ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

МАКСИМ СИМБИРЕВ

 

 

 

Спать не хочется

Рассказ

 

* * *

Баба усердно вбивала в меня Боженьку. Даже когда я не умел читать, она подарила мне книжку «Библия для детей», с большими картинками. Как подарила… оставила у себя, чтобы мы вместе у нее читали.

Зал в трехкомнатной квартире пустовал. Обои, шторы и ковер — всё красное. По комнате висели вышитые рисунки людей, у них головы обводились в золотой круг. На шкафу и повсюду стояли рисунки поменьше, среди них затесалось фото деды в рамке. Рядом в цветной красной вазочке магически горел волшебный огонек без свечки.

Мне не нравился красный молчаливый зал, здесь мы с бабой усаживались в одно кресло, и я слушал ее. Первые десять минут старался смиренно вникнуть, но быстро уставал.

 

 

* * *

Баба изобразила весы: на одну ладонь положила Библию, а на другой было пусто. И тогда она попросила представить все книги мира, все сказки, которые рассказывала мне мама, и я представил. Баба опустила ладонь с Библией вниз и спросила:

— Славочка, все книги мира по весу будут больше?

Кивнул.

— Тогда почему Библия перевесила?

— Ты так захотела.

— Нет, Библия перевесила по важности. Все, что здесь говорится, важнее всего, о чем говорят другие книги. Как думаешь, почему так?

— Не знаю, баб, пойдем на качели.

— В Библии написаны слова Бога, она — Слово Божье.

— Баб, пойдем на качели, баб.

— Славочка, сначала скажи, кто такой Бог, и пойдем гулять.

— Самый добрый волшебник.

— Умница, почти правильно. Бог — это Творец, Спаситель, Любовь. Запомни на всю жизнь.

— Круто, баб. Дворец. Носитель. Любовь.

Следующие разы, когда я оставался у бабы, чтобы пойти на улицу, нужно было ответить, кто такой Бог. Три слова запомнились на всю жизнь. Творец. Спаситель. Любовь. Потом баба усложнила задачу и начала спрашивать:

— А кто такой Творец?

— Это Бог.

— Правильно, молодец Слава! А почему он Творец?

— Не знаю, баб.

— Потому что он творит. В Библии сказано — Бог создал землю. И человека, и звезды на небе — всё он. Когда-то давным-давно ничего не было, кроме темноты.

— И динозавров?

— И динозавров тоже. И леса, и поля, и реки, моря, океаны — всё он.

— А он может создать еще динозавров?

— Если ты попросишь его хорошо, он тебе подарит динозавров. Но нужно всегда хорошо себя вести.

— Я буду.

— А почему Бог — Спаситель? Не знаешь, наверное. Потому что он спасает людей от всего нехорошего. От простуды, от домового, от всего. Стоит только попросить.

— А как попросить?

— «Боженька, спаси меня от домового». Запомнил?

— Ура!

— А почему Бог — это Любовь?

— Потому что Боженька всех любит, и тебя, и меня, и маму с папой. Боженька настолько всех любит, что дал нам Библию, чтобы мы могли узнать о нем и научиться правильно жить на земле и правильно себя вести.

 

 

* * *

Гулять с бабой я не любил, но больше было не с кем, мама и папа работали. Мы гуляли недолго, минут пятнадцать, если баба сидела одна. Минут сорок, если зацепилась с кем-то языком, а потом опять шли учить, кто такой Боженька.

— Баба, а что это за человек?

— Это Матфей.

— Он хороший?

— Здесь все хорошие, только Иуда плохой.

— И этот хороший?

— Нет. Это Иуда, он плохой.

— А почему он плохой?

— Он Бога предал. Предавать никого нельзя, тем более Бога. И ты не предавай.

— Баб, а включи телевизор!

Я зевнул, послушал еще минуту и теперь предложил пойти во двор на качели.

— Подожди, ну что ты, сильно устал, что ли?

— На качели хочу.

— Ты запомнил, что предавать никого нельзя?

— Запомнил.

Во дворе баба сидела на скамейке. Иногда одна, иногда с тетями и другими бабами, а я бесился то на качелях, то в песочнице. У меня даже были какие-то друзья, у одного из них я украл фигурку из «киндера», фиолетовую обезьянку. Он выронил ее из кармана, а я подобрал.

Баба спросила, откуда у меня эта обезьянка, а я сказал, что взял у рыжего мальчика. Она подошла к рыжему мальчику, он был в слезах, и спросила:

— Твое?

— Да! Потерялася, а теперь нашлася!

Баба отдала фиолетовую обезьянку мальчику, отвела меня в сторону и выпорола.

— Предатель! Ты предал Боженьку! Я же говорила, никого нельзя предавать…

Я не плакал, меня интересовало, как это — предавать?

— А как можно предать?

— Украсть фиолетовую обезьяну.

— А красную можно?

Получил еще раз.

— Ничего красть нельзя. Еще много чего нельзя. Не кради, не прелюбодействуй…

Когда мы возвращались домой, баба гневливо ругалась на теть, с кем общалась:

— Ой, Славка, кошелки молодые… Мама у этого рыжего дура дурой, грех такой дурой быть!

 

 

* * *

В пять лет баба повезла меня на кладбище, и это было лучшее, что со мной случилось. Пукающий автобус повез нас куда-то далеко от города. Мотор громко тарахтел. Нас ежесекундно подкидывало вверх. В автобусе половина людей ехала с игрушечными букетиками, и я захотел себе такой же.

— Баб, а давай цветы купим!

— У входа купим.

Я обрадовался, представляя, что мне купят цветы. У входа на кладбище стояла церковка. У ворот сидели бабы с цветами, и одна из них протягивала стаканчик с монетами в нашу сторону, хвасталась, что богатая. За воротами открылась огромная степь с крестами.

Мне купили цветы, и я попросил их понести. Баба сразу показалась такой теплой и доброй. Я очень обрадовался, потому что обычно она только ругала меня или учила, а тут решила сделать подарок.

— Запоминай дорогу, а то бабы потом не будет, сам будешь ходить за могилками ухаживать. Прямо, налево и вглубь. Прямо, налево и вглубь.

— Прямо, налево и в кубь.

«Как это потом бабы не будет? А кто со мной на качели будет ходить?» — подумалось мне, но спрашивать испугался.

По кладбищу гуляли смуглые тети в цветастых юбках, под ногами у них путались дети. Тети улыбались золотыми зубами. Дети были похожи на обезьянок, хотя, баба мне говорила, я тоже похож на обезьянку. Видимо, все дети похожи на обезьянок. Но теперь, когда я это понял, больше не обижался на слова бабы.

Мы пробирались через железные заборчики, и я начал петь песню, размахивая цветами:

— «Хорошо бродить по свету с карамелькой за щекой…»

— Тихо! Здесь люди спят, разбудишь.

— А чего они днем спят? Им не скучно?

— Они всегда теперь спят. Баба твоя тоже скоро спать будет.

— Зачем? Это же скучно — все время спать.

— Боженька так решает. Когда человек проживает долгую-долгую жизнь, когда проходит много-много лет, ему нужно отдохнуть и он ложится спать, а душа улетает на небеса.

— Баба, а тебе сколько сейчас?

— Не спрашивают у женщин возраст.

— А у баб?

— У них тоже.

— Баб, ну сколько тебе? Баб… ну ты же еще не устала пока, да? А то одному совсем скучно.

— Раздели сто на два раза и прибавь семь. Поживу еще, раз просишь.

Я представил, как это много, сто лет, насколько это взрослый человек, почти динозавр.

Мы подошли к какому-то железному заборчику с камнем — баба называла это могилкой.

— Перекрестись и поклонись три раза. Вот, Вить, познакомься, внука твоего привела.

Баба забрала у меня цветы и положила на могилку.

— А цветы не мне?

— Нет, это деде.

Я расстроенно повернул голову к соседней могилке и увидел стакан с хлебом и конфетки.

— Ты, Славка, знакомься, деда твой — Виктор. Он здесь спит. Скажи: «Привет!»

На памятнике был нарисован какой-то суровый дядька. На фото у бабы дома он казался добрее.

— Не услышит, он же спит.

— Деда просыпается, когда к нему приходят. Скажи: «Привет, деда!»

— Привет, деда.

Заметил, буква «к» на памятнике походила на «н». Казалось, имя у деды — Винтор

— Смотри лучше — какая рябина у деды стоит! Красная, как май!

Увидел: в присыпанной земельке бегает божья коровка.

— Божья коровка! — крикнул я.

— Тихо ты, не кричи. Деда не любит, когда кричат. Витька, смотри, как на тебя похож-то, ямочка твоя, ушки твои, носик тоже твой!

Деда мне не понравился: я думал, он выйдет, поздоровается, тем более если проснулся, а он смотрел на меня как-то грозно из памятника.

— Баб, а чего деда не показывается.

— Деда живет на небесах, а здесь только его тело.

Я посмотрел на небо.

— А как это — на небесах? С кем я тогда здоровался? Он меня слышит оттуда?

— Слышит, Славочка, слышит. Если поздороваться с могилкой, то прилетит душа и все будет слышать.

Я еще раз посмотрел на соседнюю могилку, где лежали конфетки, стоял стакан, накрытый коркой хлеба. Очень захотелось сладкого. Молча вышел из оградки деды и пошел за конфетками. Посмотрел на фотографию, на цифры. Развернул обертку и начал жевать.

Увидев это, баба взъелась на меня.

— Ну что же ты делаешь?! Это тебе положили?

— Не-а.

— Нельзя с кладбища ничего брать. Только цыгане могут, которые здесь живут. Ты хоть не выпил из стакана?

— Нет.

— Слава богу. Это для спящего положили, чтобы он проснулся и выпил, а то от жажды умрет. Если выпить, тоже уснешь очень-очень надолго. Навсегда.

— А как спящий из земли выберется, он же на небесах?

— Душа учует и попьет.

Баба молча зачитала молитву, перекрестилась и потрогала земельку. Мне очень захотелось погулять возле других могилок, тем более деда мне никак не отвечал. Я сказал ей, что пойду прогуляюсь, и она на удивление разрешила. Сказала, чтобы дальше десяти могилок я не уходил. И чтобы ничего не ел и не пил.

Побрел вдоль заборчиков, чуть не нарвался на штырь. Ноги обожгли сорняки. Пока шел, рассматривал цифры на могилках. Ничего не мог правильно посчитать.

Остановился у какого-то крутого памятника с ангелом. Прямо настоящая статуя! Грустная тетя с крыльями, очень красивая. «Вероника Николаевна Горчукова». Цифры: «один девять восемь ноль тире два ноль ноль пять». Цветов очень много, наверное, к ней часто ходят ее друзья, мама и папа, баба и деда. Я захотел тоже подарить ей цветы. Прошел чуть дальше и переложил с другой могилки свежие пластмассовые лилии. Самые яркие и большие.

— Здравствуйте, Вероника. Это вам. Вы спите? Просыпайтесь, я цветы принес.

По ощущениям душа Вероники так и не прилетела. Обошел могилку с другой стороны и потрогал крылышко. За памятником по земле ползали большие черные муравьи и два жука. Я сел на корточки, взял одного из муравьев и оторвал голову. Потом еще у одного, разглядывая, как ослабевают их лапки. Пока баба не видела, нужно было раздавить еще и жуков. Одного я не поймал, он был слишком быстрым, и я чуть не упал, когда попытался схватить беглеца.

Но тут я увидел что-то сияющее зеленым в земле. Сокровище пиратов. Серебряная сережка с изумрудным камнем. Я взял в руку, стряхнул песок и положил в карман — подарю маме.

Я услышал, как меня кто-то зовет. Это баба кричала, и я радостно побежал к ней. Она никогда не узнает и не поругает меня за то, что я раздавил жука.

— О, пришел уже.

— Ага, баб, смотри!

— Ой-ой! Брось. Брысь, — баба выбросила сережку у меня из рук, и у меня моментально подступили слезы. — И глаза уже болят! И плачет уже! Заговорили! — засуетилась она.

Я поднял сережку с земли.

— Не брошу, я маме подарю!

— Хочешь, чтобы мама уснула навсегда? Нельзя с кладбища ничего забирать!

Я расплакался еще больше.

— Почему? Она же красивая — сережка!

— Потому что все на кладбище принадлежит кладбищу. А это колдунья для таких наивных, как ты, положила. Болячки хочет другому отдать, все плохое отдаст, а все хорошее заберет!

Баба взяла со стола чужой могилы стакан и вылила мне на руки.

— Господи, прости его душу грешную, хоть спиртом обработали, — сказала она.

Я представил, как брожу по кладбищу, нахожу крутые игрушки, и заплакал еще сильнее.

— Славочка, с кладбища нельзя ничего забирать, запомни. А то уснешь и не проснешься. Пойдем домой скорее, нужно водичкой святой тебя умыть. А завтра в храм пойдем. Попрощайся с дедой и покрестись три раза.

— Пока, деда.

Баба крепко взяла меня за руку и потащила с кладбища. Сказала ни в коем случае не оборачиваться, а то за нами увяжутся призраки. Сережка осталась где-то на земле, и мне очень хотелось вернуться и забрать ее и посмотреть на призраков.

— Баб, а кто такая Вероника Николаевна Горчукова?

У бабы аж лицо перекосилось.

— Дочка буржуев. В аварии уснула, в других врезалась — всю семью чужую сгубила, гадина такая! Пусть спит теперь, дохлячка.

— Красивая она!

— Тьфу на тебя.

— Она ведь не прожила долгую-долгую жизнь, почему тогда она спит в могилке?

— Заслужила. Бог наказал.

Дома баба поставила меня в ванну и с ног до головы облила холодной святой водой из бутылки.

 

 

* * *

В храм мы пошли утром. Весь прошлый день, каждый час, баба ходила вокруг меня и читала «Отче наш». Родители, как я понимал, не знали о моих проделках на кладбище.

Крестили меня в другом храме, где-то в центре Саратова. Храм Георгия Победоносца построили недавно, и вся семья тогда очень сильно обрадовалась. Папа так обрадовался, что потом два дня без сил отсыпался. Баба ходила в него чуть ли не каждый день, родители, как они говорили, ставили в храме свечки по выходным. А меня еще ни разу не позвали.

Признаюсь, название меня подкупало, мне нравился супергерой Георгий, победивший дракона. Еще он изображен на копейках, с которыми я часто играл дома, подбрасывал, когда делал выбор. Еще прорисовывал через бумагу.

Баба надела платочек на голову и стала похожа на помолодевшую Бабу-ягу.

— Славочка, храм — это не шутки. Там Боженька живет, он очень не любит, когда кричат и непослушно себя ведут. Понял?

— А Боженька в каждом храме живет или в одном?

— В каждом. Он везде и сразу. А еще в церкви нарисованы его помощники. Это очень хорошие люди.

— А как это — везде и сразу?

— У него глаза в каждом в храме.

— Два глаза — я в книге видел!

— Да, но они видят через стены.

Мы миновали с бабой несколько дворов и оказались на территории церкви. Вокруг росли молодые сосны, рядом с храмом поставили детскую площадку, в песочнице играли дети помладше, качели пустовали, и я уже мечтал о том, как займу их. Сам храм походил на аккуратно сделанный тортик.

— Баб, а зачем мы идем в храм?

— Попросить Боженьку, чтобы он тебя от ведьмы спас. И чтобы все были здоровы.

— А на качелях нельзя попросить?

— Нет, нужно в храме.

— А давай ты попросишь, а я пока на качелях покачаюсь.

— Слава, ну чего же ты такой бестолковый? Вместе попросим, и потом пойдешь качаться.

Перед храмом баба сказала, нужно перекреститься и поклониться, как возле могилы дедушки.

— Баб, а купола на луковицы похожи! Золотые, Бог, наверное, богатый очень.

— Самый богатый, а как же. Ему все принадлежит, вся земелька.

Мы перекрестились и зашли внутрь. Впереди было очень светло.

— Баб, — позвал я шепотом, — а чем пахнет? Непонятно.

— Ладаном. Воском от свечей.

— Красиво тут как!

— Конечно, здесь Боженька живет.

Мы пошли с бабой в церковную лавку, и я увидел ценники на золотых картинах — золото здесь продавалось куда дешевле, чем за пределами храма.

— Баб, давай купим здесь все золото, а потом продадим и разбогатеем.

— Иконы нельзя продавать. Ты так Боженьку предашь. Да и не золотые они, лучше.

— Как это — лучше? Еще дороже?

— У них цены нет.

Баба купила две свечки и пошла к центру храма. Зачем-то еще перекрестилась, и я повторил за ней. Попросила поцеловать картину в стекле, и я поцеловал. Отошли влево, пока баба зажигала свечу о другую. Я озирался по сторонам, смотрел на потолок так внимательно, что голова чуть не перевесила тело.

— Вот, Славочка, тут мы поминаем усопших.

Баба подошла к лавке и попросила позвать батюшку Алексея. Батюшка с крестом напомнил какого-то злодея-мага, они тоже наряжались в черные костюмы.

— Батюшка Алексей! Такая беда, помоги грешному, вчера схватил сережку заговоренную на кладбище! Что делать? Не знаем. Совет твой нужен. Это Славочка, внучек мой.

— Людмила, смотрите, ничего страшного не произошло. Языческие маги бессильны перед Господом. Нет никаких заговоров. Но на всякий случай поставьте свечку за здравие Славы, помолитесь, и я помолюсь.

Баба продолжила спрашивать батюшку что-то еще, а я ходил по церкви и разглядывал все изображения с задранной головой.

— Мальчик, конфетку возьми. Угощайся, — позвала меня какая-то горбатая старуха.

Я почему-то испугался. Она была куда больше похоже на Бабу-ягу, чем моя баба. Я убежал обратно к бабе и спрятался за нее.

— Мне конфеты предлагали.

— Кто предлагал?

— Вон та, она на выход идет, выходит! Смотри!

— И ты не взял?

— Нет, а вдруг она ведьма! И отдаст все плохое, а заберет все хорошее.

— Молодец, Славка, умница! Правильно, что не взял. Никогда ничего не бери от незнакомых людей.

Баба поставила свечку за мое здравие, вышли из храма и снова перекрестились.

— Домой, Славка, устала баба.

— А на качели?

— В другой раз.

— Ну баб!

— Домой, бегом!

Пока возвращались, я даже сам что-то спросил про Боженьку.

Баба разрешила посмотреть телевизор. По РЕН-ТВ шли мои любимые «Рейнджеры». Так пролетело два часа, пока мне не захотелось гулять.

— Пойдем, баба, на качели качаться.

— Только недолго, нужно холодное делать.

На холодном баба постоянно настаивала, и я не понимал, как можно есть желе с хрящами.

Возле качелей и песочницы бегала стая гулек, и мне очень нравилось гоняться за ними. Баба говорила: «Гулька — божья птица», иногда кормила их хлебом, а иногда называла летучими крысами, и я не знал, чему верить. Мне они нравились, и я просто мечтал поймать гульку. Не понимал, как так: только побежишь, а они уже удирают, а то и вспархивают!

Одна гулька из стаи двигалась медленнее других, и я захотел ее выловить. Я побежал и ногой случайно зарядил по ней. Гулька чуть ли не закукарекала, она пролетела без крыльев вперед и свалилась набок.

— Убил! — крикнула какая-то женщина.

Это услышала баба, подбежала ко мне, схватила за руку и прилюдно выпорола.

— Бесовщина-то не вышла из тебя! Молилась, молилась, а ты, Иуда, божью тварь бьешь!

Гулька судорожно шевелилась. Помогла себе клювом подняться и побрела, затем вспорхнула и улетела со двора.

— Да он же не специально, зачем вы его, он спугнуть хотел.

— Будет знать, как божью тварь бить. Иуда маленький. Убил же, гад!

Баба на меня обиделась и в этот же вечер отдала меня родителям со словами, что я — Иуда.

Дома мама и папа посадили меня перед собой и рассказали, что если кого-то пнуть, то ему будет больно. Вот когда я падал с качелей или с горки, мне было больно, так и гульке, когда ее пинаешь, — тоже больно. И если пнуть сильно, то она может заснуть навсегда и не проснуться. А спать — это скучно. Выходило так: если кого-то ударить, то он заснет раньше времени и не проживет долгую-долгую жизнь.

Мама и папа даже не кричали. И не говорили, что Боженька все видит. Я сам спросил их:

— А Боженька будет ругаться, если я пну еще раз гульку?

— Ему будет очень неприятно.

— Потому что она может заснуть раньше времени?

— В том числе. Только Бог решает, кому когда заснуть.

Я подумал, что, когда наступаю на жука, ему становится еще больнее, чем когда я падаю с горки. Настолько, что он засыпает и никак не может проснуться. Даже если мне хотелось сделать что-то против бабы, я не хотел, чтобы кто-то уснул навсегда. Это очень и очень скучно!

Через неделю баба меня простила и снова позвала читать про Боженьку, а еще сказала, что он учит всех прощать. И я тогда тоже простил бабу, перестал злиться на ее строгость.

Боженька так много говорил, что я уставал запоминать, но теперь очень старался. Наверное, все, что он говорил, было против того, чтобы кто-то из нас заснул навсегда. Может, тогда и баба не ругалась бы на Веронику.