваться?

Эпилог

Спустя неделю я была зарегистрирована по месту жительства и могла вполне легально находиться у себя дома. По этому случаю я пригласила свою подругу Аню «на рюмочку чая» — по любимому выражению великого неиз­вестного русского поэта, теперь, увы, покойного, Юрия Кашина. За пиршественным столом говорю:

— Мы сегодня отмечаем тот факт, что, несмотря на грандиознейшие препятствия, мне удалось быть честной перед государством, в котором мы теперь находимся, то есть вести себя согласно законам Российской Федерации. Так выпьем же за то, чтобы это и другим иногда удавалось!

Выпили. Закусили помидором.

— Знаешь что, — я продолжаю хорохориться, — как-нибудь я все это опишу, и получится замечательный рассказ или очерк. И про ГБР расскажу, и про то, как меня из ОВИРа выставили, и...

— Ну и кого ты думаешь этим удивить?

— Кого? Себя...