ЭССЕИСТИКА И КРИТИКА
ПАВЕЛ ГЛУШАКОВ
Два сюжета из истории советской литературы
I. Падение «Метеорита»:
Об одном стихотворении и его адресатах
Владимир Лакшин оставил свидетельство о том, против кого было направлено опубликованное в «Известиях» одно стихотворение Николая Грибачева:
«Мы еще жили в эйфории от успеха „Одного дня…“, и цензура еще относилась к нам после случившегося с опаской.
Но в начале декабря Н. С. Хрущев неожиданно посетил выставку МОСХа в Манеже. Подстрекаемый В. А. Серовым и другими руководителями Союза художников, а быть может, не только ими, он набросился на „абстракционистов“ и прочих формалистов как на главную опасность в искусстве.
17 декабря 1962 года на Воробьевых горах состоялась первая из „исторических встреч“ Н. С. Хрущева с деятелями культуры, писателями. Круг критикуемых расширялся. Началось с „проблемы Манежа“, но дальше были подвергнуты разносу молодые поэты Вознесенский и Евтушенко. Досталось и Эренбургу за его мемуары, и Некрасову за записки, напечатанные в „Новом мире“. <…>
Мало кто из читателей заметил вовремя и понял тайный смысл стихотворения Н. Грибачева „Метеорит“, появившегося в „Известиях“ 30 ноября 1962 года. Между тем это был первый отрицательный отзыв на повесть Солженицына в нашей печати».[1]
Однако, кажется, эта точка зрения нуждается в некотором уточнении. Стихотворение Грибачева, напечатанное 30 ноября, было воспринято как сиюминутный отклик на то, что 19 ноября во время проходившего пленума ЦК для его участников были специально отпечатаны экземпляры «Нового мира» с повестью «Один день Ивана Денисовича». Этот шаг был однозначно воспринят как одобрение произведения руководством партии. Поэтому столь оперативная критика решения Президиума ЦК (Хрущев провел решение о публикации повести Солженицына через одобрение соратников[2]) в официальном органе печати (к тому же возглавлявшемся зятем Хрущева) смотрелась бы как проявление «фракционности» и «групповщины».
Повесть Солженицына, конечно, широко обсуждалась, однако было бы явным преувеличением сказать (как это заявлено в тексте Грибачева), что «Иван Денисович» уже прошелся «по газетам всей Европы» — произведение еще не было как следует, в сущности, прочитано в самой России. Кроме того, автор «Метеорита» недвусмысленно говорит в своем тексте о поколении, вступившем в большую жизнь уже после войны, называет их «мальчиками» (что совсем не применимо к Солженицыну — ни по возрасту, ни по его жизненному опыту).
Не исключено, что Грибачев метил своим текстом не только в А. И. Солженицына, но и в давнего своего противника — Евгения Евтушенко:
Отнюдь не многотонной глыбой,
Но на сто верст
Раскинув хвост,
Он из глубин вселенских прибыл,
Затмил на миг
Сиянье звезд.
Ударил светом в телескопы,
Явил
Стремительность и пыл
И по газетам
Всей Европы
Почтительно отмечен был.
Когда ж
Без предисловий вычурных
Вкатилось утро на порог,
Он стал обычной
И привычной
Пыльцой в пыли земных дорог.
Лишь астроном в таблицах сводных,
Спеша к семье под выходной,
Его среди других подобных
Отметил строчкою одной.[3]
Именно широкая слава Евтушенко, его многочисленные зарубежные поездки, выступления, интервью раздражали Грибачева, писавшего о поэте и его поколении в том же 1962 году:
Порой мальчишки бродят на Руси,
Расхристанные — господи спаси! —
С одной наивной страстью — жаждой славы,
Скандальной, мимолетной — хоть какой. <…>
Нет, мальчики[4],
мы вас не с тем растили,
От изнуренья падая почти,
Чтоб вас украли,
увели,
растлили
Безродные дельцы и ловкачи… <…>
Теперь
они
в свою вступают силу.
Но, на тщеславье разменяв талант,
Уже порою смотрят на Россию
Как бы слегка на заграничный лад…[5]
В тексте «Метеорита» Грибачева есть, как представляется, прямая отсылка к известнейшему стихотворению Евтушенко «Карьера» (1957):
Твердили пастыри, что вреден
и неразумен Галилей,
но, как показывает время:
кто неразумен, тот умней.
Ученый, сверстник Галилея,
был Галилея не глупее.[6]
Он знал, что вертится земля,
но у него была семья. <…>
Все те, кто рвались в стратосферу,
врачи, что гибли от холер, —
вот эти делали карьеру!
Я с их карьер беру пример.
Я верю в их святую веру.
Их вера — мужество мое.
Я делаю себе карьеру
тем, что не делаю ее!
Именно в этом тексте Евтушенко заявлена все та же «астрономическая» образность, противопоставленная мещанскому приземленному конформизму. Образ «сверстника Галилея» непосредственно подхвачен в тексте Грибачева («Лишь астроном в таблицах сводных, / Спеша к семье под выходной»). Так своим «Метеоритом» Грибачев как бы палил сразу по нескольким мишеням.
На этом бурном фоне взаимных филиппик, аллюзий и инвектив прошел незамеченным еще один текст, появившийся в 1963 году. Он принадлежал перу Ярослава Смелякова и не только подводил примиряющий итог всей поэтической дискуссии предыдущего 1962 года, но и расставлял важные акценты для будущего. Поэт, принадлежавший к поколению Грибачева, тем не менее испытывал симпатии к «поколению Евтушенко», а факты личной биографии (репрессии и ссылка) он проецировал на литературную дискуссию, которая то и дело у поэтов-охранителей сбивалась к административной апелляции и малоскрываемым угрозам. Я. В. Смеляков попытался своим стихотворением ввести в ситуацию противостояния элемент признания взаимной ответственности за будущее общества и литературы:
О прошлом зная понаслышке,
с жестокой резвостью волчат
в спортивных курточках мальчишки
в аудиториях кричат.
Зияют в их стихотвореньях
с категоричной прямотой
непониманье и прозренье,
и правота, и звук пустой.
Мне б отвернуться отчужденно,
но я нисколько не таюсь,
что с добротою раздраженной
сам к этим мальчикам тянусь.
Я сделал сам не так уж мало,
и мне, как дядьке иль отцу,
и ублажать их не пристало,
и унижать их не к лицу.
Мне непременно только надо —
точнее не могу сказать —
сквозь их смущенность и браваду
сердца и душу увидать.
Ведь все двадцатое столетье —
весь ветер счастья и обид —
и нам, и вам, отцам и детям,
по-равному принадлежит.
И мы, без ханжества и лести,
за все, чем дышим и живем,
не по-раздельному, а вместе
свою ответственность несем.[7]
Стихотворение, опубликованное в «Литературной газете» 26 февраля 1963 года, стало, видимо, выражением точки зрения и тех сил на «идеологическом фронте», которые склонялись к уходу от конфронтации с «прогрессивными» тенденциями в литературе. Не случайно текст был тогда озаглавлен не нейтральным «Мальчишки», а официально-риторическим «Ответственность». Кратер от падения «Метеорита» постепенно зарастал, и потрясение от его падения успокаивалось.
II. О государственной машине,
идеологическом катке и мотоцикле:
к истории одной эпиграммы
Литературный уровень стихов Сергея Васильевича Смирнова (1912—1993) невысоко оценивался современниками, а личная его репутация раз и навсегда была определена эпиграммой, приписываемой А. Безыменскому:
Поэт горбат,
Стихи его горбаты,
И в этом, без сомнения,
Евреи виноваты.[8]
Сергей Васильевич был среди подписавших письмо «Против чего выступает „Новый мир“?», опубликованное журналом «Огонек» 26 июля 1969 года. В едком ответе этому инспирированному письму редакция «Нового мира» писала:
«…одиннадцать литераторов указали и на то, что журнал неприемлем для них „особенно в отделе критики“. Это не должно удивлять читателя. Дело в том, что большая часть авторов, подписавших письмо, в различное время подвергалась весьма серьезной критике на страницах „Нового мира“ за идейно-художественную невзыскательность, слабое знание жизни, дурной вкус, несамостоятельность письма. Читателю, который специально заинтересуется этим вопросом, мы можем указать, в частности, на рецензии и статьи о романе В. Закруткина „Сотворение мира“ (Новый мир, № 11, 1958, и № 2, 1968), о романе Н. Шундика „Родник у березы“ (Новый мир, № 9, 1959, и № 4, 1960), о повестях М. Алексеева „Хлеб — имя существительное“ и „Повесть о моих друзьях-непоседах“ (Новый мир, № 1, 1965, и № 1, 1966), о поэме Сергея Смирнова „Свидетельствую сам“ (Новый мир, № 12, 1968), о повести В. Чивилихина „Елки-моталки“ (Новый мир, № 7, 1965).
Таким образом, не должно показаться странным, что отдел критики „Нового мира“ не пришелся по сердцу авторам письма».[9]
И действительно, рецензируя поэму С. Смирнова «Свидетельствую сам», Г. Березкин (не исключено, что это был псевдоним одного из сотрудников журнала) отмечал недостатки этого произведения: «нечуткость к слову», «буквалистски-наивный биографизм», «льстивое» отношение к народу и т. п. Подводя итог рецензии, ее автор писал:
«Как видим, Сергей Смирнов написал поэму, по-своему цельную и единую во всех своих элементах — в стиле и смысле, манере и человеческом характере. Но это, к сожалению, тот случай единства, которому радоваться не надо, да и не хочется».[10]
В 1966 году Сергей Смирнов (иронически аттестованный однажды редакцией «Нового мира» «однофамильцем Сергея Смирнова»[11]) напечатал сборник новых своих текстов «Давайте радовать друг друга». Программным произведением здесь стало «боевитое» стихотворение о его эстетическом кредо:
Непритязательно и редко,
Но дань полемике плачу:
Реалистическая ветка
Меня задела по плечу.
Вещаю письменно и устно
Настырным монстрам и годам:
За все абстрактное искусство
Я — этой ветки не отдам![12]
В цикле кратких стихотворений и эпиграмм этого сборника Смирновым опубликован текст «Аттестация»:
— Каковы стихи поэта?
Сам народ сказал про это:
«Цикал-цикал мотоцикл
И нацикал целый цикл».[13]
Автор мог иметь в виду появившийся в рубрике «В шутку и всерьез» журнала «Вопросы литературы» материал «Цикл про мотоцикл».[14] Здесь были собраны добродушные пародии на поэтическую манеру Б. Ахмадулиной, Н. Коржавина, Ф. Искандера. По воле автора пародии, С. Венедиктова, все поэты, так или иначе, использовали тему несущегося и потому опасного мотоцикла.
В юмористических пародиях Венедиктова все же можно разглядеть некоторые моменты, которые, будучи поданы в «серьезных» стихах, могли бы вызвать неприятие консервативной части «писательской общественности». Так, эпиграф из «детской песенки» («Шла по улице старушка, / А за ней мотоциклет. / Мотоцикл цикал, цикал, / И старушки больше нет») отсылает не только к традиции городского фольклора (детских «жестоких» песенок), но и как бы предвосхищает постмодернистские штудии Дмитрия Александровича Пригова:
Подросткового утенка
Задавил велосипед
Жизнь устроена так тонко
Жил утенок — теперь нет.
Смерть пристроила утенка.
Ну а что велосипед? —
Он все ездит, он все давит,
На него управы нет.
В пародии на Ахмадулину появляется всего лишь «розовый мотороллер», который знает «толк в погоне и любви». Но в пародии «от лица» Наума Коржавина всё куда как серьезней:
Сколько смелых, радостных поникло!
Как томилась мысль, бурля во мгле,
Чтоб в двадцатом веке мотоциклы
Бабушек давили на земле!
Люди! Люди! Как мы с вами скоры,
Даже на закате наших лет.
Сами расставляем светофоры
И потом идем на красный свет!
Если так пойдет, не будет жизни!
Все исчезнем мы в последний час.
И восторжествуют механизмы
На земле, очищенной от нас…
Бабушка! Бояться нет причины!
Ты погибла. Что ж… Но все равно
Нам дано придумывать машины.
Нас давить машинам не дано!
В тексте-пародии на Фазиля Искандера под колеса мотоцикла вновь попадает старуха. Признаться, такой «жестокий романс» впечатляет даже сегодня, что уж говорить о пуританском времени его написания. Правда, прием обманутого ожидания, примененный Венедиктовым, спасает положение:
Была у нас тут старуха.
Не так чтобы очень стара…
Лет всего полтораста
ей было вчера с утра.
Пружиня широкую шею,
соседний колхоз перекрыв,
раскачивала баркасы,
выталкивала в залив.
Ровно в четыре часа поутру,
ровно в четыре часа,
как два крутящихся солнца,
примчались два колеса.
Брызнули спицы и фары
и отскочили вкось,
и долго по небу летала
самая главная ось…
Сам председатель колхоза
поминки так открывал,
так открывал поминки,
первый подняв бокал:
— Конечно, жаль мотоцикла,
ведь был он не очень стар.
Однако представляется, что С. Смирнов имел в виду не эту безобидную публикацию в «Вопросах литературы», а поэта вполне конкретного (что определенно заявлено в его тексте). Противопоставление «поэта» и «народа» звучало в знаменитом выступлении Н. Хрущева, когда тот 7 марта 1963 года громил Андрея Вознесенского, настойчиво предлагая тому уезжать из страны: «И езжайте, к чертовой бабушке» (слово «поезжайте» в разных его формах прозвучало у Хрущева одиннадцать раз). В кульминационный момент глава правительства пригрозил, что поэт «попадет под тяжелые жернова».
Хрущева и его клевретов раздражали стихи Вознесенского: им ставилось в упрек «западничество», «непонятность», использование «чуждых образов». Как ни удивительно, но образ мотоцикла, сравнительно частый в стихах Вознесенского этих лет, был одним таких «аллергенов».
Мотоцикл у Вознесенского становится знаком молодости и неуправляемости — в тексте «Загорской лавры» (1958) он противопоставлен монашеской смиренности:
Я говорю: — Эх, парень,
тебе б дрова рубить,
на мотоцикле шпарить,
девчат любить!
В стихотворении «Итальянский гараж» (1962) читаем:
Мотоциклы как сарацины <…>
Расшибающиеся — бессмертны!
Мы родились — не выживать…
А в «Мотогонках по вертикальной стене» (1961) у женщины-мотоциклиста, исполняющей опасный номер, «глаза полны какой-то горизонтальною тоской!». Погромный 1963 год особенно связан у Вознесенского с образом мотоцикла. В «Монологе Мерлин Монро» поэт провозглашает:
Самоубийцы — мотоциклисты,
самоубийцы спешат упиться,
от вспышек блицев бледны министры —
самоубийцы, самоубийцы,
идет всемирная Хиросима,
невыносимо…
Стихотворение «Париж без рифм» заканчивается следующим образом:
А за окном летят в веках
мотоциклисты
в белых шлемах,
как дьяволы в ночных горшках.
Мотоцикл — все же подозрительный транспорт, «с иностранщиной» (через военные кинофильмы приходит образ «немца на мотоцикле», маркируя мотоцикл в качестве «враждебного» транспорта). Он «индивидуалистичен», не выполняет «общественной нагрузки» (водитель мотоцикла сам себя везет и сам управляет!), на нем совершают всяческие «выкрутасы» (циркачи, гонщики), рискуют те, кто спешит стать первым, опередить слишком медлительных. Это по преимуществу транспорт молодых (странно или невозможно себе представить «солидного» человека на мотоцикле, как нельзя увидеть едущего на мотоцикле «большого начальника»). В таком противопоставлении «молодость — старость» кроется конфликт не поколенческий только, но и мировоззренческий. Движется мотоцикл «неправильно»: имеет привычку обгонять большие солидные машины, проезжать там, где обычный транспорт проехать не может.
«Если вы хотите идти, я прямо говорю, — по команде, в ногу, с партией, с народом!» — кричал Хрущев[15], уже не замечая стоящего внизу на трибуне Вознесенского. А тот не желал идти с партией, он был из породы «расшибающиеся — бессмертны!». От государственной машины и идеологического катка поэт уехал на мотоцикле.
1. Лакшин В. «Новый мир» во времена Хрущева: Дневник и попутное. М., 1991. С. 93. С мнением Лакшина солидаризировался С. Чупринин: «Представители „официоза“ решили, что успех Солженицына не будет долговременным, что ажиотаж, связанный с новизной проблематики, вскоре пройдет. В „Известиях“, сразу после появления в „Новом мире“ солженицынского рассказа, было опубликовано стихотворение Николая Грибачева „Метеорит“ — своеобразная попытка „предсказания“ писательской судьбы нового литературно кумира…» (Чупринин С. Оттепель: События. Март 1953 — август 1968 года. М., 2020. С. 660).
2. м. запись в дневнике Лакшина от декабря 1962: «Впрочем, пока Солженицын в фаворе, газеты повторяют формулу: „Повесть напечатана с ведома и одобрения ЦК КПСС». На приеме Хрущев поднял Солженицына из-за стола и представил присутствующим. Суслов тряс его руку» (Лакшин В. «Новый мир» во времена Хрущева… С. 95). Ср.: «…солженицынская повесть находилась некоторое время вне критики как получившая высочайшее одобрение» (Лакшин В. Голоса и лица. М., 2004. С. 224).
3. Цит. по: Лакшин В. «Новый мир» во времена Хрущева… С. 93. Николай Грибачев не был чужд модной в это время космической образности; см.: «Издавна небо отдавалось во власть поэтов и астрономов. <…> Мы знаем великую, полную драм и трагедий — как писал один поэт, „с гробами в небе“ — битву человека, рожденного бескрылым, за отращивание собственных крыльев. Он и отрастил их, но как долог был этот процесс и какую цену пришлось за него уплатить! <…> Метеоры сгорают, входя в атмосферу, а наши ракеты в озарении пламени и со шлейфами искр невредимыми возвращаются на Землю — это сделано впервые на земле советским гением» (Грибачев Н. Орбита века. М., 1961. С. 18, 83). Спустя три года после Грибачева (1965) образ метеорита (как символа катастрофы) использует С. Щипачев:
Лежит перед нами железисто-гладкий,
неведомый гость из туманных галактик,
осколок погибшей какой-то планеты,
какой — мирозданье забыло приметы.
4. Cр. с известной сентенцией о «русских мальчиках» и звездном небе в «Братьях Карамазовых» Ф. М. Достоевского: «…я недавно прочел один отзыв одного заграничного немца, жившего в России, об нашей теперешней учащейся молодежи: „Покажите вы — он пишет — русскому школьнику карту звездного неба, о которой он до тех пор не имел никакого понятия, и он завтра же возвратит вам эту карту исправленною“. Никаких знаний и беззаветное самомнение — вот что хотел сказать немец про русского школьника» (ч. 4, кн. 10).
5. Стихотворение «Нет, мальчики» было реакцией на евтушенковское «Давайте, мальчики!», появившееся в седьмой книжке «Нового мира» за 1962. Следивший за этой «дискуссией» Александр Твардовский не принимал обе эти противостоящие стороны: «О современной поэзии (14 000 в Лужниках на вечере поэзии, заочные овации Евтушенке и т. д.) можно поговорить, только начиная с самого начала — с языка. Тут можно обойтись без прямых оценок по существу этой поэзии, а подойти к ней с незыблемых и священных позиций — с языка, и тут можно вперемежку с Вознесенским кондового Софронова и с Евтушенкой Грибачева, пытающегося „не отстать от века“, и др. всех примерно и вдумчиво посекти. Впрочем, м. б., черт с ними» (Твардовский А. Т. Новомирский дневник. В 2 т. Т. 1. М., 2009. С. 137).
6. Образ Галилея, как можно судить по контексту воспоминаний, часто возникал в редакционных дискуссиях «Нового мира»; см., например, в мемуарах Лакшина передачу слов И. Саца: «Как-то он сказал мне: „Я же не отрицаю компромиссов. Галилей не стал худшим пропагандистом своих идей оттого, что от них отказался. Сделанное им для науки и человечества меньше ли эффекта Джордано Бруно, погибшего на костре? Просто глупо бояться компромиссов, если хочешь сделать что-то полезное“» (Лакшин В. Голоса и лица. С. 68). Не исключено, что интерес к образу ученого был связан с появлением перевода на русский язык драмы Б. Брехта «Жизнь Галилея» (1957). Пьеса показывала героя-одиночку, потерпевшего поражение, но продолжающего распространять свои идеи. Кроме этого, в финале драмы Галилей передает свои рукописи за границу. В 1966 спектакль Театра на Таганке был воспринят публикой как актуальное произведение о современности.
7. Смеляков Я. В. Собр. соч. В 3 т. Т. 1. М., 1977. С. 406.
8. Селезнев В. М. Дневник и его комментаторы (https://www.nlobooks.ru/magazines/novoe_literaturnoe_obozrenie/110_nlo_4_2011/article/18385/). В собрании Е. Г. Эткинда эпиграмма звучит несколько по-иному (Эткинд Е. 323 эпиграммы. Париж, 1988. С. 86). Там же приведена и эпиграмма Смирнова на Безыменского:
Волосы дыбом. Зубы торчком.
Старый м…к с комсомольским значком.
Эпиграмма использована также в стихотворении Л. Аронзона «Я сам горбат…» (1967).
9. Новый мир. 1969. № 7. С. 286.
10. Новый мир. 1968. № 12. С. 245.
11. См. запись в дневнике редактора «Нового мира»: «Сделали очень хорошую… сноску о С. Смирнове: „Поэт, однофамилец лауреата Ленинской премии публициста С. С. Смирнова“» (Кондратович А. Новомирский дневник. М., 1991. С. 430).
12. Смирнов С. Давайте радовать друг друга. М., 1966. С. 9.
13. Там же. С. 251.
14. Венедиктов С. Цикл про мотоцикл // Вопросы литературы. 1962. № 9. C. 235—236.
15. «От получасового opa Премьер взмок, рубашка прилипла темными пятнами. Но он и не думал передыхать» (Вознесенский А. На виртуальном ветру. М., 1998. С. 83).
