ЭССЕИСТИКА И КРИТИКА

МАРИНА МАХОРТОВА

Литература и реальность

Лихарев из рассказа Чехова «На пути» и Иван Павлович Ювачёв

История семьи, история страны, история литературы неразрывно связаны в человеческой жизни. История моей семьи прослеживается до XIV века, а с XVIII столетия мои предки тесно связаны с Санкт-Петербургом. Самым знаменитым среди моих родственников, о которых я писала, является Даниил Хармс.

Не меньше, чем биография Хармса, меня занимает жизнь его отца, а моего прадеда Ивана Павловича Ювачёва. Он был знаком со многими знаменитыми современниками: Л. Толстым, А. Чеховым, М. Волошиным, З. Гиппиус, В. Розановым, Д. Мережковским, К. Паустовским и др. Чтение дневников прадеда и семейной переписки позволяет выявлять неожиданные литературные параллели и совпадения, придает историческим сюжетам новые краски. Один из этих сюжетов — участие в революционном движении (даже приговор к смертной казни, замененный каторгой).

Изучение семейных архивов дает возможность увидеть исторические процессы с человеческой точки зрения. Опираясь на письма супругов Ювачёвых, я предлагаю сравнить героя рассказа А. П. Чехова «На пути» Лихарева и моего прадеда.

Иван Павлович Ювачёв (1860—1940) — народоволец, каторжанин, путешественник, религиозный писатель и, наконец, отец поэта Даниила Хармса, послужил прототипом героев самых именитых русских писателей — Л. Н. Толстого и А. П. Чехова.^[1]

Доказательства этой точки зрения имеются — личное знакомство писателей с И. П. Ювачёвым, сходство фактов из жизни Ювачёва и героев Л. Н. Толстого («Божеское и человеческое») и А. П. Чехова («Рассказ неизвестного человека»), а также сходство их характеров и внешности.

Самым главным, определяющим судьбу событием в жизни Ивана Ювачёва стало участие в революционной организации «Народная воля». «Образованное общество того времени возомнило, что избавление от „оков“ николаевской эпохи быстро приведет к созданию какого-то гуманистического рая на земле. <…> Рая, конечно же, не наступило. Вместо него пришли „оковы“ нового, буржуазного образца, еще более нестерпимые для интеллигенции. И многие тысячи образованных людей усвоили отношение к окружающей реальности как к проклятой духоте, царству тьмы и безнадежного корыстолюбия. Величайшие русские писатели и драматурги того времени с омерзением писали о предпринимательстве и предпринимателях, о коммерческих проектах и даже о железных дорогах. В их глазах <…> прагматичное пользолюбие являлось сущей скверной <…>. …слишком многие ждали революции как „глотка свежего воздуха“, жаждали ее, тосковали по ней».^[2]

В таких условиях сформировалось мировоззрение И. П. Ювачёва как типичного представителя поколения 80-х годов XIX века.

Это было время слома векового уклада русской жизни и активизации революционно-демократического движения, оно спровоцировало выброс молодежной «энергии заблуждения», направленной на разрушение, и в результате подготовило революцию.

И все же горячих молодых людей, кинувшихся в революцию, было множество, а Л. Толстого и А. Чехова заинтересовал именно Ювачёв.

К знакомству с Толстым Иван Павлович стремился сам, будучи с младых лет очарован как личностью самого писателя, так и его произведениями. Он посылал свои статьи и книги в Ясную Поляну, переписывался с Софьей Андреевной и, наконец, смог лично навестить своего кумира в 1905 году. Близость религиозных взглядов И. П. Ювачёва к идеям Л. Н. Толстого была для бывшего революционера лестной и еще больше укрепила его почтительное и даже любовное отношение к писателю. Сам Ювачёв Толстому понравился, а его рассказ о заточении в Шлиссельбурге произвел сильное впечатление и запал в память писателя. Об этом Ювачёву напишет Софья Андреевна. Так что вполне вероятно, что личность Ивана Павловича могла заинтересовать Льва Николаевича в качестве прототипа героя его будущего рассказа «Божеское и человеческое»

Знакомство с Чеховым произошло совсем иначе, во время посещения Антоном Павловичем каторжного Сахалина в 1890 году, где Ювачёв отбывал наказание. Отношение Ивана Павловича к Чехову охарактеризовать сложнее. Можно попробовать судить о нем по количеству записей о писателе в дневниках И. П. Ювачёва. Записей мало, но содержание их весьма любопытно. Первая такая запись относится к сахалинскому периоду: «Приехал господин Чехов».^[3] На этом все. А ведь этот приезд был важным событием. Для человека образованного, читающего приезд писателя на Сахалин не мог не вызвать бурю переживаний. Вероятно, и вызвал. Но запись в дневнике была сделана в одно предложение. Даже свои сны Иван Павлович описывает гораздо подробнее, ярче и эмоциональнее.

Полагаю, Чехов не являлся литературным кумиром для Ювачёва, как не был и моральным ориентиром, в отличие от Льва Толстого. Однако интерес Чехов у Ювачёва, несомненно, вызывал. У этих двух людей, встретившихся на краю земли, как ни странно, было много общего, но очень многое их разделяло.

Чехов и Ювачёв — ровесники, оба родились и выросли в небогатых и многодетных семьях, не принадлежавших к привилегированному сословию. Оба смогли получить высшее образование. Ювачёв гордился своим образованием, для него это был знак отличия, поскольку ни родовитостью, ни богатством его семья похвастать не могла. И Чехов и Ювачёв выросли и сформировались как личности в очень похожих внешних обстоятельствах, но выбрали в жизни совершенно разные дороги: Чехов — медицину и литературу, Ювачёв — революцию и веру в Бога. А ведь Ювачёв тоже мечтал стать писателем.

Категорически расходятся Ювачёв и Чехов еще в одном, но очень важном моменте — в умении видеть смешное в жизни. Нельзя сказать, что Иван Павлович не имел чувства юмора. Скорее он не считал его наличие необходимым и совсем не ценил в людях, как, впрочем, и Лев Николаевич Толстой. Теперь вообразите отношение Ювачёва к творчеству Чехова, которое и начиналось-то с веселых, юмористических рассказов. Что же это за писатель, который тратит свой талант, тратит дар Божий на безделки? Ювачёв видел в литературном труде призвание, близкое проповедничеству, и собирался посвятить себя именно такому труду. Винить И. Ювачёва за такое отношение к жизни нельзя, помня его участие в организации «Народная воля» и смертный приговор, который ему был вынесен. Старая знакомая по Николаеву Наталья Есипова напишет ему на Сахалин: «Хотелось бы мне, чтобы ты серьезно принялся за литературную работу. Ты можешь написать крупную вещь. Не знаю, хватит ли у тебя материала для романа, но <…> из всех, указанных тобой сюжетов, я думаю, самым интересным является твоя собственная жизнь как внешняя, так и внутренняя, душевная и, вообще, жизнь подневольных обитателей Сахалина. <…> Хорошо было бы, если бы ты описал твое путешествие из Одессы на Сахалин. <…> Напрасно ты думаешь, что Чехов исчерпал всю тему…»^[4]

Иван Павлович Ювачёв все-таки станет писателем, как ему и мечталось. Писателем на свой лад, религиозным, философским, близким к проповеднику. И книгу о Сахалине тоже напишет, как бы соревнуясь с Чеховым. Внимательный и даже ревнивый интерес к Чехову Ювачёв сохранит на всю жизнь. Он будет бывать на спектаклях по пьесам Чехова, читать рассказы писателя. И вот что удивительно: не чувствуя духовного родства с Антоном Павловичем, он будет все более и более проникаться интересом к его писательскому таланту, его умению уловить и отразить дух времени, показать живой образ современника.

Так, после просмотра пьесы «Дядя Ваня» он с удивлением и печалью напишет в дневнике, что, пожалуй, и в нем есть что-то от главного героя, что он тоже в какой-то степени Дядя Ваня. «Пьеса Чехова произвела на меня сильное впечатление. Немножко и во мне есть Дядя Ваня. Как хорош был финал в устах его сестры Сони. Я плакал, как плакал и в Харькове от виденных пьес», — это напишет он жене 12 мая 1905 года из Курска.^[5]

Одно из произведений Чехова, судя по переписке Ювачёва с женой, произвело на Ивана Павловича особое впечатление. Он неожиданно узнал в чеховском герое себя. Можно было бы предположить, что это еще один рассказ о революционере, прототипом которого стал Ювачёв. Но это не так. Это произведение Антон Павлович написал задолго до сахалинского знакомства с Ювачёвым. Речь идет о рассказе А. Чехова «На пути», который был написан в 1886 году и опубликован в газете «Новое время».

Публицист Владимир Галактионович Короленко в 1888 году писал: «Чехов очень верно наметил старый тип Рудина в новой шкуре, в новой внешности, так сказать».^[6] В журнале «Наблюдатель» рассказ «На пути» оценивался так: «…в нем так хорошо и рельефно очерчен тип русского неудачника с теплым сердцем и безалаберной головою, как не удавалось его изобразить и на сотне страниц более опытным беллетристам».^[7]

Этот рассказ А. Чехова попадает в руки зрелого Ювачёва, уже не каторжника, а ревизора сберегательных касс, во время путешествия по казенной надобности, когда он находится буквально «на пути», как и герой Чехова. Иван Павлович пишет жене 5 сентября 1905 года из деревни Пишнура Котельнического уезда: «На станции сейчас случайно прочел рассказ Чехова „На пути“. Умоляю тебя — прочти, пожалуйста, про Лихарева».^[8] И через несколько дней получает от Надежды Ивановны ответ: «Сейчас же, как только прочла твои письма, пошла искать Чехова „На пути“ и как нашла, села читать. В Лихареве я узнала моего милого хорошего Ванюшку, даже его взгляд на женщину одинаков с твоим взглядом. Верно ты для этого и просил меня прочесть этот рассказ» (11-го сентября 1905 г<ода>).^[9]

Однако если жену Ивана Павловича поразила лишь общность взглядов на женщин, то самого Ювачёва потрясли и другие удивительные совпадения. Сюжет рассказа «На пути» прост. Два человека (немолодой мужчина с дочерью и девушка) случайно встречаются на станции, пережидая непогоду. И, как водится, рассказывают друг другу свою жизнь. Однако даже в описании непогоды у Чехова нет ничего случайного. Буря, разразившаяся за окнами, воспринимается читателями и героями рассказа как картина состояния мира и состояния души человека в этом страшном, неустойчивом мире. «На дворе шумела непогода. Что-то бешеное, злобное, но глубоко несчастное с яростью зверя металось вокруг трактира и старалось ворваться вовнутрь. <…> Во всем этом слышались и злобствующая тоска, и неудовлетворенная ненависть, и оскорбленное бессилие того, кто когда-то привык к победам…»^[10] Путешествующие пьют чай, беседуют, жарко топится печка, они вроде бы защищены от непогоды, но покоя и мира в их душах нет, как нет и счастья в их жизнях.

Главный герой по фамилии Лихарев, с которым очевидно ассоциирует себя Иван Павлович Ювачёв, начинает разговор о самом главном, что его волнует. Это разговор о Боге. И здесь он, безусловно, высказывает именно те самые сокровенные мысли, с которыми полностью солидарен Иван Павлович:

«— Толкуют, что Бога нет, — продолжала Иловайская, тоже засмеявшись, — но почему же, скажите мне, все знаменитые писатели, ученые, вообще умные люди, под конец жизни веруют?

— Кто, сударыня, в молодости не умел верить, тот не уверует и в старости, будь он хоть распереписатель.

<…>

— Я так понимаю, что вера есть способность духа. Она все равно что талант: с нею надо родиться. Насколько я могу судить по себе, по тем людям, которых видал на своем веку, по всему тому, что творилось вокруг, эта способность присуща русским людям в высочайшей степени. Русская жизнь представляет из себя непрерывный ряд верований и увлечений, а неверия или отрицания она еще, ежели желаете знать, и не нюхала. Если русский человек не верит в Бога, то это значит, что он верует во что-нибудь другое».^[11]

Особенно близки Ювачёву мысли о том, что вера «все равно, что талант», с которым нужно родиться. Сам Иван Павлович был убежден, что у него этот талант есть в полной мере. А кто-то, «будь он хоть распереписатель», этого дара лишен и никакой литературный талант ему не поможет веру обрести.

Далее Лихарев рассказывает о своей жизни, полной разнообразных увлечений: «В свое время был я славянофилом, надоедал Аксакову письмами, и украйнофилом, и археологом, и собирателем образцов народного творчества… увлекался я идеями, людьми, событиями, местами… увлекался без перерыва! Пять лет тому назад я служил отрицанию собственности; последней моей верой было непротивление злу».^[12] И это описание подходит Ювачёву, в характере которого удивительным образом переплелись идеализм, мечтательность, страстность и боязнь жизни.

Даже душевное состояние Ивана Павловича после освобождения и возвращения в Европейскую Россию с Сахалина передано Чеховым через Лихарева очень точно: «Мне теперь 42 года, старость на носу, а я бесприютен, как собака, которая отстала ночью от обоза. Во всю жизнь мою я не знал, что такое покой. Душа моя беспрерывно томилась, страдала даже надеждами… Я изнывал от тяжкого беспорядочного труда, терпел лишения, раз пять сидел в тюрьме, таскался по Архангельским и Тобольским губерниям… вспоминать больно! Я жил, но в чаду не чувствовал самого процесса жизни».^[13]

Безусловно, прочесть на страницах книги слова, которые отражают твои собственные мысли, столько раз передуманные, — это сильное переживание. Не случайно Иван Павлович, не склонный употреблять эмоционально яркие слова, вдруг пишет жене: «Умоляю тебя — прочти, пожалуйста, про Лихарева». Ему необходимо не только поделиться впечатлением от рассказа Чехова, но и убедиться, что он не ошибся, что жена узнает в Лихареве его самого. И Надежда Ивановна увидела, но в первую очередь то, что близко и понятно ей, — это рассуждение Лихарева о роли и месте женщины в жизни мужчины: «А я вам скажу, что женщина всегда была и будет рабой мужчины, — заговорил он басом, стукнув кулаком по столу. — <…> Между идеями, для которых она жертвовала собой, нет ни одной женской… Беззаветная, преданная раба!»^[14] Да ведь то же самое повторяет И. П. Ювачёв устами героя своего рассказа «Драма из семейной жизни»: «Женщина не может счастливо жить, не отдавши кому-нибудь своего сердца, своих услуг, своей заботы. Ей нужно оказывать кому-нибудь ежедневно свои маленькие жертвы, которыми подогревает свою любовь, питает свое сердце».^[15] Это идеализированное, эгоистичное, мужское представление о женском предназначении, вероятно, было типичным для людей того времени, сколько бы они ни ратовали на словах за освобождение женщин.

Главный герой рассказа Чехова Лихарев весьма поэтично описывает смысл женской жизни, не замечая, что в конечном счете приравнивает его к рабству, но находит в этом рабстве черты, возвышенные и благородные: «Эта… эта великодушная выносливость, верность до могилы, поэзия сердца… Смысл жизни именно в этом безропотном мученичестве, в слезах, которые размягчают камень, в безграничной, всепрощающей любви, которая вносит в хаос жизни свет и теплоту…»^[16]

Однако рано или поздно мир красивых иллюзий, в котором живут литературный Лихарев и реальный Ювачёв, узнавший себя в герое Чехова, рассыплется от столкновения с реальной жизнью. «Русская интеллигенция, пытавшаяся вслед за Толстым воплотить на земле идеал царства Божия, не желала трезво взглянуть в глаза реальности, рационально осмыслить систему буржуазных ценностей. Но поскольку интеллигенция принципиально отказывалась морально санкционировать эти ценности, она не могла адекватно понять как тот мир, в котором она жила, так и те разнообразные отношения, в которые она вступала».^[17] В идеях, что так увлекали, Лихарев и Ювачёв разочаруются. А женщины, которые по всем законам идеального мира должны были идти за своими мужчинами в огонь и в воду, разочаруются в них самих.

Герои 80-х годов XIX века, литературные и реальные, продолжат свой жизненный путь, но «на пути» этом их неизбежно будет сопровождать «и злобствующая тоска, и неудовлетворенная ненависть, и оскорбленное бессилие». «Подавленное душевное состояние стало отличительной чертой поколения <18>80-х годов. <…> Поколение <…> было первым поколением, уже в юности осознававшим себя потерянным, лишним, преждевременно состарившимся».^[18] Все это прекрасно почувствовал и воплотил в своих произведениях А. П. Чехов. «Такого тождества литературы и жизни я еще не наблюдал никогда», — напишет в своих воспоминаниях об А. Чехове К. И. Чуковский.^[19]

Еще одним подтверждением удивительной прозорливости писателя, его тонкого своеобычного понимания жизни и людей, станет история принятия революционером И. П. Ювачёвым литературного и провидческого дара «веселого писателя» А. П. Чехова. «Чехов признавался в 1888 году: „Политического, религиозного и философского мировоззрения у меня еще нет; я меняю его ежемесячно“. Проницательный литературовед Ф. Д. Батюшков правильно заметил по поводу рассказа „На пути“, что сам Чехов находится на пути к чему-то важному, значительному; он пытается охватить наивозможно широко русскую действительность и предугадать, что кроется за завесой будущего».^[20]

Таким образом, чтение семейной переписки Ювачёвых, сохранившейся в архиве Тверской области, позволяет шире взглянуть на многие исторические события и на их отражение в художественной литературе того времени.

1. Сахарова Е. М. Примечания // Чехов А. П. Собрание сочинений. В 8 т. Т. 8. М., 1970. С. 467—468. Сахарова Е. М. Судьба революционера и ее отражение в творчестве Льва Толстого и Чехова // В творческой лаборатории Чехова. М., 1974. С. 174.

2. Володихин Д. М. Легко о страшном. Рец. на книгу: Экштут С. А. Повседневная жизнь русской интеллигенции от эпохи Великих реформ до Серебряного века. М., 2012 // https://roii.ru/dialogue/42/roii-dialogue‑42_27.pdf.

3. Ювачев И. П. Собрание дневников. В 10 кн. Кн. 1. Письма (1887—1891). Дневники (1890—1892) / Вступ. ст., сост, подг. текста и примеч. Н. М. Кавина. М., 2016. С. 254.

4. РО РНБ. Ф. 887. Д. 16. Л. 11 об.

5. ГАТО. Ф. 911. Оп. 1. Д. 1. Конв. 3. Л. 137—138.

6. Короленко В. Г. Собр. соч. В 10 т. Т. 10. М., 1956. С. 100.

7. Наблюдатель. 1887. № 12. Отдел «Новые книги». С. 68.

8. ГАТО. Ф. 911. Оп. 1. Д. 1. Конв. 3. Л. 103—104.

9. Там же. Д. 2. Конв. 6. Л. 35—36.

10. Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем. В 30 т. Сочинения в 18 т. Т. 5. М., 1984. С. 463.

11. Там же. С. 468.

12. Там же. С. 470.

13. Там же. С. 471.

14. Там же. С. 472.

15. Ювачев И. П. Дни и годы моей жизни (по материалам Государственного архива Тверской области) / Предисл., подг. текста, вступ. ст. и коммент. Е. Н. Строгановой. М., 2017. С. 44—45.

16. Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем. Т. 5. С. 472.

17. Экштут С. Закат империи. От порядка к хаосу. М., 2012. С. 111.

18. Там же. С. 14.

19. Там же. С. 145.

20. Громов Л. П. В творческой лаборатории Чехова. Ростов, 1963. С. 176.