ПЕЧАТНЫЙ ДВОР

Сергей Минаев. ДУХLESS: Повесть о ненастоящем человеке. — М.: АСТ: АСТ Москва: Хранитель, 2006.

Самая, говорят, модная нынче книжка. Покупают, как никакую другую. Хотел бы я знать — зачем. Неужели — читать? Это не так-то легко.

Не то чтобы автор был бесталанный — сюжет хромает, и слог плоскостоп, однако энергия какой-то настоящей обиды все превозмогает. Но это, видите ли, памфлет, словесность обличительная. Против сгнившего уже, оказывается, капитализма — от имени растленного им поколения.

Тут придется пережить бесконечную цитату.

«Половины этого города просто не существует. По моему мнению, пространство внутри Садового Кольца вечерами превращается в некое подобие компьютерной игрушки, населенной людьми-пустышками. Когда-то они были нормальными людьми, у них были мечты, „души прекрасные порывы”, проблемы и жизненные заботы. Но затем, в какой-то момент, они поняли, что легче превратиться в персонажей гламурных журналов, героев и героинь танцпола, фей подиума и ресторанных рыцарей ножа и тарелки. Превратить свою жизнь в атмосферу круглосуточной вечеринки и стать теми самыми рекламируемыми на всех углах „ночными жителями”…»

Нет, остановимся на секунду. Что-то я не врубаюсь — а вы? Как это — легче превратиться в персонажа гламурных журналов и рыцаря тарелки? Легче, чем что? И в какой такой момент понимаешь это? Подскажите, прошу. Я, например, тарелке не враг, но что-то никто ее не приносит. И, соответственно, не требует в уплату никаких порывов. У нас в провинции это вообще не валюта. Ладно, разберемся. Остановились на каких-то «ночных жителях».

«Постоянные лучи софитов отучили их глаза воспринимать дневной свет, лампы солярия сделали невозможным нахождение на дневном солнце, тонны парфюмерии и косметики вкупе с наркотиками и диетами постепенно иссушали их тела, а актуальные журналы и развлекательное телевидение сделали то же самое с их мозгом. В конце концов они превратились в тени людей, в некое подобие невидимок, которые могут выходить из дома только в ночное время суток, когда искус­ственное освещение скрывает то, что под оболочкой из макияжа, платья «Prada», джинсов «Cavalli» или костюма «Brioni» — скрыта пустота…»

Ужас, ужас. Тонны косметики вкупе (заметили, что вкупе?) черт знает с чем. И пустота под джинсами «Cavalli». А сами-то по себе джинсы, надо думать, не труха, судя по контексту. Хотя кто его знает: «Brioni», скажем, — женский костюм или мужской? Тем временем герой романа уже перешел от «ночных жителей» к «мумиям». То есть это одни и те же существа, но уровень обобщения выше: подбираемся к устройству мира:

«Всем здесь заправляют дилеры. Конечно, они не похожи на демиургов из эпоса скандинавских стран (вишь куда метнул! в скандинавские страны. — С. Г.). Они — что-то вроде регулировщиков движения. Этаких гаишников на сумрачных перекрестках этого мира мумий. Эти дилеры имеют мало общего с продавцами наркотиков (хотя без них тут редко что обходится). Основной работой дилеров является продажа удовольствий путем зомбирования тусовки мумий (о, русские падежи! вы — словно колеса внедорожника с полным приводом: для вас препятствий нет! — С. Г.) через журналы, рестораны, бутики, клубы, радио и телевидение.

Каждый день они говорят мумиям, что все в их мумийской жизни построено для получения качественных удовольствий…»

Кое-что все-таки пропустим.

«Главное — это не выпадать из общего ритма. Быть в тусовке. Быть проще. И оставлять в голове пространство, способное вместить необходимую рекламную информацию, которую дилеры покажут вам сегодня по Fashion TV. Остальные глупости можете из нее выкинуть. И тогда ваша жизнь превратится в сплошное ресторанное меню, из которого вы сможете выбирать удовольствия по своему вкусу. Меню удовольствий длиною в жизнь — это ли не есть рай земной? Сможешь ли ты от него отказаться?»

Ну, если вы так прямо ставите вопрос… Честно — не знаю. Не исключено, что не смогу. Но только мне никакого Fashion TV не показывают. Мой ящик рекламирует то зубную пасту, то стиральный порошок, вот вам и меню. Боже мой, неужели мы вступили в общество потребления, да так глубоко вступили, что пресыщение уже опустошает человеческие души, а я все проспал, как Рип ван Винкль?

«Катастрофа. До какой же степени должно деградировать общество за какую-то сотню лет. Если раньше люди решали глобальную задачу — состояться в этой жизни, то сегодня их правнуки решают задачу, как попасть в этот клуб и состояться нынешним вечером. Если в начале прошлого века героем общества был мальчик, стоявший у истоков революции, — Паша Корчагин, то сегодня его заменил мальчик, стоящий у входа в ночной клуб, — Пашка-фейсконтрольщик…»

Все. Приплыли. Прошлый век начался в середине 30-х. Абзац.

Боевитая такая комсомольская публицистика, правда?

Но фишка в том, что речугу эту — и много еще других таких же — толкает коммерческий директор столичного представительства большой
за­граничной торговой компании. Дилеров начальник и промоутеров командир. Распространяет по России консервированный зеленый горошек. Окончил истфак. Возраст — 29 или около того. Работу свою ненавидит, фирму презирает. В кабинете околачивает груши. Оклад жалованья —
15 тысяч евро в месяц. Это не считая премиальных. Ежедневно тратит — 1500 евро. На проституток, алкоголь и кокаин. Взяток не берет категорически, как и следует человеку с его принципами. Не ворует. Тем не менее дома хранит сбережения: 5 пачек по 10 тысяч долларов США.

Арифметика однозначно указывает нам: людей с таким бюджетом при таких принципах не бывает. Что ж, проверим подсчет, смягчая лексику.

«Какое, на (неприличное существительное. — С. Г.), может быть взаимопонимание у грузчика с заработной платой 500 евро в месяц и у меня, придурковатого сноба, заколачивающего ту же сумму, но в день. Чего это он такое «взаимопоймет»? Как я про… (неприличный глагол. — С. Г.) за один день три его месячных оклада?»

Цифры вроде верны. То есть не сходятся. То есть автор не знает о своем герое чего-то довольно существенного. То-то, между прочим, и не смог — или позабыл — придумать ему какое-нибудь имя. Полагаю, они не знакомы. Зато автор много наблюдал за такими людьми в ресторане. Точней — в туалете ресторана. Даже слишком много наблюдал. В частности, установил — и описал несколько раз, — как нюхают кокаин: с кредитной карточки через свернутую трубочкой денежную купюру. Надо же.

Легко представить, что чувствует человек с душой и талантом, изучая (вполне возможно, на своем рабочем месте) грязные забавы богатых бездельников, бездельных богачей. Он завидует, но презирает. И восхищается своим презрением, и жалеет себя до слез. И запоминает разговоры про шикарных телок, запоминает названия фирм, производящих часы и пиджаки, запоминает, что сколько стоит, и все эти бесконечно повторяющиеся словечки типа «реально», «истерить», «тупить»…

«Чувихи опять визжат и тоже воздевают вверх свои незагорелые ручонки. Меня уже колотит от злости. Я бью их по рукам, стараясь больнее, чтобы они наконец опустили их вниз и перестали идиотничать.

— Эй, ты чего, придурок? — вопит одна из них. — Оль, да он, по ходу, обдолбался в хлам…»

Нраворазоблачительный текст от первого лица. От разочарованного баловня экономики, мечтающего опроститься. Покинуть этот Содом терпимости. Удалиться под сень струй с
непорочной одноклассницей. Или одно­курсницей.

Такая тут, конечно же, есть, зовут — Юля. «Солнце, светящее за ее спиной, придает ее каштановым волосам такой особенно теплый, бархатный оттенок», знаете ли. Время от времени она посылает герою SMS-сообщения:

«Мальчик мой, — пишет Юля, — мне так хочется погладить тебя по твоей безумной голове. В волосы тебе зарыться…»

Эта Юля, по ходу, автору ближе всех. Не удивлюсь, если она и есть Сергей Минаев. Во всяком случае, ни один русский писатель не разбирался так хорошо в дамских сумочках.

А они бывают жутко дорогие, прямо не верится. Одна — «Гуччи» — вообще полторы.

«— Полторы сотни?

— Тысячи, душа моя, тысячи. Ты удивительно неиспорченна».

Великосветская ирония, люмпен-буржуазный быт, пролетарский пафос. Немножко слишком пылкий. Как у де Сада — если не ошибаюсь, в «Жюстине»: негодование мое было тем сильней, что сам способ, каким развратник овладел мною, лишил меня возможности протестовать.

Татьяна Полякова. Ночь последнего дня: Роман. — М.: Эксмо, 2006. Она же. Час пик для новобрачных: Повесть. — М.: Эксмо, 2006.

И еще штук сорок карманных томиков. Эта дама знает, что делать с излишками нашего личного времени. Как их изничтожить с пользой для себя. Монтирует пазл таким образом, чтобы до самого последнего момента картинка оставалась неясной. Другое дело, что, прояснившись, картинка окажется вызывающе, неправдоподобно примитивной, — но кто же обдумывает фабулу прочитанного детектива? литература и не собиралась тут с вами ночевать; открывайте следующий.

Героиня пускай будет дрянь под неумолимой властью большого чувства, герой пусть будет очень сообразительный негодяй. Диалоги пусть будут обыкновенные допросы, скрашенные проявлениями похоти. Разных описаний чем меньше, тем лучше. Мобилы и тачки обеспечат бесперебойный темп. Фразу отредактирует кому положено. (Иногда и пропустит: «Своей дружбе с Виссарионом я обязана тому же роялю».) Все это не имеет значения, была бы тайна.

Г-жа Полякова умеет сохранять тайну почти до конца, вот и спасибо.

А как дань реализму — наказание не тащится за преступлением по пятам. Ежели зло представлено сильными и красивыми особями при деньгах — пускай себе торжествует, не жалко. Так даже интересней: сюжет ведь размножается сериями.

«— И что дальше? — усмехнулась я.

— Дальше? — Он вроде бы удивился. — Дальше плодотворный труд для взаимного блага. Наша история только-только началась, так что — ноги в руки и яму копать. В общем, продолжение следует».

На последней странице обложки — естественно, портрет автора. И сказано, что г-жа Полякова некогда была скромной воспитательницей детского сада, но впоследствии жизнь ее (или ей?) удалась. «Теперь имя Татьяны Поляковой знает вся страна!»

По-моему, это и вправду большая удача. Это просто классно, что г-жа Полякова больше не работает в дет­ском саду.

В. В. Коротенко, И. М. Стеблин-Каменский, А. А. Шумков. Стеблин-Каменские (Стеблинские, Стеблин-Каминские). Опыт историко-генеалогиче­ского исследования. — СПб.: Издательство ВИРД, 2005.

Собрать биографии предков, сложить из них историю своей фамилии мечтают, кажется, многие. Получилось покамест у одного — положим, в одиночку и он не справился бы. Нашлись люди, знающие, что и как искать в архивах, нашелся для них грант (РГНФ), и, кроме того, сама задача их увлекла.

Результат — прелестный образчик тщания. Читатель посторонний чувствует себя Чичиковым, разбирающим известный меморандум Собакевича. Дивишься, во-первых, «аккуратности и точности: не только было обстоятельно прописано ремесло, звание и семейное состояние, но даже на полях находились особенные отметки насчет поведения, трезвости, — словом, любо было глядеть». Во-вторых, действительно, все сии подробности придают «какой-то особенный вид свежести: казалось, как будто мужики еще вчера были живы». В-третьих, поскольку все-таки речь идет о персонажах некоторым образом умерших, то умиляешься духом и, чтобы не впасть в лириче­ское отступление, невольно вздыхаешь: «Батюшки мои, сколько вас здесь напичкано! что вы, сердечные мои, поделывали на веку своем? как перебивались?»

Дворянство сравнительно недавнее (добыто в конце XVIII столетия), служилое, мелкопоместное. Фамилия и герб заемные, как случалось на Украине сплошь и рядом: родословное древо Н. В. Гоголя — примерно того же сорта, — да все это пустяки.

А люди были, судя по всему, очень приличные: главным образом офицеры и чиновники, морально стойкие, начальством характеризуются положительно. Полученные ими ордена наполнили бы преогромный сундук. Трое дослужились до тайных советников, один — до генерал-майора. Один Стеблин-Камеvнский был в Полтаве полицмейстером, один Стеблин-Камиvнский — жандармским полковником в Астрахани. Сын полицмейстера пошел в революцию, попал на каторгу. Жандарм­ский полковник расстрелян в 1918-м.

Вообще, при т. н. советской власти роду, конечно, не поздоровилось. Кто эмигрировал, кто пропал без вести. Один (1887—1930), лейтенант флота и пресвитер, причислен к лику православных святых.

Священномученик отец Иоанн, память празднуется 2 августа, поскольку этого числа в 10 часов вечера в
окрестностях Воронежа расстрелян.

Всего девять колен, сто пять (на нынешний день) лиц (не считая не вошедших в роспись).

Про некоторых не удалось узнать почти ничего: такая-то родилась
23 декабря 1837 или 1839 года, — и только.

Про жену полицмейстера (мать каторжника) — что отправилась к сыну, на Кару, но была выслана «за нетактичное поведение». Да и по другим фактам видно: хорошая женщина, храбрая.

Один из Стеблиных, поступая в жандармы, на первом экзамене срезался: «выказал недостаток необходимых для жандармского офицера сведений».

Другой посреди педагогической карьеры сошел было с ума, но потом как будто излечился.

Третий отличался необыкновенной пунктуальностью. Согласно семейной легенде, «утром вставал всегда в один и тот же час, брился всегда тогда, когда из-за угла улицы появлялась белая лошадь молочника, и т. д.  Умер в тот день, когда, по какой-то причине, молочник запоздал; белая лошадь не появилась в обычное время — и он упал мертвый от разрыва сердца».

Всякое такое разное. Энциклопедия русской жизни.

Мысленно прибавим полторы сотни классических научных трудов Михаила Ивановича Стеблина-Каменского. И столько же — и тоже необходимо важных — Ивана Михайловича.

И, как обещано, обойдемся без лирических отступлений.

С. Гедройц