ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

ВЛАДИМИР КРЮКОВ

* * *

«Do widzenia!» — звенит колокольчик во сне.

Незнакомые люди являются мне.

Мне совсем непонятны их речи,

Лишь одно различимо: «До встречи».

«Сколько ждать, — говорю, — почему и зачем?» —

«Много дней, — говорят, — много дней и ночей».

Не пойму, кто у них верховодит,

Видит око, да слов не находит.

Ваши темные тайны я знать не хочу,

Потому-то и попусту не хлопочу.

Пусть такой же ночною порою

Всё мне скажут они. Всё откроют.

* * *

Станиславу Божко

Я не слыхал рассказов Оссиана…

Осип Мандельштам

Не случилось узнать ни строки Оссиана,

Но красивое имя держало в плену.

Так глядишь зачарованно в тайну тумана,

В пелену облаков, залучивших луну.

Это имя возникло в стихах у поэта,

Там, где он говорит о блуждающих снах.

Говорит и о поисках нового света

В старых, как бы уже отгоревших словах.

Жизнь немолчно звучит, и прислушаться стоит,

И блажен, кто услышит тот звук или свет.

И тогда предстоит, не мирясь с пустотою,

Находить по возможности точный ответ.

Жизнь предстанет короткой, окажется длинной.

И достаточно времени все же дано

Перечесть не спеша имена половины

Кораблей, натрудивших в морях полотно.

* * *

      Оле

Закатный час — золотой час

преображения мира.

Земля хорошо обойдется без нас,

да нам без нее сиро.

Снега красивы. Стужа сильна.

И мы почувствуем оба,

как тянет холодом от окна,

нешуточно, до озноба.

И ночь приходит, и длятся сны,

друг к другу перетекая.

За окнами под присмотром луны

лежит тишина мирская.

* * *

Мой бор оттаял, стоит сырой,

и в нем неуютно пока, сиротливо,

но чувствую — кровь уже под корой,

никто не отменит ее прилива.

Я помню: устал, замерз и промок,

лежал без сна, согреваясь, долго.

Когда заснул, снова видеть мог

мой бор любимый, сырой и волглый.

Еще бы недельку природе дать —

глядишь, подсохнет все понемногу.

Но молодость не умеет ждать.

И слава богу, и слава богу.

СТАРИК

Двойные хвоинки — сосновые иглы —

летят, собираются возле крыльца,

последние сборы, последние игры

у ног благодарного жизни жильца.

И в мыслях причудливая мешанина:

о том, как же день безмятежен и чист,

о том, уступает ли христианину

безмолвно творящий добро атеист.

О том, как поэты извечно просили:

«О время, постой, погоди, не гони…»

И знает печально, что он не всесилен,

что он не умеет удерживать дни.

Но если нельзя проживать не старея,

он может позволить себе постареть

и помнить, что родина — Гиперборея —

пока не позволит ему умереть.

* * *

Невесомая нить

Ярче и золотей,

Но не смогла пленить

Лучшая из сетей.

Ты уж прости мне, друг,

Что я тут повредил.

Ты, умелый паук,

Новую напряди.

Я покидаю бор

Тихо, до темноты.

Я прохожу во двор:

Травы, камни, цветы.

В сумрак спрятав лицо,

Слушаю на крыльце

Протяженное «це»

Травяных кузнецов.

Безыскусный мотив

Гибели и любви.

Царственный примитив,

Сердце не разорви.

* * *

Убыванье медового лета,

остывающая река.

От вечернего медного света

мне не хочется отвыкать.

Это — август. Пора невозврата.

Пусть уходит земля из-под ног,

в обнимающем свете заката

я спокоен и не одинок.