ТАКАЯ ВОТ ИСТОРИЯ

АЛЕКСАНДР ВЕРГЕЛИС

Обломок империи,
или
Капитан Лебядкин с улицы Воинова

Мой добрый приятель, страстный любитель всяческой старины, прислал мне фотоснимок одного занятного документа, случайно попавшего в его руки. Этот пожелтевший лист бумаги был обнаружен его знакомой среди вещей, оставшихся от одинокой старой женщины в обычной квартире на окраине Петербурга. Передо мной оказалась фотокопия отзыва сотрудника литературного журнала «Звезда» на стихотворение «Дарвинизм», присланное в редакцию неким Орестом Г. (отцом умершей хозяйки квартиры). Прежде чем начать чтение машинописного текста, я обратил внимание на дату письма — 5 октября 1946 года. Года, как известно, рокового — не только для журнала, но и для всей русской литературы.

Излишне напоминать о принятом в августе 1946‑го печально знаменитом Постановлении оргбюро ЦК ВКП(б) «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“». Это был настоящий разгром — вскоре после выхода Постановления в город специально приезжал главный идеолог Советского Союза Андрей Жданов, доклад которого, очень понравившийся Сталину, напечатали в «Правде» и даже издали отдельной брошюрой. Досталось тогда многим, но более всего — Михаилу Зощенко, чья проза была признана отравленной «ядом зоологической враждебности к советскому строю» и Анне Ахматовой, «не то монахине, не то блуднице <…> взбесившейся барыньке, мечущейся между будуаром и моленной». В итоге оба были исключены из Союза писателей СССР и практически изъяты из литературной жизни страны. Оба оказались без средств к существованию. Зощенко добывал кусок хлеба сапожным ремеслом и умер практически в нищете. Закрыли журнал «Ленинград».

«Звезде» повезло больше: ее было решено сохранить — для того чтобы, согласно ждановской формулировке, сосредоточить в ней «все лучшие литературные силы». Для оздоровления обстановки и исправления преступных ошибок возглавить опальный журнал было поручено одному из вдохновителей августовской чистки, литературоведу из рабочих Александру Еголину. Впоследствии, уже при Хрущеве, он был замешан в знаменитом «Деле гладиаторов», сексуальном скандале, фигурантов которого обвиняли в создании подпольного борделя для советских элитариев, куда для «защиты диссертаций» завлекались девушки из гуманитарных вузов и балетных училищ. Но это будет потом, а пока на дворе холодный октябрь 1946‑го и еще гуляет по Ленинграду гулкое эхо ждановской речи. Можно представить себе обстановку в обновленной редакции на улице Воинова (ныне снова Шпалерной). Не будет преувеличением предположить, что рукописи сотрудниками тогдашней «Звезды» рассматривались с утроенной бдительностью.

И вот литконсультант Бартэн^[1] пишет ответ приславшему в «Звезду» свое стихотворение Оресту Г. (кстати, живущему по соседству с редакцией, на той же улице Воинова, в доме № 34):

Уважаемый товарищ!

Ваше стихотворение «Дарвинизм» кажется нам не только слабым в литературном отношении (это вы и сами признаете в сопроводительном письме), но и весьма превратно толкующим понятие дарвинизма.

От жадных волков и гниющих миазмов

Отчистятся скоро куски протоплазмы /?!/

Сольются в единый живой организм

Вот это и есть дарвинизм.

Можно ли уподоблять учение Дарвина о постепенном развитии видов растений и животных борьбе человечества за социальное переустройство мира? Такая постановка вопроса кажется нам весьма наивной и вульгарной.

Для печати Ваше стихотворение не подходит.

Литконсультант      Бартэн

Вопрос, можно ли экстраполировать идеи Чарльза Дарвина на социальную действительность, конечно, спорный, хотя ненаучный термин «социал-дарвинизм» возник, безусловно, не на пустом месте. Но интереснее другое: на самом ли деле стихотворение Ореста Г. заслуживает столь низкой оценки как «слабое в литературном отношении»?

Весьма жаль, что в нашем распоряжении нет полного варианта этого стихотворения. Приведенный литконсультантом отрывок не дает представления о достоинствах и недостатках произведения, отправленного на суд профессионалов. Можно рассматривать этот текст как образец чистейшей графомании. А можно — как пример обэриутского письма, попытку написать нечто под стать Николаю Заболоцкому образца начала 1930‑х годов (ср. поэму «Безумный волк» и другие вещи этого периода). Можно усмотреть близкие как многочисленным натурфилософам от сохи, так и вполне авторитетным ученым-естественникам, прекраснодушным мечтателям из когорты «русских космистов» идеи переустройства, облагораживания, «окультуривания» природы человеком и как следствие — прекращения борьбы за существование и связанных с ней страданий живых существ, а также снятия противоречий между природой и цивилизацией. Как знать, возможно, поэту с улицы Воинова были близки идеи К. Э. Циолковского, А. А. Чижевского, В. И. Вернадского о необходимости создания новой природы на началах научного мышления — то есть неизбежности нового, конечного витка эволюции. А поскольку основоположником эволюционной теории был Дарвин, стихотворный опыт Ореста Г., в общем, укладывается в дарвинистскую матрицу. Поэт провозглашает своего рода конец естественной истории, прекращение существования Природы как таковой, косной Природы, прозябавшей миллионы лет вне симбиоза с человеческим разумом.

Впрочем, главный интерес в данном случае для меня представлял вопрос, лежащий вне натурфилософской плоскости: кто же такой этот Орест Г. — рядовой графоман или тайный недобитый обэриут, непризнанный талант, заявивший о себе в столь неподходящее время? А может быть, это ни то ни другое, а нечто третье — что-то вроде «тролля», как это называется в наше время? Однако едва ли кому-то пришло бы в голову «троллить» журнал вскоре после ждановской бани — время было не то, да и люди старались вести себя несколько иначе…

Чтобы разрешить эти сомнения, далеко ходить не пришлось. Ответ Бартэна, по всей видимости, вызвал у автора стихотворения довольно сильные эмоции, побудившие его к новому творческому акту — практически все свободное пространство документа заполнено стихотворными строками, написанными от руки синими чернилами. Привожу то, что удалось разобрать:

Пусть эти стихи

Для Вас и плохи,

Сегодня в печать не годятся

Наступит пора

Подрастет детвора

Они будут ею читаться…

И так далее…

Я попросил приятеля более основательно покопаться в доставшемся ему выморочном имуществе, надеясь раздобыть рукописи других стихотворений таинственного пиита. То, что было мне вскоре прислано, укрепило меня в уверенности, что Орест Г. хоть и имел определенные навыки версификации, настоящим поэтом все-таки не был. Привожу еще один его текст с названием «Черный список», написанный, судя по всему, в ответ на решение США разместить химическое оружие на территории Греции (об этом имеется соответствующая приписка карандашом). Это черновик, содержащий следы авторской работы — исправления, помарки. Авторская пунктуация оставлена без изменений.

Черный список

Пора! Пора сказать: довольно!

Пора преступников унять!

Кого повесить всенародно,

Кого на каторгу сослать,

Пора все это расписать,

Чтоб знали мерзкие убийцы,

Что за содеянное зло,

Они расплатятся сторицей,

Что все им будет зачтено:

Кто газ хранит, кто отпускает,

Кто «бизнес» делает на нем,

Кто злую волю направляет,

Своим отравленным пером,

Будь то червяк корреспондент

Наемник (неразборчиво) газеты

Или почтенный (зачеркнуто) президент

(далее неразборчиво)

Или убийца рядовой,

Занятьем выбравший разбой,

Пусть всякий негодяй поймет,

Что от суда он не уйдет…

И в черный список попадет!!!

Ленинград, ул. Воинова, 34, кв. 14

19. VI. <19>49

Орест Андреевич Г.

Если этот текст был отправлен в редакцию «Звезды» или другого какого-нибудь журнала, его, разумеется, тоже зарубили ввиду очевидной литературной несостоятельности. Можно представить, сколько таких опусов отправлялось в редакции литературных журналов и сколько отрицательных ответов приходилось настукивать на машинке Бартэну и прочим литконсультантам! При этом особенно рьяные авторы могли обвинить редакцию в равнодушии к злободневным темам, в политической близорукости, безыдейности, и не просто обвинить, но и написать кое-что кое-куда — уже не стихи, а нечто посильнее. Что и говорить, непростой была работа редакционных сотрудников в 1946 году!

Казалось бы, на этом можно остановиться и «дело» Ореста Г. закрыть — если бы не несколько листков, присланных мне моим любезным приятелем как бы в довесок. Среди этих листков — нечто совершенно выбивающееся из той картины, которую рисует воображение при чтении литературного наследия человека с улицы Воинова — по-видимому, уже немолодого советского обывателя, кое-что о себе возомнившего и сердитого на литературных чиновников, ничего не понимающих в поэзии.

Итак, передо мной — приглашение на свадьбу, написанное каллиграфическим почерком. Орфография — дореформенная. Господин и госпожа З. (видимо, родители невесты) и Анна Михайловна Г. (наверное, мать жениха) «просят пожаловать на бракосочетание Поручика 2‑го Финляндского стрелкового артиллерийского дивизиона Ореста Андреевича Г. и Евгении Петровны З., имеющее быть в Выборгском Кафедральном соборе 21 апреля 1913 года в 3 часа дня и оттуда для поздравления в Выборгское Реальное училище».

Не сразу осознаёшь, что молодожен, поручик Г. и автор стихотворения «Дарвинизм» — одно и то же лицо… Как говорится, где 1913 год — последний более или менее счастливый год Российской империи, и где 1946‑й! С одной стороны — молодой поручик в парадном мундире, с другой — пожилой советский гражданин, строчащий стихи в духе газетных передовиц. Былинные тридцать лет и три года разделяют эти миры, этих двух людей. За эти годы не стало не только Выборгского кафедрального собора, но и Российской империи, и очень многих людей, ее населявших.

Как бы то ни было, наслаждаться мирной семейной жизнью поручику Г. придется совсем недолго — скорее всего, он отправится на фронт. Среди присланных моим приятелем фотографий вещей, которые ему достались, — походная пепельница поручика (или уже штабс-капитана?), сделанная из капсюля германского снаряда. Каким образом кадровый царский офицер пережил русское лихолетье и какой ценой встроился в советский социум — отдельная история, рассказать которую мы не можем из-за отсутствия необходимых документов. Среди немногих оставшихся после этого человека бумаг — письмо из Главного управления Командующего артиллерией Красной армии Народного комиссариата обороны Союза ССР Оресту Г. в Саранск Мордовской АССР. В письме (по-видимому, являющемся ответом на обращение) говорится, что «ввиду сравнительно преклонного возраста» и «отсутствия возможности в ближайшем времени» следует назначить Ореста Андреевича на штатную должность (за отсутствием вакансий), призывать его в Красную армию (о чем, очевидно, просил бывший поручик) сочтено нецелесообразным. Дата — 2 июня 1944 года. Видимо, в это время Орест Г. находился в Саранске в эвакуации и, несмотря на свой «сравнительно преклонный возраст», просился на фронт. По-видимому, бедствовал — это видно из следующего добавления: «В отношении разрешения вопросов, связанных с устройством Вас на работу и создания необходимых нормальных жизненных условий, рекомендую обратиться в местные Советские и партийные органы».

Получилось ли у Г. решить свои житейские проблемы в Саранске, мы не знаем. Но, как бы то ни было, в октябре 1946 года он проживал в Ленинграде, на улице Воинова, неподалеку от редакции журнала «Звезда». Писал стихи. Хотел напечатать их в «Звезде». И пусть при жизни ему это не удалось — мне почему-то отрадно, что кое-какие написанные им рифмованные строки «Звезда» все-таки напечатала. Спустя почти 80 лет.

1. По-видимому, Александр Александрович Бартэн (1908—1990) — режиссер, прозаик, журналист, автор книг о цирке. Дальний родственник М. Ю. Лермонтова.