ХВАЛИТЬ НЕЛЬЗЯ РУГАТЬ

Елена Холмогорова. Недрогнувшей рукой.

М.: АСТ — Редакция Елены Шубиной, 2024

Некоторые маститые авторы признаются: с годами никуда не деваются пресловутый страх перед чистым листом, муки творчества, парализующая порой неуверенность в себе, а вот ответственность за написанное становится только выше. На мой взгляд, к таким авторам относится Елена Холмогорова, прозаик, эссеист, редактор, заведующая отделом прозы журнала «Знамя». Ее новая книга вышла небольшой по объему, широкой по затронутым темам и богатой по произведенному впечатлению.

Автор пишет о событиях, в которых принимала участие или которые известны ей от очевидцев, и о людях, с которыми была знакома. О вкусах, красоте, любви, о музыке и репрессиях, о путешествиях и внезапной смертности человека. Текст не претендует на документальность, но нет причин сомневаться в достоверности воссоздаваемого прошлого и настоящего. Современности, к слову, в книге вынесена незавидная оценка: «Мы калеки, инвалиды. <…> Мы забываем, что были иные времена. Нынешние потрясения становятся обыденностью. Мы перестаем сначала возмущаться, а потом и удивляться. Все, что нам осталось, — параолимпийское спокойствие». Нелестно, но как точно.

Книга Е. Холмогоровой не тождественна автобиографии и хронике событий. Рассказ о внутренней работе над собой и развитии своей личности то и дело перемежается с попытками осмыслить исторический контекст, в котором довелось жить, выживать, созидать. Самые трогательные страницы посвящены Михаилу Холмогорову.

Может ли эта книга играть роль исторического источника? Вполне. Особенно в тех фрагментах, где говорится про дядю — пианиста и композитора Самуила Евгеньевича Фейнберга, отца — поэта и переводчика Сергея Леонидовича Северцева, о сотрудничестве с Еленой Георгиевной Боннэр. «Я с детства привыкла жить среди знаменитостей, встречать их в подъезде и ближайшем продуктовом магазине, а потом видеть на ярко освещенной сцене Большого зала Консерватории. Эта прививка против раболепия и одновременно снобизма позже и помогала, и мешала мне в жизни». В таких случаях жалеешь об одном: о некоторых людях мемуарист не напишет никогда. Холмогорова вспоминает, как попала на экскурсию по Переделкинскому кладбищу, где после обязательного набора «Пастернак, Чуковский…» экскурсовод быстрым шагом прошла мимо других могил, по ходу комментируя, что здесь лежат советские писатели, имена которых сейчас никто не вспомнит. «Я вдруг почувствовала себя членом стада вымерших динозавров. Я‑то помнила не только имена, не только их самих — жен, детей… Но, как уже упоминала, об этом не напишу».

«Недрогнувшей рукой» — мемуары, к характеристике которых хочется обязательно добавить авторский эпитет. В японской литературе существует жанр короткой прозы — дзуйхицу, в котором автор записывает все, что приходит в голову, не задумываясь, насколько это «литературно». С точки зрения литературности книга Е. Холмогоровой далека от такого подхода. Не случайно «наступает момент, когда хочется прозрачности и простоты во всем». В книге нет места приему потока сознания. Может, никаких особых усилий по «кристаллизации» текста и не прилагалось (несколько повторов и стилистических шероховатостей столь незначительны, что не стоят предметного упоминания), но все на своем месте и подано с природной элегантностью. Уж если какая-то мелочь, которая автору важна, попадает в текст, то делается это сознательно и недрогнувшей рукой.

И все же след японской культуры в книге Е. Холмогоровой определенно чувствуется. «Мне близка японская философия кинцуги — реставрация керамики с помощью лака, смешанного с золотым порошком. Все склейки, трещины, изъяны не только не прячутся, не замаскировываются, а наоборот — подчеркиваются, выделяются золотом… И чем дальше, тем яснее понимаешь: утраты, переживания — это часть тебя, часть твоего пути: не рубцы на теле жизни, а искусство золотого шва».

У меня сложилось стойкое впечатление, что этой книге — «мемуарам в стиле кинцуги» — нужен собеседник. Не откажите себе в удовольствии.

Шевкет Кешфидинов