НАТАЛЬЯ ГОРБАНЕВСКАЯ

СВОБОДА ВОЛИ

Почти поэма

1

Этот год начинался хореями,

хоровым музицированьем,

это пчелы роились и реяли

не ко времени и не по времени

года.

Это снова менялась погода,

падал снег и истаивал, нем,

эта холода-голода нота,

эта белая глухонемоvта

в Лютеции.

Как до блюда додатые специи,

дадаисты сбивались кружком,

потрясая жирком и брюшком,

и гласили друг другу концепции

о сакральном и о мирском

на своем языке, разумеется,

если он у них вправду имеется.

Год едва отошел от начала

и едва устремился вперед,

но уже поглядеть на мочало

на колу собирался народ,

и прещедрая власть назначала

кому кнут, кому пряника в рот,

медового пряничка, мятного,

а кому и кнута непечатного.

2

«Этот год» — это время. А место?

А место, увы, неуместно,

я качаюсь на проволке меж,

и растет из словесного теста,

где словам (а не мыслям) не тесно,

тот истаявший снежный рубеж,

что и служит мне проволкой шаткой,

смотровою площадкой.

Погляди в смотровое окно,

за стеклом и свежо, и мокроv,

и само оно накренено

к горизонту, и к синему бору,

и к лошадке размером в перо,

торопящей телегу-шкатулку

и, теряя колесную втулку,

не охочей до разговору

ни о чем.

Этот год был ни шаткий, ни валкий,

не стучал по засову ключом,

но ятвяги, жемайты, сувалки

не томились, как мы, в раздевалке,

не сходились послушать оркестр,

их речей отголоски ни жарких,

ни прохладных, как наши, окрест

не ложились — речей их, ни жалких,

ни величественных, —

на пустые леса и поляны.

Этим роком, на них излиянным,

сам себя ударяешь под дых,

сам себе уготовуешь рок

на качелях Запад—Восток,

где повисли два красных флажка,

серпомолот и свастика,

и нещадная рока рука

не сжимает ластика,

того ластика, что на простор

храбро вышел и лишнее стёр.

Были б раньше не шатки, а валки,

то и прусы, ятвяги, сувалки

могли бы стоять в раздевалке

вместе с нами за шубами, польтами

и на вешалку сданными кольтами,

получать от налогов повестки

и на Русь посылать эсэмэски.

3

В свете сумерек, в утреннем блеске

над пожарищем века вишу,

косоглазо зыряя наружу,

что ни сделаю, что ни решу —

всё садится в глубокую лужу,

но и мятным головокруженьем

я зато себя не оглушу.

Не рифмуйте бессмертную душу

с этим новым, медовым глушеньем,

этим пряником в виде кнута

(и наоборот).

                  Париж, февраль 2006